IV. Как бы из последних сил

Вышел я из офиса, не думая вообще ни о чем. Вообще. Не обращая внимания на слякоть под ногами, я быстро зашагал к трамваю, который отвезёт меня обратно домой. На лестничной площадке меня наверняка уже поджидает вечно орущая Нина, или, что не многим лучше, страдающий Толик. Опять наверно напросится посидеть на кухне и начнёт тихо бормотать что-то жалостливое под моё участливое молчание. 

Уже около самой парадной я решил постоять просто так, минут пять, подышать воздухом. Ах да, если вы ещё не догадались, меня уволили из издательства из-за того путешественника и его слащавого романа. Я был так растерян и подавлен, что мне только и оставалось, что достать мобильный и позвонить другу. 

- Алло. Сеня? Привет! Меня тут уволили... Что, говоришь, обычно делают?...Правда?... Нет... Да, конечно уважаю... Но... Хорошо, скоро буду.

Но напиваться мне не хотелось. Довольно странная традиция, знаете ли. И все таки я даже не стал заходить домой и сразу направился к другу, который жил буквально в паре кварталов от меня на восьмом этаже в здании с бетонными стенами. Друга моего звали Сеня, и он отмечал собственный день рождения. По моим подсчетам, уже около недели. Сеня был фрилансером, хотя сам этого не признавал и скорее всего даже и слова такого не знал. Зато он хорошо разбирался во всякой технике и с удовольствием брался за первую попавшуюся подработку, даже если платили чисто символически. 

В доме Сени был лифт, и я в нем застрял; где-то между шестым и седьмым этажами. Промаялся в лифте около часа, пытаясь выйти на связь с Сеней, но он видимо ушёл в празднование с головой и никак не брал трубку. Последние пятнадцать минут я думал как все таки правильно называть людей, занимающихся починкой лифтов: лифтеры, монтеры, монтировщики, слесари, механики? Казалось, ни один из вариантов не подходит. В конце концов люди этой загадочной профессии пришли, дотащили меня до седьмого, выпустили из лифта и сказали, что в ближайшее время "туда-сюда, это... ну... только по лестнице, короче". 

Дверь была открыта. Я прошёл на кухню и застал Сеню в необычном для него положении: мой друг сидел, сложив на столе руки, как примерный ученик, и смотрел прямо в стену, будто пытаясь выжечь взглядом размазанное на ней жирное пятно. На столе располагались остатки вечного ужина и початые "деньрожденные" емкости. Праздновать день рождения Сеня предпочитал один, так как считал, что раз годиков в этот день прибавляется ему, а не кому-нибудь другому, то и праздновать полагается ему одному. Начинал то Сеня, конечно, в одиночку, но потом становилось скучно, и он постепенно приглашал всех друзей и знакомых разделить, как сам он говорил "презренное приближение минуты убытия земного бытия". Нечто презренное, но в то же время величественное наблюдалось в нем и сейчас: небритый, опухший, в растянутой майке непонятного цвета, еле скрывающей пупок вполне себе королевского живота. На лице, помимо усталости и опустошенности - скорбь. Но скорбь эта походила больше на истерию, чем на печаль. Поэтому начал я издалека осторожно:

- Сеня, старина, с днём рождения! Давно празднуешь?

Сеня медленно повернул голову в мою сторону. Его лицо в один миг преобразилось, какое-то безумное блаженство. Он глупо улыбнулся и просипел:

- Не помню.

Тут он резко вскочил, и побежал в комнату. Я последовал за ним. В комнате Сеня открыл тумбочку подле кровати, покопошился в ней, возбужденно приговаривая "Ну-ка, ну-ка!", и в конце концов извлёк две жестяные банки с подозрительными бледными этикетками, на которых значилось "Золотой Петушок". Про этот свой бриллиант коллекции алкогольных напитков Сеня уже рассказывал. Говорил, что по вкусу отдаленно напоминает разбавленную водку, но только с газом, и что лучшего средства от депрессии не найти. 

- Сеня, - говорю, - меня уволили к чертям. Давай-ка без этого. Лучше чайку просто попьём и решим, что мне дальше делать. 

- Не парься. - глухо просипел Сеня. 

И тут я действительно перестал париться. Вообще перестал париться, честное слово! И даже непонятно почему перестал - то ли от отчаяния, то ли потому что у Сени все было намного хуже, и при этом он сам никогда не парился, то ли потому что просто нужно было, чтобы кто-то мне сказал "не парься". 

***

Тут бы я и завершил свой рассказ, но Сеня вдруг сказал:

- Пойдём только по шаверме возьмём ещё... очень шавермочка сейчас зашла бы, желудок просушить. Но для начала шлифанем по одной. 

Мы пошли с Сеней на кухню и он "шлифанул" (я отказался). 

- Теперь пойдём? - спрашиваю. - Только лифт я тебе сломал, если что. 

Сеня коротко выругался, нацепил на себя осеннюю куртку, нахлобучил шапку и вышел. Только я зашнуровал ботинки, как услышал звук, будто мешок с картошкой уронили. Я выбежал. Сеня лежал в лестничном пролёте этажом ниже в неестественной позе и тихонько кряхтел. Кровь аккуратными каплями скатывалась по лбу. 

- Зря я так... Вот дурень. Зачем это я так через перила? - бормотал Сеня.

Я дрожащими руками, второй раз за день, вытащил из кармана телефон и после долгих махинаций с кнопками (для связи с сантехником нажмите 9 и все в таком духе), наконец вызвал скорую. Минут через двадцать, как только мне удалось правильно уложить Сеню на коврик в коридоре, приехала машина. Я попросился сопровождать неудачливого именинника и примостился на краю кушетки в салоне автомобиля. Изредка нас потряхивало на кочках. Так вышло, что путь наш лежал по дворам, мимо моего дома. Всмотревшись через окно, я заметил Гошу, который плёлся, ссутулившись, на вечернюю прогулку с громадной собакой. 

Я уже собрался раздражаться и обижаться на Сеню за его неуместные выкрутасы с "шлифовкой" и сотрясением мозга но, посмотрев на этого Гошу, вспомнил всех своих соседей и подумал, что если на кого и раздражаться - то уж точно не на Сеню, он ведь, наверно, хотел как лучше, проявил своего рода гостеприимство. Нет. Если уж раздражаться, то на соседей: из-за них все с утра наперекосяк. Гоша этот, его вечно кашляющий папаша, орущая Нина, жалующийся Толик... Все они ополчились на меня уже давно. Никакого вам лестничного братства, никакого соседского товарищества и никакой вам викторианской мечты. В мыслях я дошёл до того, что составил тщательно продуманный моими соседями заговор, целью которого было постепенное уничтожение меня как личности. 

Наконец личность мою сморило, укачало и завалило куда-то набок, но на душе стало тепло и спокойно, я перестал искать несуществующих злоумышленников, простил им несуществующий заговор, их существующую вредность и, казалось, кто-то лаского шептал мне: "не парься" и, почему-то, "шлифанем", хотя, последнее меня скорее обескураживало, чем ободряло. И тем не менее...