Грозовой перевал

Глава 13

Два месяца о беглецах не было ни слуху ни духу, и за это время миссис Линтон пережила тяжелейшую болезнь, известную как «воспаление мозга», и переборола ее. Ни одна мать не билась за жизнь своего единственного ребенка с такой самоотверженностью, с какой Эдгар Линтон выхаживал свою жену. Дни и ночи он не оставлял ее своими заботами, терпеливо снося все проявления расстроенных нервов и помутившегося разума. И хотя доктор Кеннет заявил, что та, что была вырвана заботливым мужем из лап смерти, в будущем может стать источником постоянной тревоги и что Эдгар подорвал свои силы и здоровье во имя спасения жалких остатков того, что прежде было человеком, мой хозяин не знал пределов благодарности и счастья в тот момент, когда жизнь Кэтрин была объявлена вне опасности. Час за часом он просиживал подле нее, наблюдая, как к ней постепенно возвращается телесное здоровье, и теша себя надеждой, что рассудок к ней вернется и она вновь станет самой собой.

Первый раз миссис Линтон вышла из своей спальни только в марте. Мистер Линтон утром осыпал ее подушку золотыми крокусами. Эти цветы стали первым, на что при пробуждении упал ее взгляд, давно не лучившийся удовольствием, и она буквально просияла, собирая цветы в букет жадной рукою.
– Это самые ранние цветы на Перевале, – воскликнула она. – Они напоминают мне о мягком теплом весеннем ветре, солнечном свете и тающем снеге. Эдгар, скажи мне скорее: там нынче дует южный ветер и снег почти сошел?

– Снег почти сошел у нас здесь, дорогая, – ответил ее муж. – И на вересковых пустошах наверху я вижу только два белых пятна снега: небо голубое, жаворонки поют, а родники и ручьи полны талыми водами. Ах, Кэтрин, прошлой весной в это же время я мечтал привести тебя под этот кров, а сегодня мне хочется, чтобы ты смогла выйти из нашего дома и подняться на пару миль в горы – оттуда повеяло таким свежим весенним воздухом, что, я уверен, он вылечит тебя.

– Я поднимусь туда еще один только раз, – сказала больная, – и останусь там навсегда, а ты вернешься в долину. Следующей весной ты вновь захочешь вернуть меня в этот дом и будешь вспоминать об этом дне, когда ты был счастлив.

Линтон окружил ее самой нежной заботой и постарался ободрить ее ласковыми словами. Однако она глядела на цветы, словно не видя их. Затем слезы повисли у нее на ресницах и покатились по щекам, а она даже не утирала их. Мы знали, что ей действительно лучше, и решили, что причиной ее беспросветного уныния стало слишком долгое пребывание в четырех стенах ее спальни. Значит, следовало взбодрить ее переменой обстановки. И вот мистер Линтон приказал мне развести огонь в камине в гостиной, которой не пользовались многие месяцы, и поставить покойное, низкое кресло у окна, чтобы на него светило солнце. Потом он отнес Кэтрин вниз, и она долго сидела, наслаждаясь двойным теплом. Как мы и надеялись, она заметно оживилась в окружении предметов, хорошо ей знакомых, но с которыми не были связаны тягостные воспоминания о перенесенном недуге, буквально наводнявшие ее спальню. К вечеру она оказалась совсем без сил, но никакие доводы не могли заставить ее вернуться на одр болезни. Я постелила ей на диване в гостиной, где она спала, пока ей не подготовили другую комнату – ту, в которой вы сейчас лежите. Она ведь на одном этаже с гостиной, и выздоравливающая не утомлялась от хождения вверх и вниз по лестнице. Очень скоро у нее уже хватало сил, чтобы медленно передвигаться по дому, опираясь на руку Эдгара. Тогда я даже подумала, что она может, окруженная столь нежной заботой, совсем выздороветь. Это было желательно вдвойне, так как от ее жизни зависела теперь и другая жизнь – мы все надеялись, что

Тут следует рассказать вам, что Изабелла отправила своему брату примерно через шесть недель после своего бегства короткое письмо, в котором объявлялось о ее браке с Хитклифом. Тон этого послания поражал сухостью и холодностью, однако в конце была карандашная приписка с невразумительными извинениями и мольбой сохранить о ней добрую память и простить ее, если ее поведение оскорбило брата. Изабелла уверяла, что в то время не могла поступить иначе, а потом обратной дороги ей уже не было. Линтон, видимо, ничего не ответил на это письмо, а спустя две недели я получила пространное послание, которое показалось мне совсем не похожим на те писания, что выходят из-под пера молодой жены сразу после медового месяца. Сейчас я вам его прочту: я его сохранила. Любая вещь, оставшаяся от тех, кто был нам дорог при их жизни, становится для нас бесценной реликвией.

«Дорогая Эллен! – так оно начинается. – Вчера вечером я приехала на Грозовой Перевал и впервые услышала, что Кэтрин тяжело больна. Наверное, я не должна ей писать, а мой брат слишком зол на меня, или так расстроен, что не ответил на мое письмо. Но я должна поделиться хоть с одной живой душой, поэтому пишу тебе.

Сообщи Эдгару, что я все на свете отдам, чтобы вновь его увидеть, и что сердце мое устремилось обратно в нашу усадьбу через двадцать четыре часа после моего отъезда и ныне там пребывает, полное самых теплых чувств к нему и к Кэтрин! Однако я
не в силах следовать его зову
». Эти слова в тексте письма были подчеркнуты. «Не стоит им ждать меня обратно, а уж причины этому они вольны искать любые, но только не мое слабоволие или недостаток любви и привязанности к ним.

Все, о чем я напишу дальше в своем письме, предназначено только для тебя, и ни для кого больше. Хочу задать тебе два вопроса: во-первых, как ты смогла сохранить добрые чувства к своим ближним, присущие нормальному человеку, прожив столько лет на Перевале? Меня здесь окружают те, с кем у меня нет и не может быть ничего общего, а уж о своих чувствах к ним я умолчу.

Второй вопрос, очень важный для меня, касается мистера Хитклифа: а человек ли он? Если да, то он безумен? А если нет, то он – сам дьявол? Я не скажу тебе, почему я спрашиваю, но заклинаю, объясни мне, за кого я вышла замуж? Прошу тебя, Эллен, навести меня, и как можно раньше, тогда я смогу услышать ответ из твоих собственных уст. Не пиши, а просто приходи и принеси мне любую весточку от Эдгара.

А теперь я расскажу, как меня приняли в моем новом доме, если его так можно назвать. Недостатка внешних удобств я коснусь лишь вскользь – о них не думаешь до тех пор, пока тебе их действительно не хватает. Да я хохотала бы и плясала от радости, если бы все мои несчастья сводились к отсутствию уюта и роскоши, а все остальное было бы только сном и мороком!

Солнце садилось за усадьбой “Скворцы”, когда мы свернули на вересковые пустоши, значит, по моим расчетам время приближалось к шести часам. Мой спутник задержался на полчаса осмотреть парк, сады и, возможно, все поместье, поэтому было уже темно, когда мы спешились на мощеном дворе фермы, и столь хорошо знакомый тебе слуга Джозеф вышел встречать нас со свечой. К его чести, он выполнил этот ритуал со всей возможной учтивостью. Сначала он поднес свечу к самому моему лицу, прищурился с неодобрением, выпятил нижнюю губу и отвернулся. Затем он взял под уздцы наших лошадей и повел их на конюшню. Вернувшись во двор, он тут же потащился закрывать наружные ворота, как будто бы мы живем в старинном замке.

Хитклиф задержался поговорить с ним, а я прошла в кухню – грязную и неприбранную дыру. Ты бы ни за что не узнала ее с тех пор, когда она была на твоем попечении. У очага стоял крепкий мальчишка с дерзким выражением лица и в нечистой одежде. Что-то в его глазах и очерке рта напомнило мне Кэтрин.

“Это племянник Эдгара, его родственник по жене, – подумала я, – а значит, в некоторой степени и мой. Я должна поздороваться с ним, и – ну, да, конечно, – поцеловать. Надо сразу же установить с ним хорошие отношения”.
Я подошла и, попытавшись разжать грязный кулачок для пожатия, сказала:
– Как поживаешь, малыш?
Он пробурчал в ответ нечто малопонятное.
– Мы станем друзьями, Гэртон? – вновь попыталась я завязать разговор.

Ответом мне на мою настойчивость было проклятье и угроза напустить на меня пса с характерной кличкой Зубастый, если я не “уберуся отседова”.
– Ко мне, Зубастый! – прошептал маленький негодник, подзывая нечистокровного бульдожку, лежавшего на подстилке в углу. – Ну что, теперь уходишь? – спросил он меня без всякого почтения.

Я решила, что жизнь дороже, и отступила за порог в ожидании прихода других обитателей Грозового Перевала. Мистера Хитклифа нигде не было видно, а Джозеф, за которым я пошла на конюшню и которого я попросила проводить меня в дом, уставился на меня во все глаза, пробормотал нечто нечленораздельное, наморщил нос и наконец проговорил:
– Ах ты, Господи, мать честная! Какой же добрый христианин уразумеет, что тут эти кисейные барышни изволят пропищать? Ничегошеньки не понимаю!

– Я прошу вас проводить меня в дом! – громко и отчетливо проговорила я, полагая, что старый слуга глух, и удивляясь его неприкрытой грубости.
– И не подумаю! Делать мне, что ли, больше нечего? – ответил он и продолжал свою работу. При этом он так открыл створку фонаря, чтобы свет падал на меня, и бесцеремонно рассматривал мое платье и лицо (первое – слишком нарядное на его вкус, зато второе – настолько печальное, насколько ему хотелось).

Я обошла весь двор и через калитку приблизилась к другому входу. Тут я набралась смелости и постучала в дверь в надежде, что из нее выйдет более вежливый слуга. Через некоторое время дверь открыл высокий худой человек, без галстука и шейного платка, одетый крайне небрежно. Черты его лица было трудно разобрать под космами волос, но глаза его были словно призрачное отражение глаз Кэтрин, откуда ушла вся их красота.
– Что вам здесь нужно? – спросил он недружелюбно. – Кто вы такая?

– Раньше меня звали Изабелла Линтон, – ответила я. – Мы встречались с вами, сэр. Недавно я вышла замуж за мистера Хитклифа, и он привез меня сюда, смею надеяться, с вашего разрешения.
– Так он вернулся? – спросил этот нелюдим, глядя на меня словно голодный волк.

– Да, мы только что прибыли, – сказала я, – но мой муж оставил меня у кухонной двери. Я хотела пройти в дом, но ваш малыш почему-то вознамерился изобразить из себя бдительного стража и заставил меня уйти, чуть не натравив своего бульдога.

– Хорошо же, что это исчадие ада – Хитклиф – сдержал слово! – взревел мой будущий домохозяин, вглядываясь во тьму за мной и выискивая взглядом моего супруга. Далее он разразился потоком ругательств и угроз, красочно описывая то, что он сделал бы с этим “дьявольским отродьем”, если бы тот подвел его.

Я уже пожалела, что попыталась войти в дом через этот вход, и почти что решилась выскользнуть во двор, но тут грозный хозяин прекратил свою ругань, приказал мне войти и тут же запер за мной дверь. В камине ярко горел огонь, но только он освещал все огромное помещение, пол в котором сделался серым от грязи. Оловянные блюда, когда-то натертые до блеска, на которые я засматривалась девочкой, потускнели под слоем копоти и пыли. Я попросила вызвать для меня горничную, чтобы она отвела меня в спальню, но мистер Эрншо не удостоил меня ответом. Он мерил шагами

залу
, засунув руки в карманы и, кажется, совсем забыв о моем присутствии. Выглядел он при этом настолько погруженным в себя и не желающим общаться, что я поостереглась снова обеспокоить его.

Представь себе, Эллен, как тяжело было у меня на душе, когда я сидела – не одна, но в столь неприятной компании – у негостеприимного очага и понимала, что в четырех милях отсюда находится мой настоящий дом, населенный единственными на всем белом свете людьми, которых я люблю. Но сейчас я не могла добраться до них никакими силами, как будто бы нас отделяли друг от друга воды Атлантики. Я спросила себя: у кого мне искать утешения и поддержки? И, – заклинаю, не говори об этом Эдгару или Кэтрин, – среди всех моих бед самой страшной была невозможность найти того, кто мог бы стать мне союзником и опорой против моего мужа! Я надеялась найти на Грозовом Перевале убежище, ехала сюда почти с радостью, думая, что здесь не останусь с ним один на один. Но он слишком хорошо знал тех, кто будут нас окружать, и был уверен, что они не станут вмешиваться.

Я сидела, погруженная в свои невеселые думы, и время тянулось невыносимо медленно. Часы в доме пробили восемь, потом девять, а мистер Эрншо все ходил из угла в угол, глядя себе под ноги, временами издавая стон или злобно выкрикивая что-то. Я начала прислушиваться, не раздастся ли в доме женский голос, и меня охватило мучительное раскаяние и мрачные предчувствия, от которых у меня сначала перехватило дыхание, а потом полились слезы. Я сама не заметила, что плачу открыто, пока Эрншо не остановился напротив и не воззрился на меня, как будто бы увидел первый раз в жизни. Воспользовавшись этим, я воскликнула:

– Я устала с дороги, я очень хочу спать! Где горничная? Скажите, как мне пройти к ней, если она сама не идет ко мне?
– У нас нет горничной, – ответил он. – Придется вам обойтись собственными силами.
– А где же мне спать? – спросила я, не в силах унять плач. К этому времени я уже и думать забыла о собственном достоинстве, потому что усталость и мои беды совсем сломили меня.
– Джозеф отведет вас в комнату Хитклифа, – сказал он. – Вот дверь, отворите ее и наверняка найдете за ней нашего ворчуна.

Я готова была подчиниться, но он внезапно остановил меня и заявил очень странным тоном:
– Премного буду вам благодарен, если вы запрете дверь не только на замок, но и на щеколду. Не забудьте!
– Конечно, я запрусь, – ответила я, – но зачем, мистер Эрншо?
Меня совсем не радовала перспектива сознательно запереться один на один с Хитклифом.

– Посмотрите! – сказал он, вытаскивая из-под одежды пистолет необычного устройства, снабженный обоюдоострым складным ножом, примкнутым к стволу. – Разве это не великий искуситель для отчаянного человека? Я не в силах устоять – каждую ночь поднимаюсь с ним к этой двери и пробую, насколько хорошо она заперта. И если однажды я найду ее открытой – Хитклифу конец! Я убью его, пусть за минуту до этого в голове моей вспыхнут сотни доводов против, – меня словно дьявол подначивает махнуть на них рукой и покончить с врагом. А с дьяволом можно бороться только до известного предела: коль скоро он победит и час пробьет, – все небесное воинство не спасет Хитклифа!

Я внимательно рассматривала пистолет. Меня посетила отвратительная и в то же время необычайно притягательная мысль: какой же властью я будут обладать, если смогу завладеть им! Я взяла пистолет из рук Эрншо и дотронулась до лезвия. Хозяин Грозового Перевала с удивлением следил за выражением, появившимся на краткий миг на моем лице: не ужас то был, а зависть. Он ревниво выхватил у меня пистолет, закрыл нож и вновь спрятал свое оружие под одеждой.

– Можете рассказать ему об этом, мне наплевать! – заявил он. – Предупредите его, оберегайте его, станьте его сторожевой собакой. Вы знаете, в каких мы с ним отношениях, как я вижу. Вы ведь совсем не удивились этой угрозе.
– Что сделал вам Хитклиф? – спросила я. – Чем он вас так оскорбил, чтобы заслужить столь сильную ненависть? Не лучше ли просто закрыть перед ним двери дома?

– Нет, никогда! – воскликнул Эрншо. – Если он решит покинуть меня, он покойник. А коли вы его убедите съехать отсюда, то вы – убийца! Вы считаете, я должен потерять все и не попытаться вернуть свое имущество? Чтобы Гэртон стал нищим? О, проклятье! Я должен, я просто обязан отыграться. А потом я завладею его золотом, кровь его прольется от моей руки, а душа мерзавца отправится прямиком в ад! А уж в аду с его появлением даже чертям станет тошно, провалиться мне на этом месте!

Ты, Эллен, рассказала мне об обычаях и поступках твоего бывшего хозяина, и, видит Бог, он на грани безумия. По крайней мере, вчера вечером он совсем лишился разума. Я трепетала от ужаса в его присутствии, и теперь общество старого грубияна-слуги казалось мне спасением. Мистер Эрншо вновь заходил из угла в угол, а я, открыв щеколду, проскользнула на кухню. Там был Джозеф, он заглядывал в котелок с водой, висевший над огнем. Рядом с ним на скамье стоял деревянный жбан с овсяной крупой. Вода в кастрюле закипала, и Джозеф уже собрался было запустить свою грязную лапу прямо в овсянку. Я поняла, что таким образом он, видимо, собирается приготовить наш ужин. Поскольку я изнемогала от голода, то преисполнилась решимостью сделать этот ужин съедобным и твердо заявила:

– Овсянку сварю я! – С этими словами я забрала жбан у Джозефа и принялась снимать с себя шляпу и амазонку. – Мистер Эрншо, – продолжила я, – велел мне обходиться своими силами, значит, я займусь ужином. Не буду я изображать из себя госпожу, иначе, того гляди, умру с голоду в этом доме.

– Боже праведный, великий и милосердный! – заголосил Джозеф, садясь поудобнее и поправляя свои вязанные в рубчик чулки. – Ну неужто тут кто-то новый появился, кто горазд приказы отдавать? А я только-только к двум хозяевам приладился… А коли еще и
хозяйка
в доме начнет распоряжаться, мне, горемычному, здесь не место. Придется, как видно, перебираться куда получше, чует мое сердце…

Я не обратила ни малейшего внимания на его сетования и сразу приступила к стряпне, вспоминая с грустью то время, когда она была всего лишь веселой забавой. Я постаралась прогнать эти мысли, но воспоминания о прежнем счастье явились предо мной столь ярко, что унять эту печаль можно было только работой, и вот в кипящую воду полетели новые пригоршни крупы, а поварешка в моих руках завертелась все быстрее и быстрее. Джозеф с все возраставшим неудовольствием следил за моими кулинарными потугами.

– Ой-ой-ой! – заверещал он. – Не будешь ты, Гэртон, кашку кушать сегодня вечером, это как пить дать. В ней комки, что мой кулак. Куды еще сыпете-то? Лучше б вы прямо весь жбан туда вбухали, честное слово. Пенку-то снимите… Вот каша и готова! Хорошо еще, что дно в котелке не вышибли, при вашей-то сноровке…
Честно скажу, каша получилась комковатая и сыроватая, когда ее разлили по четырем мискам. Также на ужин был подан галлонный
[21]

кувшин парного молока, который принесли из хлева. Гэртон схватил кувшин и принялся жадно и неаккуратно пить прямо из него. Я возмутилась и потребовала, чтобы ему налили его порцию молока в отдельную кружку, заявив, что не удовольствуюсь опивками.

Старый мерзавец счел нужным обидеться на меня за мою разборчивость и принялся разглагольствовать о том, что “малец, видит Бог, ничуть не хуже вашей драгоценной милости” и что “здоров он не в пример тем, кто чересчур много о себе понимают”. Между тем юный негодяй продолжал шумно хлебать, нарочито пуская слюни прямо в кувшин и косясь на меня наглым глазом.
– Я поужинаю в другой комнате, – сказала я. – Где у вас гостиная? Да есть ли она у вас?
– Что
гостиная
, что
гостевая

, – нам без разницы, – презрительно сморщился Джозеф, – нет у нас таких комнат в помине и отродясь не было. Коли вам наше общество не нравится, так ступайте в залу к хозяину, а если вам туда идти неохота, так уж будьте любезны посидеть с нами.
– Тогда я пойду наверх, – ответила я, – покажите мне какую-нибудь комнату.

Я поставила свою миску с кашей на поднос и сама пошла принести еще молока. Громко ворча, Джозеф вылез из-за стола и начал подниматься по лестнице впереди меня. Мы оказались на чердаке. Здесь старый слуга принялся открывать двери одну за другой, заглядывая в помещения, мимо которых мы проходили.

– Вот вам комната, – объявил он наконец, распахивая скрипучую неструганую дверь. – Можете тут кашку покушать. Садитесь сюда, на куль зерна, а коли боитесь платьице ваше шелковое испачкать, так расстелите сперва сверху носовой платок.
Комната на деле оказалась чуланом, пропахшим насквозь солодом и зерном. И то и другое наполняло мешки, тесно стоявшие у стен и оставлявшие немного свободного пространства в самой середине.

– Куда вы привели меня? – вскричала я в возмущении. – Спать здесь невозможно. Желаю немедленно увидеть свою спальню.
– Спальню? – издевательски переспросил он. – Вы видели все спальни, какие есть в доме. Вот моя!
Он указал на второй чулан, где мешков было поменьше, пространства у стен побольше, и где стояла широкая, низкая кровать без полога, застеленная в ногах синим покрывалом.
– Ваша спальня меня не интересует! – оборвала его я. – Думаю, мистер Хитклиф не ютится тут, под самой кровлей?

– А, так вам спальня мистера Хитклифа надобна? – воскликнул он, как будто бы только что услышал о нашем браке. – Так бы сразу и сказали! Только, доложу я, вам туда ходу нет. По правде говоря, он во все дни и ночи держит ее на запоре и никого туда не пускает!

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь