Источник

X

Дождь кончился, но Питеру Китингу хотелось, чтобы он не кончался. Тротуары блестели, по стенам домов расползлись темные подтеки, а так как дождь прекратился, казалось, что город покрылся капельками холодного пота. Стемнело рано, и воздух казался плотным и тяжелым. Это тревожило, как преждевременные морщинки на лице. В окнах домов плескался желтый свет. Китинг не попал под дождь, но продрог до костей.

Он рано вышел из конторы и пошел домой пешком. Все в конторе давно казалось ему нереальным. Реальными были только вечера, когда он крадучись проскальзывал наверх, в квартиру Рорка. Он сердито обрывал себя – почему проскальзывал, почему крадучись? – но знал: это именно так. Он именно крался и проскальзывал, хотя и делал вид, что ему нечего таиться. Он проходил через вестибюль дома Энрайта и поднимался на лифте, как служащий, выполняющий деловое поручение. Он все равно чувствовал смутное беспокойство, желание оглянуться, страх, что его узнают. И чувствовал себя виноватым. Это не было чувство вины перед кем-то конкретным, это было хуже – как будто он был виноват сразу перед всеми.

Рорк давал ему эскизы, по которым его сотрудники делали подробные чертежи. Он выслушивал объяснения Рорка, запоминал, что отвечать на возражения, которые могли бы возникнуть у заказчиков. Он впитывал все, как губка. Позже, когда он давал указания своим чертежникам, голос его звучал, словно магнитофонная запись. Но ему было все равно. Ни в чем, что исходило от Рорка, он не сомневался.

Сейчас он медленно шел по улице. Воздух был напоен влагой. Казалось, дождь вот-вот начнется, но на тротуар не упало ни единой капли. Он посмотрел вдаль и увидел пустоту на месте башен знакомых зданий. Казалось, здания скрыли не тучи; казалось, их поглотило серое, хмурое небо. Ему всегда было не по себе, когда он видел эту пустоту на месте растворившихся в небе зданий. Он опустил глаза и пошел дальше.

Сначала он увидел туфли. Он понял, что женщина ему знакома, но поспешно отвел взгляд от ее лица, подчиняясь инстинкту самосохранения, и увидел туфли. Это были коричневые полуботинки на плоской подошве, оскорбительно дорогие, слишком чистые для грязного тротуара, не имевшие никакого отношения ни к сырой погоде, ни к изяществу. Потом он увидел коричневую юбку, сшитый на заказ пиджак, дорогой и холодный, как форма, руку в дорогой перчатке с дырой на пальце, нелепое украшение на лацкане пиджака – брошь в виде кривоногого мексиканца в красных панталонах – неуклюжая попытка смягчить строгость костюма; он увидел тонкие губы, очки, наконец, глаза.

– Кэти, – сказал он.
Она стояла у витрины книжного магазина. Она узнала его, но хотела дочитать название книги, которую рассматривала в витрине. Уголки губ поднялись в приветственной улыбке, но повернулась она к нему не раньше, чем дочитала название. Улыбка была приветливой, не натянутой, но и не радушной – просто приветливой.
– Господи, да это же Питер Китинг, – сказала она. – Привет, Питер.
– Кэти… – Он был не в силах ни подать руку, ни подойти к ней ближе.

– Какой случай, кто бы мог подумать; да, Нью-Йорк в этом отношении похож на все маленькие городки – просто идешь по улице и встречаешь знакомого. Хотя других прелестей маленького города он лишен. – Она говорила спокойно, без напряжения.
– Что ты здесь делаешь? Я думал… Я слышал… – Он знал, что ей предложили хорошую работу в Вашингтоне и она переехала туда два года назад.
– Я здесь по делу. Завтра еду обратно. И я этому, в общем, рада. В Нью-Йорке нет жизни, это болото.

– Что ж, тебе нравится работа, это радует… то есть… ведь ты именно это имела в виду?
– Работа? Какая чушь. Вашингтон – единственный цивилизованный город в стране. Не знаю, как можно жить в другом месте. Ну а ты чем занимаешься, Питер? На днях я видела твое имя в газете – что-то важное…
– Я… я работаю… А ты почти не изменилась, Кэти, правда… то есть лицо… ты выглядишь, в общем, как всегда…

– Ну, другого лица у меня нет. И зачем говорить о переменах, если ты не видел человека всего год-два? Вчера я случайно встретила Грейс Паркер, она тоже начала разглядывать меня, просто не могла без этого обойтись. Я заранее знала, что она скажет: «Ты так хорошо выглядишь, совсем не постарела, правда, Кэтрин». Люди так провинциальны.
– Но… ты в самом деле хорошо выглядишь… и… я рад тебя видеть…
– Я тоже рада тебя видеть. Как твоя работа?

– Трудно сказать… Ты, наверное, читала о Кортландте… Я занимаюсь Кортландтом…
– Да, конечно. Именно об этом я и читала. Это здорово, Питер. Заниматься настоящим делом, не ради денег или личной выгоды, а на благо общества. Архитекторам пора бы перестать халтурить ради денег и начать тратить больше времени на государственное строительство, решать более широкие задачи.
– Да большинство архитекторов схватились бы за это, если бы могли, но это совсем не просто, двери там не для всех открыты…

– Да, да, знаю. Просто невозможно объяснить непрофессионалу наши методы работы. Вот откуда берутся глупые, надоедливые жалобы. Тебе не стоит читать «Знамя» Винанда, Питер.
– Я и не читал его никогда. Какое это вообще имеет отношение к… Не знаю, почему мы об этом заговорили, Кэти.

Он подумал, что не вправе ждать от нее какого-то особого отношения, или, если уж говорить об особом отношении, то скорее должен ожидать лишь презрения или гнева, на какие она только была способна. Хотя одного он все-таки ждал от нее: он ждал, что она будет говорить с ним через силу. Но этого не случилось.

– Нам действительно надо бы о многом поговорить, Питер. – Эти слова воодушевили бы его, если бы не легкость, с которой она их произнесла. – Но не можем же мы стоять здесь весь день. – Она взглянула на свои часики: – У меня еще есть примерно час, может, угостишь меня чашечкой чая? Тебе бы не помешала чашка горячего чая, ты, кажется, замерз.
Она первый раз заговорила о том, как он выглядит. Сказала и взглянула равнодушно. Он подумал о том, что даже Рорк был поражен произошедшей в нем переменой.

– Да, Кэти. Было бы неплохо. Я… – Он пожалел, что не догадался предложить это первым; именно это им и нужно сделать. Ему было досадно, что она решила так правильно и так быстро. – Пойдем в какое-нибудь хорошее, тихое место…
– Пойдем к Торпу. Это недалеко, за углом. У них вкусные сандвичи с кресс-салатом.

Когда они переходили улицу, она взяла его под руку – и отпустила на другой стороне. Она сделала это автоматически. Даже не заметив. На стойке в кафе Торпа стояли пирожные и конфеты. Ослепительно сверкала ваза с засахаренным миндалем – конфеты были белого и зеленого цвета. Пахло апельсиновой глазурью. Свет был приглушен – душная оранжевая дымка окутывала помещение. Из-за запаха глазури свет казался липким. Слишком маленькие столики были тесно сдвинуты.

Он сел, глядя на кружевные бумажные салфетки на черной стеклянной поверхности стола. Но взглянув на Кэтрин, понял, что можно отбросить осторожность: она не замечала его испытующего взгляда. Ей было все равно, на нее он смотрит или на женщину за соседним столиком. Казалось, она не ощущает саму себя.

Он подумал, что больше всего в ее лице изменилась линия губ: бледные и тонкие, они были властно поджаты. Такими устами дают указания, подумал он, но не важные или жесткие, а незначительно придирчивые – о неисправности водопровода или дезинфицирующих средствах. В уголках глаз были мелкие морщинки – будто смяли, а потом разгладили бумагу.
Она рассказывала о своей работе в Вашингтоне, он мрачно слушал. Слов он не разбирал, слышал только ее суховатый, трескучий голос.

К их столику подошла официантка в накрахмаленном красном форменном платье. Кэтрин четко сделала заказ:
– Ваши фирменные сандвичи. Пожалуйста.
Китинг сказал:
– Мне чашечку кофе. – Он вдруг ощутил на себе взгляд Кэтрин и смутился, запаниковал. Он почувствовал, что нельзя признаваться в том, что он потерял аппетит и не сможет проглотить ни кусочка, почувствовал, что это может рассердить ее, и добавил: – Ветчину и, пожалуй, рулет с вареньем.

– Питер, разве можно так питаться! Минуточку, не уходите. Питер, тебе нельзя это есть. Это вредно. Съешь свежий салат. И в это время дня лучше не пить кофе. Американцы пьют слишком много кофе.
– Хорошо, хорошо, – сказал Китинг.
– Принесите чай и салат… и… минуточку! Хлеба не нужно – ты полнеешь, Питер, – несколько диетических крекеров. Пожалуйста.
Китинг подождал, пока красное форменное платье не отойдет от столика, и с надеждой спросил:

– Я изменился, правда, Кэти? Я очень плохо выгляжу? – Даже пренебрежительный ответ был бы лучше, чем равнодушие.
– Что? А, ну да, наверное. Ты плохо питаешься. Американцы абсолютно не имеют представления о рациональном питании. Все-таки как много внимания мужчины уделяют собственной внешности! Они гораздо тщеславнее женщин. Именно женщины, а вовсе не мужчины занимаются сейчас настоящим делом. И именно они сделают этот мир лучше.
– А как можно сделать этот мир лучше, Кэти?

– Ну, определяющим фактором, конечно, является экономика…
– Нет, я… я не про это… Кэти, мне было очень плохо.
– Мне очень жаль. Теперь многие жалуются, что им плохо. Сейчас переходный период, и люди чувствуют себя между небом и землей, в этом все дело. Но ты ведь всегда был оптимистом, Питер.
– Ты… ты помнишь, каким я был?
– Господи, Питер, можно подумать, это было шестьдесят пять лет назад.

– Но с тех пор так много всего произошло. Я… – Он решил говорить открыто, иначе было нельзя; легче всего казалось действовать, отбросив всякую осторожность. – Я женился. Потом развелся.
– Да, я читала. Я обрадовалась, когда узнала, что ты развелся.
Он наклонился ближе.
– Если твоя жена могла выйти замуж за Гейла Винанда, то это удача, что ты от нее избавился.

Она произнесла эту фразу тем же категорическим тоном. Ничего не оставалось, как поверить, что она говорит правду; ее это действительно больше не трогало.
– Кэти, ты очень тактична и добра ко мне… но перестань же играть, – сказал он и вдруг в страхе понял, что она не играет. – Перестань играть… Скажи, что ты тогда думала обо мне… Скажи, я готов ко всему… Я хочу это слышать… Разве ты не понимаешь? Мне будет лучше, если я услышу это от тебя.

– Питер, ты ведь не хочешь, чтобы я вдруг начала тебя обвинять? Если бы это не было так по-детски, я бы решила, что это тщеславие.
– А все-таки, что ты чувствовала в тот день… когда я не пришел… и потом, когда узнала, что я женился? – Он не понимал, что именно заставляет его прибегать к грубости как к единственному средству общения. – Кэти, ты страдала?

– Ну конечно, я страдала. Как все в подобной ситуации. Потом поняла, конечно, как все это глупо. Я плакала и кричала что-то дяде Эллсворту, ему пришлось вызвать врача и дать мне успокоительное. А несколько недель спустя я потеряла сознание на улице – просто шла и упала, конечно, мне потом было очень стыдно. Наверное, так бывает со всеми. Это как корь – надо переболеть. Как говорил дядя Эллсворт, вряд ли можно было ожидать, что я буду исключением, что меня это не коснется.

Он подумал: «Помнить о боли, которую тебе причинили, и ничего при этом не чувствовать – это страшно. Страшнее, чем переживать все снова и снова».
– Но конечно, мы понимали, что все, что ни делается, к лучшему. Не могу представить себя твоей женой.
– Не можешь представить себя моей женой, Кэти?

– То есть вообще не могу представить себя замужем, Питер. Семейная жизнь не для меня, не для моего характера. Иметь семью – что может быть эгоистичнее и ограниченнее? Конечно, я понимаю твои чувства и ценю их. Ты чувствуешь угрызения совести, так, наверное, и должно быть, ведь ты меня бросил – так это называется. – Он поморщился. – Видишь, глупо говорить об этом. Ты сокрушаешься о том, что сделал, это естественно, нормально, но давай посмотрим на это трезво. Мы ведь взрослые, разумные люди. Ничто не стоит слез. Мы такие, какие есть, и с этим ничего не поделаешь. Все наши поступки – это наше прошлое, наш опыт, но надо жить дальше.

– Кэти! Как ты можешь? Ведь ты о себе говоришь, а не успокаиваешь какую-нибудь оступившуюся девчонку.
– А что, есть существенная разница? У всех одни и те же проблемы, одни и те же чувства.

Она отщипнула кусочек хлеба с зеленым кресс-салатом, и он заметил, что его заказ тоже подан. Он поковырял вилкой в тарелке с салатом и заставил себя откусить кусочек серого диетического крекера. Он ел не автоматически, как будто утратил этот навык, а сознательно, прилагая усилия, и это было странно. Крекеру, казалось, не будет конца; он никак не мог его дожевать. Он жевал и жевал, а во рту все не убывало.

– Кэти… все эти шесть лет… я представлял, как однажды попрошу у тебя прощения. Я могу это сделать сейчас, но не стану. Кажется… кажется, это уже не нужно. Ужасно так говорить, но я действительно так думаю. То, как я с тобой поступил… я не сделал ничего хуже за всю свою жизнь – но не потому, что я ранил тебя. Ведь я тебя ранил, Кэти, и может быть, больше, чем ты сама считаешь. Но это не самое худшее… Кэти, я ведь хотел на тебе жениться. Это единственное, чего я действительно хотел. Я не сделал того, что хотел, и этот грех простить нельзя. Это так мерзко, бессмысленно, чудовищно, это просто безумие, в этом нет ни смысла, ни достоинства, ничего, кроме боли, никому не нужной боли… Кэти, зачем нам вдалбливают в головы, что делать то, что мы хотим, слишком легко и недостойно, что мы должны сдерживать себя, что нужна дисциплина? Ведь делать то, чего ты действительно хочешь, труднее всего. Для этого нужно особое мужество. Если ты действительно этого хочешь. Вот как, например, я хотел жениться на тебе. Я не говорю о таких желаниях, как желание напиться, или увидеть свое имя в газетах, или переспать с кем-нибудь. Все это даже не желания, мы делаем это, чтобы уйти от наших истинных желаний, потому что это огромная ответственность – действительно стремиться к чему-нибудь.

– Питер, то, что ты говоришь, просто чудовищно и очень эгоистично.
– Может быть. Не знаю. Я всегда говорил тебе правду. Обо всем. Даже если ты не просила. Я не мог иначе.
– Да. Это была похвальная черта. Ты был очень милым мальчиком, Питер.

В бессмысленной злобе он подумал, что ему плохо от этой вазы с засахаренным миндалем на стойке. Миндаль был белым и зеленым; он не должен быть белым и зеленым в это время года; это цвет дня святого Патрика – в этот день такие конфеты бывают в витринах всех кондитерских, а день святого Патрика означал весну – нет, даже лучше, время волнующего ожидания в самом начале весны.

– Кэти, я не буду говорить, что все еще люблю тебя. Я этого сам не знаю. Не задумывался. Да это и не важно теперь. Я это говорю не потому, что на что-то надеюсь, или хочу попытаться, или… Единственное, что я знаю: я любил тебя, Кэти, как бы я себя ни вел тогда, несмотря на то что я говорю об этом в последний раз именно здесь, после всего, что было, я любил тебя, Кэти.

Она взглянула на него – ей, кажется, было это приятно. Она не была ни взволнована, ни счастлива, не жалела его – ей просто было приятно. Он подумал: если бы она была до мозга костей старой девой, озлобленной общественной деятельницей, как обычно думают о таких женщинах, презирающей все, что касается разницы между полами, чванящейся собственными добродетелями, она проявила бы свои чувства, пусть даже враждебные. Но снисходительное терпение, с которым она его слушала… Она словно охотно допускала, что человеку свойственно влюбляться, и нужно через это пройти, ведь все через это проходят, это распространенная слабость, не имеющая большого значения, ей было приятно слышать его признание, как любого другого мужчины. Она вела себя так, как следует вести себя в подобных ситуациях: ее реакция была как тот красный мексиканец на лацкане – презрительная уступка людской суетности.

– Кэти… Кэти, давай скажем: то, что сейчас между нами происходит, не в счет, хорошо? Это не может испортить того, что у нас было, правда, Кэти?.. О прошлом всегда жалеют, потому что ничего нельзя изменить, а я этому рад. Мы не можем это испортить. Но мы можем думать об этом, правда? Почему бы нет? Не обманывая себя, не надеясь, мы ведь взрослые люди, как ты говоришь, просто думать об этом… Помнишь, как я первый раз пришел к тебе в гости в твою квартиру в Нью-Йорке? Ты была такая тоненькая и маленькая, волосы у тебя были в таком милом беспорядке. Я сказал тебе, что я не полюблю никого другого. Ты сидела у меня на коленях, такая невесомая, и я говорил тебе, что никогда больше никого не полюблю. А ты сказала, что все это знаешь.

– Я помню.
– Когда мы были вместе… Кэти, я стыжусь многих вещей, но это никак не касается времени, когда мы были вместе. Когда я сделал тебе предложение… нет, я никогда не делал тебе предложения… просто сказал, что мы обручены… и ты сказала «да»… это было на скамейке в парке… шел снег…
– Да.
– На тебе были какие-то необычные шерстяные перчатки. Как митенки. Помнится… на них были капли воды… повсюду на шерсти… как хрусталь… и они сверкали… это потому, что проехала машина.

– Да, оглядываться в прошлое время от времени весьма приятно. Но горизонт у человека все время расширяется. С годами человек становится духовно богаче.
Наступило продолжительное молчание. Потом он сказал ровным голосом:
– Извини.
– Почему? Ты очень мил, Питер. Я всегда считала, что мужчины сентиментальны.
Он думал: «Нет, это не притворство… так притворяться нельзя… если только она не притворяется сама перед собой, но тогда уже нельзя остановиться, уйти, на что-то опереться…»

Она продолжала что-то рассказывать и вскоре вернулась к разговору о Вашингтоне. Он отвечал в нужных местах.
Раньше ему казалось, что между прошлым и настоящим есть прямая связь, и если в прошлом была допущена ошибка, она может отозваться болью в настоящем, но эта боль как бы подчеркивает некое бессмертие прошлого; он не мог вообразить, что Кэтрин способна разрушить, расправиться со всем, что было… как будто этого никогда и не существовало.
С легким вздохом нетерпения она бросила взгляд на часы:

– Я опаздываю. Мне надо бежать.
Он подчеркнуто произнес:
– Ты не возражаешь, Кэти, если я не провожу тебя? Не сочти это грубостью. Просто я думаю, что так будет лучше.

– Конечно, конечно. Зачем это? Я вполне способна ориентироваться в Нью-Йорке. И к чему эти церемонии между старыми друзьями, – прибавила она, беря перчатки и сумочку, и, скомкав бумажную салфетку, бросила ее точно в свою чашку. – В следующий раз я позвоню тебе, что я здесь, и мы сможем где-нибудь перекусить вместе. Хотя не могу сказать, когда это произойдет. Я так занята, мне так много где надо побывать. В прошлом месяце Детройт, на следующей неделе я лечу в Сент-Луис. Но, если меня снова занесет в Нью-Йорк, я позвоню. Пока, Питер, было очень приятно.

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь