Гроздья гнева

Глава двадцать четвертая

В субботу утром в прачечной было полно. Женщины стирали платья — розовые из сарпинки, цветастые бумажные — и вешали их на солнце, растягивая материю руками, чтобы не морщила. К полудню жизнь в лагере била ключом, люди суетились. Волнение передавалось и детям, и они шумели больше обычного. Часа в два их начали купать, и по мере того как они один за другим попадали в руки старших, которые укрощали их и вели мыться, шум на площадке для игр стихал. К пяти часам детей отмыли дочиста и пустили на свободу со строгим наказом не пачкаться, и они слонялись по лагерю, несчастные и словно одеревеневшие в непривычно чистых костюмах.

На большой танцевальной площадке под открытым небом хлопотала специальная комиссия. Каждый обрывок электрического провода шел в дело. В поисках его обследовали городскую свалку, изоляционную ленту жертвовали из каждого ящика с инструментами. И вот залатанный, составленный из нескольких кусков провод — с бутылочными горлышками вместо изоляционных катушек — провели к танцевальной площадке. Вечером на ней должен был впервые загореться свет. Кончив к шести часам работу или поиски работы, в лагерь начали съезжаться мужчины, и в душевые хлынули новые толпы. К семи успели пообедать, и мужчины приоделись: свежевыстиранные комбинезоны, чистые синие рубашки, а кое-кто даже в приличной черной паре. Девушки надели нарядные платья — чистенькие, без единой морщинки, заплели волосы в косы, повязали ленты на голову. Женщины озабоченно поглядывали каждая на свое семейство и мыли посуду после ужина. Струнный оркестр, окруженный двойной стеной ребят, репетировал танцевальную программу. Волнение и спешка чувствовались всюду.

В палатке Эзры Хастона, председателя Главной комиссии, состоявшей из пяти человек, шло заседание. Хастон — высокий, худощавый, с обветренным лицом, с глазами, острыми, как лезвие бритвы, — говорил с членами комиссии, представителями от всех пяти санитарных корпусов.
— Нас предупредили. Теперь мы знаем, что они хотят затеять скандал во время танцев.
Заговорил маленький толстяк от корпуса номер три:
— Их надо избить до полусмерти, проучить как следует.

— Нет, — сказал Хастон. — Они только этого и ждут. Нет, сэр. Если им удастся затеять драку, тогда они позовут полисменов и заявят, что у нас тут бесчинствуют. Так уже делалось в других местах. — Он повернулся к смуглому юноше с грустным лицом — представителю корпуса номер два. — Ну как, собрал ребят? Выставишь охрану вдоль забора, чтобы никто не пролез?
Грустный юноша кивнул головой.
— Да. Двенадцать человек. Бить никого не велел. Вытолкать — и все.
Хастон сказал:

— Сходи-ка разыщи Уилли Итона. Он сегодня распорядитель?
— Да.
— Скажи, что мы хотим поговорить с ним.
Юноша вышел и через несколько минут вернулся в сопровождении сухощавого техасца. Лицо у Итона было узкое, волосы пепельно-серые, руки и ноги длинные и словно развинченные, а глаза — как у типичного техасца, светло-серые, спаленные солнцем. Он вошел в палатку, улыбаясь, и встал, покручивая кистями рук.
Хастон спросил его:
— Ты слышал, что сегодня готовится?
Уилли усмехнулся:
— Да.

— Предпринял что-нибудь?
— Да.
— Расскажи.
Уилли Итон улыбнулся во весь рот.
— Значит, так: обычно в праздничную комиссию у нас входит пять человек, а я набрал еще двадцать. Надежные ребята — сильные. Они тоже будут танцевать, но зевать им не велено. Чуть где заговорят погромче или заспорят, они тут как тут — кольцом. Чисто будет сделано. Никто ничего не заметит. Двинутся все разом, будто уходят с площадки, и скандалист волей-неволей уйдет вместе с ними.
— Скажи им, что бить никого нельзя.

Уилли весело рассмеялся.
— Я говорил.
— А ты так скажи, чтобы запомнили.
— Запомнят. Пятерых поставлю у ворот, пусть приглядываются к тем, кто входит. Хорошо бы их сразу выследить, до того как начнется.
Хастон поднялся. Его светлые, как сталь, глаза смотрели строго.
— Слушай, Уилли. Бить их нельзя. У ворот будут шерифские понятые. Если пустите кому-нибудь кровь, они вас заберут.

— У нас все обдумано, — сказал Уилли. — Выведем их задами прямо в поле. А потом ребята последят, чтобы назад никто не вернулся.
— На словах получается хорошо, — не успокаивался Хастон. — Ну, смотри, Уилли, чтобы ничего не случилось. Отвечать будешь ты. Бить их нельзя. Ни палок, ни ножей, ничего тяжелого в ход не пускать.
— Слушаю, сэр, — сказал Уилли. — Мы следов не оставим.
Хастон насторожился.

— Что-то не доверяю я тебе, Уилли. Если уж вам непременно хочется их побить, бейте так, чтобы крови не было.
— Слушаю, сэр.
— А в своих ребятах ты уверен?
— Да, сэр.
— Ну ладно. На тот случай, если сами не сладите, — буду сидеть там же на площадке, в правом углу.
Уилли шутливо отдал ему честь и вышел.
Хастон сказал:
— Не знаю, как все это будет. Дай бог, чтобы обошлось без убийства. И что этим понятым здесь понадобилось? Почему они не оставят наш лагерь в покое?

Грустный юноша от корпуса номер два сказал:
— Я жил в одном лагере Земельно-скотоводческой компании. Так, верите ли, там на каждые десять человек один понятой. А водопроводный кран один на две сотни.

— Господи владыка, он мне рассказывает! — воскликнул толстяк. — Я сам оттуда. Там лачуги стоят одна к другой — тридцать пять в ряд, и за каждой еще четырнадцать. А нужников всего десять. Вонища — за милю слышно! Один понятой там с нами разоткровенничался, говорит: «Будь они прокляты, эти правительственные лагеря! Дай людям хоть раз горячую воду, они ее потом требовать будут. Дай им промывные уборные, они и уборные будут требовать. Проклятому Оки что ни покажи, он на все готов позариться. У них, говорит, в лагерях красные митинги. Каждый прохвост норовит стать на пособие».

Хастон спросил:
— И никто его не взгрел за это?

— Нет. Один ему говорит: «Какое такое пособие?» «Не знаешь какое? То самое, в которое мы, налогоплательщики, деньги всаживаем, а достаются они вам — всяким Оки». А тот говорит: «Мы тоже платим налоги, и на продукты, и на газ, и на табак. Правительство, говорит, покупает у фермеров хлопок по четыре цента за фунт — это разве не пособие? Железные дороги и пароходные компании получают ссуды от правительства — это тоже не пособие?» Понятой отвечает: «Они нужное дело делают». А наш свое гнет: «А если бы не мы, кто бы ваши урожаи убирал?» — Толстяк оглядел всех, кто был в палатке.

— Ну, а понятой что? — спросил Хастон.
— Понятой прямо остервенел. Говорит: «Вся смута от этой красной сволочи. Ну-ка, пойдем со мной». Забрал голубчика, и дали ему два месяца тюрьмы за бродяжничество.
— Ну а если бы у него была работа? — спросил Тимоти Уоллес.
Толстяк рассмеялся.
— На этот счет мы ученые, — ответил он. — Теперь мы знаем: кого полисмен невзлюбит, тот и бродяга. Потому они и точат зубы на наш лагерь. Сюда полисменам вход заказан. Здесь Соединенные Штаты, а не Калифорния.

Хастон вздохнул:
— Хорошо бы пожить здесь подольше. А ведь скоро придется уезжать. Мне здесь нравится. Живут все дружно. Да что, в самом деле! Оставили бы нас в покое — нет, цепляются, в тюрьмы швыряют. Вот честное слово, если так будет продолжаться, нас до того доведут, что мы дадим им отпор. — И тут же напомнил самому себе: — Нет, надо соблюдать спокойствие. Кто-кто, а комиссия не имеет права закусывать удила.
Толстяк сказал:

— Некоторые думают, что работать в нашей комиссии одно удовольствие. Пусть бы сами попробовали. У меня сегодня была потасовка — женщины разошлись. Подняли ругань и ну всякой дрянью швыряться. Женская комиссия не справлялась, прибежали ко мне. Просят, чтобы мы этим занялись. А я говорю: женские ссоры улаживайте сами. Они будут гнилой картошкой друг в друга швырять, а Главная комиссия их разнимай.
Хастон кивнул:
— Правильно.

Начинало темнеть; в сумерках казалось, что оркестр, репетирующий танцы, играет все громче и громче. Вспыхнули лампочки, двое мужчин осмотрели составленный из кусков провод. Ребятишки еще плотнее столпились вокруг музыкантов. Подросток с гитарой негромко наигрывал блюз «Родные поля», и на втором припеве мелодию подхватили три губные гармоники и скрипка. К площадке со всех сторон сходился народ: мужчины в чистых синих комбинезонах, женщины в сарпинковых платьях. Они окружили площадку и спокойно дожидались начала танцев, стоя под яркими лампочками, освещавшими их оживленные, внимательные лица.

Вся зона лагеря была окружена высокой проволочной изгородью, и вдоль этой изгороди, на расстоянии пятидесяти футов один от другого, сидели на траве сторожевые.
Начинали съезжаться гости: мелкие фермеры с семьями, переселенцы из других лагерей. В воротах каждый называл фамилию знакомого, от которого было получено приглашение.

Оркестр заиграл деревенский танец — теперь уже громко, потому что репетиция кончилась. Праведники сидели у своих палаток, хмуро, презрительно поглядывая по сторонам. Они не переговаривались между собой, они бодрствовали на страже и всем своим видом выражали осуждение всем этим греховным затеям.

Руфь и Уинфилд наскоро проглотили свой скудный обед и ринулись к площадке. Мать вернула их, обеими руками задрала им подбородки кверху, проверяя, не грязные ли у них носы, заглянула в уши и велела пойти в санитарный корпус вымыть руки. Они переждали несколько минут позади уборных, потом кинулись сломя голову к площадке и смешались с толпой детей, обступивших оркестр.

Эл пообедал, взял бритву Тома и потратил не меньше получаса на бритье. Он помылся, смочил водой свои прямые волосы, зачесал их назад и надел узкие шерстяные брюки и полосатую рубашку. Улучив минуту, когда в умывальной никого не было, Эл посмотрел в зеркало и послал самому себе очаровательную улыбку, потом повернулся боком, стараясь увидеть, как это получается в профиль. Он надел на рукава красные резинки, влез в узкий пиджак, протер желтые башмаки кусочком туалетной бумаги. В эту минуту в умывальную кто-то вошел. Эл выскочил оттуда и молодцевато зашагал к площадке для танцев, шаря по сторонам глазами в поисках девушек. Около одной из палаток сидела хорошенькая блондинка. Эл подошел поближе и расстегнул пиджак, выставляя напоказ рубашку.

— Пойдешь на танцы? — спросил он.
Девушка отвернулась и ничего не ответила ему.
— Неужели и словечком нельзя перекинуться? Может, пойдем потанцуем? — И добавил небрежно: — Я вальс умею.
Девушка несмело подняла на него глаза и сказала:
— Подумаешь! Вальс все умеют.
— Лучше меня никто не умеет, — сказал Эл. На площадке снова грянул оркестр. Эл притопывал в такт ногой. — Пойдем, — сказал он.
Очень толстая женщина высунула голову из палатки и нахмурилась, увидев Эла.

— Проходи, проходи, — злобно сказала она. — Моя дочка давно сговорена. Ей уж недолго ждать — жених скоро приедет.
Эл лихо подмигнул девушке и зашагал дальше, приплясывая на ходу, поводя плечами, помахивая руками. А девушка пристально смотрела ему вслед.
Отец поставил тарелку на ящик и встал:
— Пойдем, Джон, — и пояснил матери: — Хотим поговорить кое с кем, узнаем, есть ли где работа. — И они ушли к домику управляющего.

Том подобрал хлебом оставшийся в тарелке мясной соус и отправил кусок в рот, потом протянул тарелку матери. Она опустила ее в ведро с горячей водой, сполоснула и дала вытереть Розе Сарона.
— Ты разве не пойдешь на танцы? — спросила мать.
— Обязательно пойду, — ответил Том. — Меня выбрали в комиссию. Надо заняться кое-какими гостями.
— Уже выбрали? — сказала мать. — Это, наверно, потому, что ты работаешь.
Роза Сарона сунула вытертую тарелку в ящик. Том сказал:
— Ну и толстеет она у нас!

Роза Сарона вспыхнула и взяла у матери вторую тарелку.
— А что же ей не толстеть, — сказала мать.
— И хорошеет день ото дня, — продолжал Том.
Роза Сарона покраснела еще гуще и опустила голову.
— Перестань, — пробормотала она.
— А что же ей не хорошеть, — сказала мать. — Молоденькие в положении всегда хорошеют.
Том рассмеялся:
— Если она и дальше так будет пухнуть, придется ей живот на тачке возить.
— Ну, перестань, — сказала Роза Сарона и ушла в палатку.
Мать негромко засмеялась:

— Что ты ее дразнишь?
— Да ей это нравится, — сказал Том.
— Я знаю, что нравится, а все-таки не надо ее трогать. Она и так по Конни тоскует.
— Ну, на Конни давно пора махнуть рукой. Он, поди, на президента Соединенных Штатов учится.
— Оставь ее, не трогай. Ведь ей не легко.
Уилли Итон подошел к палатке, широко улыбнулся и спросил:
— Ты Том Джоуд?
— Да.
— Я сегодня распорядитель. Ты нам понадобишься. Мне про тебя говорили.
— Что ж, с удовольствием, — сказал Том. — Познакомься — это ма.

— Здравствуйте, — сказал Уилли.
— Очень приятно.
Уилли сказал:
— Мы поставим тебя сначала у ворот, а потом перейдешь на площадку. Надо посмотреть за гостями — может, сразу их выследим. С тобой будет еще один дежурный. А потом пойдешь танцевать — и гляди в оба.
— Что ж, это я могу, — сказал Том.
Мать насторожилась:
— А разве что-нибудь ожидается?
— Нет, мэм, — ответил Уилли. — Ничего такого не ожидается.

— Ничего не ожидается, — сказал Том. — Пошли. Ну, увидимся на танцах, ма. — Они быстро зашагали к главному въезду.
Мать поставила вымытую посуду на ящик.
— Выходи, — крикнула она и, не получив ответа, повторила: — Роза, выходи.
Роза Сарона вышла из палатки и снова принялась вытирать посуду.
— Он подшучивает над тобой.
— Я знаю. Пусть его. Только мне неприятно, когда на меня смотрят.

— Ну, тут уж ничего не поделаешь. Смотреть будут. Ведь людям приятно полюбоваться на молоденькую, когда она в положении, — приятно и весело. А ты не собираешься на танцы?
— Собиралась, а теперь не знаю. Я хочу, чтобы Конни пришел. — Она повторила громко: — Ма, я хочу, чтобы он пришел. Я больше так не могу.
Мать пристально поглядела на нее.
— Я знаю, — сказала она. — Только смотри, Роза… не осрами семью.
— Нет, ма.
— Не осрами нас. Нам и так трудно, не хватает еще сраму.

У Розы Сарона задрожали губы.
— Я… я не пойду на танцы. Я не хочу… Ма… помоги мне! — Она опустилась на ящик и закрыла лицо ладонями.
Мать вытерла руки о кухонное полотенце, присела перед дочерью на корточки и погладила ее по волосам.

— Ты у меня хорошая, — сказала она. — Ты всегда была хорошая. Я тебя не оставлю. Ты не горюй. — Она оживленно заговорила: — Знаешь, что мы с тобой сделаем? Пойдем на танцы, сядем в сторонке и будем смотреть. Если кто пригласит, я скажу, тебе нельзя. Скажу, у тебя здоровье слабое. А ты послушаешь музыку, посмотришь на людей.
Роза Сарона подняла голову.
— А танцевать не пустишь?
— Не пущу.
— И пусть до меня никто не дотрагивается.
— Никто не дотронется.

Роза Сарона вздохнула и сказала с дрожью в голосе?
— Не знаю, ма, как дальше будет. Не знаю. Не знаю.
Мать потрепала ее по колену.
— Посмотри на меня. Ну, слушай. Слушай, что я скажу. Ты потерпи еще немножечко, а там полегчает. Еще немножечко. Я правду говорю. А теперь вставай. Сейчас мы с тобой помоемся, потом наденем все самое нарядное и пойдем смотреть на танцы. — Она повела Розу Сарона к санитарному корпусу.
Отец, дядя Джон и еще несколько человек сидели на корточках у крыльца конторы.

— Мы сегодня чуть на работу не устроились, — сказал отец. — Опоздали самую малость. Перед нами двоих уже наняли. И ведь вот что чудно́, тот, который нанимал, говорит: «По двадцать пять центов мы взяли двоих. А по двадцать — пожалуйста, сколько угодно. Вы поезжайте к себе в лагерь, скажите там, что по двадцать набор будет большой».
Сидевшие на корточках люди беспокойно зашевелились. Один — широкоплечий, в черной шляпе, затенявшей ему лицо, ударил ладонью по колену.

— Я эти поганые штучки знаю! — крикнул он. — И ведь наберут людей. Наберут голодных. На такой заработок семью не прокормишь, а от двадцати центов в час все равно не откажешься. И так и эдак ты у них в руках. Они продают работу, как с торгов. Скоро, пожалуй, нам самим придется приплачивать, лишь бы устроиться.
— Мы бы пошли, — сказал отец. — У нас совсем нет работы. Обязательно бы пошли, да побоялись — уж очень злобно другие на нас посматривали.
Широкоплечий в черной шляпе сказал:

— Начнешь думать, ум за разум заходит. Я у одного работал, так он не может собрать урожай. Один только сбор и то не окупится. Просто и не знает, что делать.
— А что, если… — Отец замялся. Все молча ждали. — Да это я так подумал… Будь у меня акр земли… жена бы овощей насажала, держали бы кур, парочку свиней. А мы бы поработали где-нибудь и вернулись. Детей в школу. Я таких школ, как здесь, нигде не видал.
— Нашим ребятам в здешних школах несладко, — сказал широкоплечий.
— Почему? Школы хорошие.

— Да… придет вот такой оборванец, босой, а другие ребята, в носочках, принаряженные, дразнят его: «Оки». Мой мальчишка ходил в школу. Каждый день дрался. Молодец, не уступал. Норовистый, чертенок. Что ни день, то драка. Приходит домой — рубашка в клочья, из носу кровь. А мать его порет. Под конец я вступился. Что ж ему, бедняге, одни колотушки получать? А здорово он их лупил, этих сволочей в носочках. Да…
Отец снова заговорил о своем:

— Что же делать? Денег у нас нет. Старший сын получил работу, да ненадолго, этим не прокормишься. Пойду на двадцать центов. Ничего не поделаешь.
Человек в шляпе поднял голову, вытянув шею, заросшую густыми, точно шерсть, волосами, блеснул на свету щетинистым подбородком.
— Да, — с горечью сказал он. — Ты пойдешь за двадцать центов. А мне платят двадцать пять. Вот ты и перехватил мою работу. А потом мне брюхо подведет, я ее у тебя за пятнадцать перехвачу. Да! Иди нанимайся.

— Что же мне делать? — допытывался отец. — Не могу я голодать ради того, чтобы тебе платили двадцать пять центов.
Широкоплечий снова опустил голову, и его подбородок скрылся в тени от черной шляпы.
— Не знаю. Работаешь по двенадцати часов в день, досыта все равно не ешь, и еще изволь ломать себе голову, как быть дальше. Мальчишка у меня живет впроголодь. Да не могу я все об одном думать. От таких мыслей и рехнуться недолго, будь они прокляты! — Сидевшие на корточках люди беспокойно зашевелились.

Том стоял у ворот, рассматривая съезжавшихся гостей. Яркий свет прожектора падал на их лица. Уилли Итон сказал:
— Гляди в оба. Я сейчас пришлю сюда Джула Витела. Он полукровка-индеец. Хороший малый. Гляди в оба. Может, заприметишь кого.
— Ладно, — сказал Том. Он смотрел на гостей, которые подъезжали целыми семьями; мимо него шли фермерские девушки с косичками, подростки, постаравшиеся навести на себя лоск ради танцев. Джул подошел и остановился рядом с ним.
— Я с тобой буду, — сказал он.

Том посмотрел на его смуглое скуластое лицо — орлиный нос, узкий подбородок.
— Говорят, ты наполовину индеец. А по-моему, в тебе обе половинки индейские.
— Нет, — ответил Джул. — Половинка на половинку. А чистокровным лучше. Тогда можно устроиться в резервации. Там некоторым неплохо живется.
— Посмотри, сколько народу, — сказал Том.
Гости проходили в ворота: фермерские семьи, переселенцы из придорожных лагерей. Дети старались поскорей вырваться на свободу, степенные родители сдерживали их.

Джул сказал:
— Забавно у нас получается с этими танцами. Народ в лагере бедный, ничего за душой нет, а ходят гордые, потому что могут приглашать знакомых на танцы. И от других им за это уважение. Я тут работал на маленькой ферме. Пригласил как-то к нам хозяина. Он приехал. Потом говорил: в здешних местах нигде не бывает таких вечеров. К вам, говорит, и жену и дочь можно привезти. Эй! Смотри.

В ворота прошли трое молодых людей — трое рабочих в комбинезонах. Они держались кучкой. Сторож у ворот остановил их, они ответили на его вопрос и пошли дальше.
— Последи за ними, — сказал Джул. Он подошел к сторожу. — Кто их пригласил?
— Джексон. Корпус номер четыре.
Джул вернулся к Тому.
— Наверно, те самые и есть.
— Откуда ты знаешь?

— Да так — кажется. У них вид какой-то настороженный. Ступай за ними, покажи их Уилли, и пусть он разыщет этого Джексона из четвертого корпуса. Надо проверить их. А я побуду здесь.
Том отправился за тремя молодыми людьми. Они подошли к танцевальной площадке и незаметно присоединились к толпе. Том увидел около оркестра Уилли и поманил его.
— Ну что? — спросил Уилли.
— Вон те трое — видишь?
— Да.
— Сослались на Джексона из четвертого корпуса, будто он их пригласил.

Уилли вытянул шею, разыскал глазами Хастона и подозвал его.
— Вон те трое, — сказал он. — Надо найти Джексона из четвертого корпуса, узнать, приглашал ли он их.
Хастон повернулся на каблуках и ушел: а через несколько минут подвел к ним сухопарого, костлявого канзасца.
— Вот Джексон. Слушай, Джексон, видишь вон тех трех молодцов?
— Да.
— Ты их приглашал?
— Нет.
— А они тебе знакомы?
Джексон пригляделся повнимательнее.
— Конечно, знакомы. Вместе работали у Грегорио.

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь