Флюиды, чипирование и QAnon: почему лженаука популярна в XXI веке

Ирина Прохорова: Сегодня мы поговорим на важнейшую тему, которая пронизывает всю нашу жизнь, как бы мы ни отрицали влияние этих явлений, а именно — эзотерика, мистика и иррационализм, с которыми мы сталкиваемся ежедневно. Но мы не просто поговорим об этих важнейших материях, а попробуем понять, почему бесконечные мистические иррациональные учения возникают в переломные эпохи, как они влияют на систему идей и насколько эти традиции так или иначе в скрытом виде продолжаются и в наше время. По традиции мы будем отталкиваться от очень важной книги американского антрополога Роберта Дарнтона, который занимается исторической и культурной антропологией. Она называется «Месмеризм и конец эпохи Просвещения». О месмеризме и о влиятельности этой эзотерической традиции мы поговорим сегодня с нашими гостями.

Это Евгений Кузьмишин, кандидат исторических наук, член совета ассоциации исследователей эзотеризма и мистицизма и, кстати, редактор книги Роберта Дарнтона о месмеризме. Второй наш гость — Борис Фаликов, кандидат исторических наук, доцент кафедры изучения религий РГГУ и автор книги «Величина качества», которая посвящена сходным темам. И третий наш гость — Станислав Панин, религиовед, кандидат философских наук, член совета ассоциации исследователей эзотеризма и мистицизма и автор книги «Философия эзотеризма».

Что такое месмеризм, откуда это учение появилось в 80-х годах XVIII века? Дарнтон утверждает, что это учение прошло через XIX век, и, наверное, мы можем увидеть эти его следы в скрытом виде и в современности.

Евгений Кузьмишин: Естественно, я полностью с ним согласен, и сообщаемое Дарнтоном подтверждается другими историческими источниками. Месмеризм — явление комплексное, и такого успеха, которого он достиг, месмеризм добился исключительно из-за благоприятного сочетания нескольких очень важных факторов, характерных для эпохи Просвещения в целом и положения во Франции в 80–90-е годы XVIII века в частности. Во-первых, он использовал привычную и удобную для всех форму масонских и парамасонских лож, потому что абсолютно любое общественное движение во Франции того времени так или иначе существовало в форме масонского клуба или организации, похожей на него. Во-вторых, месмеризм явился отражением естественно-научной и философской парадигмы того времени. Дарнтон об этом пишет очень сжато и очень чеканно. Он рассказывает о том, что это была эпоха теорий о супервеществе, которое пронизывает всю вселенную, о «пятом элементе».

С одной стороны, совокупность этих учений, связанных одной темой, проистекала из иатрофизики образца Парацельса, то есть из более ранних естественно-научных учений, а с другой стороны стала отражением ньютоновской концепции гравитации. Ньютоновская гравитация рассматривалась как своего рода пятый элемент, укладывавшийся в традиционную концепцию физики со времен Аристотеля. С другой стороны, этот пронизывающий всю вселенную элемент должен был по необходимости, будучи невидимым и незримым, быть при этом пограничным элементом между примитивной физикой и психофизикой, то есть сферой уже более духовной, чем естественно-научной. И третьим фактором здесь я бы, конечно, назвал определенные сдвиги в этике того времени. Этика, будучи первоначально традиционно христианской, претерпев Реформацию, претерпев религиозные войны, дойдя до эпохи Просвещения и столкнувшись с естественно-научным прагматизмом и рационализмом научного мира того времени, нуждалась в реформации. И ряд течений 80–90-х годов в Европе, которые попытались навести мосты между естественно-научной рационалистической средой и средой духовной, как раз и обеспечили месмеризму и другим духовидческим учениям того времени (в частности, мартинизму) процветание в рамках масонских и парамасонских лож и популярность в народе. Таким образом месмеризм, будучи изначально движением, как тогда считалось, научным, за несколько лет своего развития во Франции в предреволюционную эпоху стал явлением общественным на стыке науки, парарелигиозной этики и социальных клубов масонского типа. За счет этого он и приобрел свое значение. Изначально это физическая, парафизическая теория — ничуть не хуже других теорий, которые в то время были распространены: о гравитации, о пятом элементе — флюиде, об электричестве (того времени, не электричестве в нашем современном понимании), о теплороде и так далее.

Ирина Прохорова: Я полагаю, не все хорошо помнят, кто такой был Франц Антон Месмер. Это врач, астролог и музыкант, приехавший из Вены во Францию и продвигавший теорию животного магнетизма. Это очень любопытно — то, чем он занимался. Может быть, дадим хотя бы краткое описание того, в чем состояло его учение и что он практиковал.

Борис Фаликов: Он ставил опыты, и эти опыты давали вполне ощутимые результаты. Как правильно сказал мой коллега, его идея была в том, что есть некий невидимый флюид, который пронизывает всю вселенную, который пронизывает и человека и одушевляет его, и в человеке он наиболее четко дает о себе знать. Причем Месмер вначале ведь не знал, как называть этот флюид. Но потом он остановился на варианте «магнетический флюид», потому что увидел аналогию с магнитной силой. Получается, человеческое тело тоже магнит, и поэтому эту магнетическую силу можно каким-то образом направлять в теле человека, магнетизировать человека. Это делает опытный магнетизер — кстати, это слово в европейских языках до сих пор осталось. Это можно делать с помощью всяких очень любопытных приборов — например, знаменитой ванны Месмера, в которой были железные опилки и проходил магнитный ток. Но мог это делать и сам магнетизер с помощью специальных пассов или с помощью пристального взгляда, когда, как тогда полагали, флюид начинает струиться из его очей и попадает непосредственно в человека. И тут начинались любопытные вещи, потому что у человека случались конвульсии. Особенно на дам это сильно действовало. И была специальная комната, куда их отводили их, и они там конвульсировали. Но это еще не самое главное, самое главное — что они впадали в особое состояние. Это состояние и стало тем, из чего потом животный магнетизм стал дальше развиваться и принимать самые разные очертания. Он начинался, как правильно сказал мой предшественник, как наука. Это вполне в духе Просвещения, и Месмер вполне дитя Просвещения. Просто для него, и не только для него, но и для его последователей, вскоре выяснилось, что вольтеровского Просвещения маловато — научный материализм не может объяснить какие-то вещи. В частности, он не может объяснить, почему люди впадают в странные состояния. И в этих состояниях, как потом стало выясняться, у них открывались разные паранормальные способности — они начинали видеть удивительные вещи, у них начинались видения, более того, они видели иногда свой организм изнутри и могли сами себе ставить диагноз. Это одна из первых форм того, что потом в Америке стали называть self-help movement, это уже в XIX веке очень популярная штука.

Доктор Месмер проводит сеанс «животного магнетизма» с пациентами

И дальше произошло разделение на три ветви. Во-первых, от месмеризма пошла психология — психоанализ ведь от этого пошел, если задуматься. Потому что альтернативные состояния сознания, в которых находились магнетизируемые, показывали, что не все в человеке контролирует человеческое я — есть нечто, что лежит за пределами рациональных и сознательных сил. Если задуматься, то уже в XIX веке через Шарко, через Блейлера, а потом к Фрейду — вот так и возник психоанализ. То есть человеческое бессознательное во многом обязано экспериментам Месмера. Второе направление — это, собственно, врачевание. Понимаете, он врачевал. Дело в том, что в этих состояниях люди избавлялись от различных болячек (как они утверждали). В частности, могла пропадать боль, но потом она, конечно, возвращалась. И это реально людям помогало с тем, что мы сейчас называем психосоматические заболевания. Не помогало бы — не стало бы это таким популярным. Это реальная вещь.

Ирина Прохорова: Хочу заметить, что Дарнтон не утверждал, что это помогало.

Борис Фаликов: Он говорил, что это было очень популярно, да. Это ведь по плодам познается — это еще Уильям Джеймс в «Разнообразии религиозного опыта» говорил о том, что то, что на тебя реально влияет, то и валидно. Даже если люди считали, что им помогло, в каком-то смысле это им помогало. И потом ведь уже гораздо позднее нашли аналогичные вещи в восточных религиях. В частности, цигун — это тоже некая жизненная сила, которую можно усиливать в человеке и оздоровлять человека, или кундалини-йога — это аналогичные вещи. Получается, что месмеровский магнетизм — это западный вариант попытки описания того же явления. Наконец, третье — это, конечно, то, что он зарифмовался с романтизмом. Ведь неслучайно, как правильно Дарнтон пишет, Месмера называли первым немецким романтиком, который пересек Рейн. И естественно, что это хорошо легло на романтизм: романтизм был реакцией на рациональное Просвещение, и вот тут-то все и зарифмовалось. И со Сведенборгом, конечно, зарифмовалось — об этом тоже Дарнтон пишет. Те видения, которые испытывали люди в этих состояниях, иногда были связаны с видениями, которые Сведенборг испытывал. Так что вот три направления, и в этом смысле месмеризм положил начало современному оккультизму.

Ирина Прохорова: У меня есть подозрение, что мы в конце докажем действенность идей Месмера, чего все-таки не хотелось бы. На идею Месмера о том, что есть некие флюиды, кстати, повлияло открытие гравитации, которая тоже казалась мистической вещью, и никак не могли объяснить, как действует гравитация. Если я не ошибаюсь, и Ньютон пытался найти субстанцию, окружающую планеты и весь мир, которая провоцирует гравитацию. Но идея Месмера была в том, гармония в человеке по разным причинам разрушается, и перенастраивание магнетического поля человека лечит. Если мы говорим о возникновении особого интереса ко всяким оккультистским учениям в эпоху перемен и слома всего привычного, честно вам скажу, что это сразу напоминает конец 80-х годов ХХ века. Кашпировский, Чумак, заряжание воды, по-моему, это привет Месмеру через 200 лет. Так что это учение, не очень подтвержденное наукой, но действительно удивительно живучее.

Станислав Панин: Я хотел бы предложить попробовать посмотреть на Месмера немножко под другим углом. Ведь идея магнитного флюида не была впервые придумана самим Месмером — она существовала как минимум за 100 лет до него, на самом деле и раньше. Потому что Месмер, когда он пишет о магнитном флюиде, опирается на очень конкретные источники — в частности, на Афанасия Кирхера. И первую всеобъемлющую теорию магнетизма предложил именно Кирхер. У него есть большая работа в трех книгах, называется «Магнит, или Искусство магнетизма». Кирхер был ученым-полиматом, энциклопедистом — он пытался писать вообще обо всем, о чем только можно было писать, обо всех науках, которые были в его время доступны. И он разворачивает идею о том, что есть сила магнетизма, что она совершенно универсальна, и идею медицинского применения магнетизма, и идею животного магнетизма — все это мы встречаем уже за 100 лет до Месмера. И Месмер, возможно, именно потому казался таким знакомым или приемлемым, что читатели, которые с ним сталкивались, знали, что уже есть предыдущие авторы, уважаемые авторы, респектабельные авторы для того времени, которые писали о том же самом. Это тоже важный фактор, на который надо обратить внимание.

Титульный лист Magnes sive de Magnetica Arte Афанасия Кирхера, римское издание 1641 года

Вообще, идея о том, что магнит и магнитная сила обладают магической властью, что магнит — это нечто странное, и его свойство притягивать железо оккультно по своей природе — эта идея существовала уже весьма долго в Европе, и Кирхер ее только систематизировал, а Месмер превратил в популярную практику. С другой стороны, если говорить уже о влиянии в ХХ веке, это нас возвращает к более широкой теме попыток духовной интерпретации магнетизма, электромагнетизма, которые волнами будут снова и снова появляться. Идея о телепатии в начале ХХ века стала популярна по очень простой причине — появилось радио, стало понятно, что можно передавать сообщения с помощью электромагнитного поля и что нервная система тоже работает за счет электромагнетизма. И после соединения двух этих нехитрых мыслей друг с другом начинается снова дискуссия о телепатии. А потом уже в конце ХХ века эта дискуссия о мистических интерпретациях технологий снова выйдет в мейнстрим, когда в 80-е и в начале 90-х годов начнет распространяться интернет и появится уже новая волна мистики, связанной с электрическими сигналами. Это будет очередная попытка интерпретации технологии в мистическом духе, которая уже будет связана с появлением интернета и которая уже будет наследовать контркультуре 60-х годов, нью-эйджу и другим движениям, которые тогда появляются и которые мы знаем по массовой культуре — все это потом появится в 90-е годы в виде фильмов («Матрица», например). Это продолжение длинной линии, в которой Месмер — только одно из звеньев.

Ирина Прохорова: Это действительно очень важно, и, мне кажется, один из главных тезисов книги Дарнтона о месмеризме — тезис о кризисе академических институций под давлением новых открытий. Он показывает, что в XVIII веке разделение на псевдонауку и реальную науку еще было очень слабым. И новые открытия порождают невероятное смятение — и в научном сообществе, и в самом читающем образованном обществе. Поэтому отделить зерна от плевел довольно сложно. Дарнтон четко показывает, что современные представления о науке и представления о науке в XVIII веке были немножко разные. И поскольку ученые не могли объяснить многие явления, которые они открывали, это порождало иррациональные теории и эзотерические метафоры, которые владели воображением людей. И это очень важный для меня момент, который тоже протягивает ниточку от XVIII века к нам. Не кажется ли вам, что невероятно бурный взрыв новых открытий и физических теорий, которые пока не проверяемы и существуют на уровне идей и концепций, всегда порождает взрыв мистицизма? Борьба с вышками G5, например, чипирование — на самом деле это мышление на уровне XVIII века. Не можем ли мы считать, что взрыв мистицизма возникает именно как продукт научного взрыва, который смешивает все карты?

Борис Фаликов: Да, вы совершенно правы. Когда наука выходит на очередной фронтир и находится в растерянности, как объяснить какие-то опытные данные, то тут и возникают различные теории, которые кажутся очень странными. Это я имею в виду науку. Но дело в том, что ведь эти идеи о G5 и прочее идут в массы. Когда оккультизм скрещивается с масскультом, возникают самые невероятные штуки, он порождает невероятные страхи. Это то, что мы сейчас можем наблюдать и в России, но я недавно написал статью про QAnon. Это теория заговора — конспирологи, которые массовым образом проголосовали за Трампа. Это люди, убежденные в истинности того, что мы называем суевериями. То есть когда оккультизм попадает в массовое сознание, это еще о-го-го что такое. И ежели мы оторвемся от Америки и вернемся в Россию, то, как вы правильно заметили, все эти Кашпировские мощно ударили по мозгам людей, которых принуждали к атеизму в течение 75 лет.

Евгений Кузьмишин: Действительно можно сказать, что принципы некоего флюида пронизывали в то время и всю общественную социальную жизнь, и все научные разработки того времени. Опять же, вернемся к образу гравитации — было достигнуто общественное согласие на ту тему, что все явления в этом мире взаимосвязаны между собой едиными силами, гравитацией или неким электрическим флюидом. Но то же самое проецировалось и на сферу социальную, и на сферу общественных взаимоотношений. Отсюда и теория общественного договора о том, что все люди взаимосвязаны между собой незримыми нитями, и в зависимости от ориентации автора эта нить уподоблялась либо физическим связям, либо божественному свету, который тоже, как считалось, пронизывает абсолютно все человеческие души, соединяя их с Богом и между собой. И эта теория базируется на авторитете крупнейших деятелей от эпохи Возрождения и до эпохи Просвещения — взять того же Якоба Беме и Валентина Вайгеля как главных провозвестников теории божественного света, соединяющего людей между собой.

Руссо в данном случае просто-напросто выводит духовную и чисто физическую составляющие на юридический уровень и таким образом указывает на взаимоотношения людей между собой как на отношения договора, принятого либо по необходимости, либо в силу божественного внушения. И никакого противоречия между господствующими физическими и духовными теориями того времени я не вижу. И, если можно, я бы хотел к предыдущей дискуссии добавить буквально одну фразу. Когда я слышу, что Месмера уподобляют Кашпировскому и Чумаку, я не могу с этим согласиться. Что в конце XIX века, что в конце ХХ века мистические публичные и популярные течения и движения выступают в роли ретроградного фактора — они обычно призывают вернуться к истокам, к неисследованным силам человека, про которые знали древние, но не знаем теперь мы в нашу демократическую эпоху. В конце XIX века и начале ХХ все эти Распутины, Бадмаевы и так далее занимались тем же самым под теми же лозунгами. А Месмер был на острие науки, Месмер был абсолютно передовым человеком, которого принимали во всех салонах, который сам организовывал салоны, и это были те самые научные знания, которые не разделялись на естественную науку и науку мистическую. Я бы, например, уподобил Месмера в наше время скорее Петрику с его структурированной водой и аффилированностью с государственными институтами.

Ирина Прохорова: Нет, впрямую связывать, конечно, невозможно, но мне кажется, что это просто такая вульгаризированная линия. Ведь Дарнтон пишет о том, как писались серьезные научные трактаты и как это потом проникало в общество. Ведь главный его тезис — что теория Месмера, которая переплелась с различными политическими учениями и научными взглядами той эпохи, стала проводником революционных идей в массы. И он показывает на обширном материале, что писали газеты, что говорилось в салонах, которые игрались с этими историями. То есть эти идеи спускались вниз именно сквозь призму иррациональных учений. И в данном случае Чумак и все прочее — это скорее последователи поп-культуры XVIII века, в вульгаризированном виде, но тем не менее это та же линия. А что касается руссоизма, в данном случае доверимся Дарнтону, тому, как он видит то, как потом развивался месмеризм, растекаясь на разные рукава. Потом уже сами революционеры, которые подхватили этот тезис, соединяли нравственное и физическое начала, то есть болезни и разрушение флюидов были связаны с тем, что у человека дурные помыслы, и эта гармония разрушается. И все иррациональные явления, о которых вы говорили, тоже же апеллируют к некоторому естественному состоянию — это тоже такой вульгарный руссоизм: человек был в гармонии с природой, гармония разрушилась — пошли болезни. Так что, мне кажется, иррационализм, как бы он ни опирался на научные открытия своего времени, все равно имеет подоплеку утопического характера.

Станислав Панин: У меня была мысль по поводу того, что мы сейчас обсуждаем. На Месмера, мне кажется, было бы интересно посмотреть и в контексте истории эзотерических учений тоже. Мы уже говорили о том, что в месмеризме есть, помимо научной для своего времени составляющей, и эзотерическая составляющая — то, как он прочитывался, усваивался, принимался эзотерическими сообществами того времени. А в эзотеризме всегда есть элемент того, что это своего рода чердак, куда складываются разные идеи — хорошие, плохие, но идеи, которые, скорее всего, не принимаются социальным мейнстримом. И это очень многое объяснят. Это объясняет, почему эзотеризм часто оказывается связан с разными формами революционной политики, причем не важно, правой или левой. Это объясняет и то, почему эзотеризм становится популярен в разные переломные моменты. Коллеги уже говорили про то, как элементы научного кризиса, новые открытия в науке, которые не умещаются в существующие научные парадигмы, порождают всплеск эзотерических интерпретаций или поиски эзотерических идей. И иногда мы даже видим, как ученые, настоящие ученые, которые занимаются серьезной научной работой, могут обращаться в качестве источника вдохновения к эзотерическим или параэзотерическим идеям. Почему это происходит?

Мне кажется, потому, что это случается в тот момент, когда устоявшиеся институционализированные модели науки, сложившиеся на предыдущем этапе, уже не удовлетворяют по тем или иным причинам — например, появились новые научные данные, и старые модели их уже не вполне объясняют, и начинается поиск новых источников вдохновения. А эти поиски ведутся везде, потому что процесс развития науки очень сложный, очень многофакторный, он не состоит на самом деле из идеализированной линейной картинки, что ученые сидят в лабораториях и проводят эксперименты. Это очень сложный процесс, в нем очень много всего, в нем есть совершенно странные поразительные вещи. Есть математик Рамануджан, например, которому является в снах и видениях богиня и рассказывает ему про математические доказательства, есть Паули, который ходит к Юнгу на сеансы психоанализа — вот такого рода вещи.

Доктор Месмер и его магнетический флюид

Ученые, как и все остальные люди, так же, как художники, например, ищут разные источники, из которых можно черпать вдохновение для оригинальных, нестандартных ходов мысли. В истории искусства происходит абсолютно то же самое. И Месмер, мне кажется, интересен тем, что он тоже находится на стыке разных вещей. Ведь он, с одной стороны, дружит с Моцартом. Именно он, судя по всему, был тем человеком, который Моцарта увлек идеей стеклянной гармоники — музыкального инструмента, который Месмер подхватил у Кирхера, усовершенствовал и использовал потом на своих месмерических сеансах. И Моцарт написал несколько произведений специально для стеклянной гармоники, интерес к которой подхватил именно у Месмера, потому что они дружили, они хорошо знали друг о друге и так далее. С другой стороны, уже было сказано о влиянии Месмера, например, на появление психоанализа — опять же, через очень сложные трансформации, через превращение месмеризма в гипноз, через интерес Фрейда к гипнозу и так далее. То есть мы здесь наблюдаем такой же склад разных идей, некоторые из которых в итоге были подхвачены другими областями культуры и как-то институционализировались в искусство, в психологию и так далее, некоторые оказались отброшены, потому что они были непродуктивны — это была именно та псевдонаучная часть месмеризма, которая не выстрелила в итоге. То есть месмеризм, как и многие другие эзотерические течения, это очень сложный клубок идей, только часть из которых оказываются в итоге продуктивными и потом вплетаются в другие части культуры.

Ирина Прохорова: Но почему Месмер оказался так популярен у революционеров, что они его подхватили как знамя? Потому что он и воевал со сложившимися институтами науки и медицины. Но при этом Дарнтон довольно подробно описывает, что из себя представляли эти институты. Во-первых, медики до сих пор опирались на теорию четырех гуморов, четырех стихий и все прочее — совершенно понятно, что эта теория имеет мало отношения к нашему представлению о науке сейчас. И понятно, что еще Мольер высмеивал лекарей, которые лечили все кровопусканием и пиявками. На самом деле степень научности самих институций была под большим вопросом. И это парадокс, что, с одной стороны, часть ученых критиковала Месмера и показывала, что это шарлатанство, а с другой стороны, во многом наука была шарлатанской, если сейчас на нее посмотреть. Как этот конфликт мог решаться? Борис, вы упомянули Трампа. Но ведь его популярность во многом выросла из того, что он, как вы правильно сказали, стал критиковать во многом дискредитированные политические институции, находящиеся в стагнации.

Борис Фаликов: Когда я просматривал книжку Дарнтона, то обратил внимание, что бунт Месмера против научного и политического истеблишмента (он сам политически не был ангажирован, хотя потом нашли какие-то его рукописи, которые показали, что вроде был) — это же бунт против истеблишмента, который получил поддержку народа. В этом смысле и он сам апеллировал к народу. Он говорил: что вы там в вашей Академии понимаете — вот публика, пускай публика скажет что-то — либо меня поддержит, либо, наоборот, меня не поддержит. Вот критерий. У Трампа как у популиста тоже главная идея такая. Это и подняло его — я опираюсь на массы, я выступаю с критикой истеблишмента. И тут трудно не согласиться: бюрократия — страшная вещь. Он поломал многие бюрократические вещи. Другое дело — что, кроме этого, он поломал еще кучу очень нужных вещей.

Ирина Прохорова: Мы понимаем, что эпоха Просвещения закончилась довольно трагически, а именно — кровавой революцией, Великой Французской революцией, и наступает другая эпоха — эпоха романтизма, в которую, как пишет Дарнтон, вполне себе вписался месмеризм уже в таком изводе. Но ведь в этом и состояла привлекательность Месмера для революционеров. Они его бунт против не признавших его официальных институций возвели в идею, что они тоже борются против разложившейся общественно-политической системы. И поразительно, что, казалось бы, такие наивные теории оказались невероятно созвучны, казалось бы, совсем другим политическим течениям. А можем ли мы подумать, получались ли такие странные комбинации, например, в конце XIX века или в конце ХХ века — в переломные эпохи, когда мистицизм оказывался знаменем социальных движений?

Борис Фаликов: Посмотрите, как великолепно месмеризм зарифмовался во второй половине XIX века с социалистами и утопистами. Понимаете, и Оуэн это дело поддержал, и Фурье — Дарнтон об этом пишет. То есть революционный импульс, который был присущ опрокидыванию Академии в случае с Месмером, повторился во Франции и Англии уже во второй половине XIX века. Все так.

Ирина Прохорова: И Маркс тоже недалеко ушел, между делом говоря.

Борис Фаликов: Да. Он, правда, не пытался разговаривать с умершими родственниками на спиритических сеансах, как Оуэн делал. Причем Оуэн не ограничивался родственниками — он и с великими людьми общался на спиритических сеансах. Вот вам, пожалуйста, социализм. С другой стороны, если перекинуть мостик в ХХ век, нью-эйдж — вот мистицизм, который сравнительно широко пошел в общество как идея утопии, когда люди, меняя свое сознание, способны поменять коллективное сознание людей. Если мы будем изучать нью-эйдж, мы увидим там массу диковинных штук, которые рациональное сознание не принимает, но это было подхвачено, и это социальная утопия. Правда, сейчас этот коллективный аспект нью-эйджа уходит.

Станислав Панин: Мне кажется, что если в ХХ веке искать аналогии Месмеру, то ближайший его аналог — это Вильгельм Райх. Это американский психолог, живший в начале ХХ века, судьба которого удивительно похожа на судьбу Месмера, и даже идея в чем-то похожа, хоть он уже в несколько другом виде рассуждал, и у него был не животный магнетизм, а оргонная энергия. Он был изначально психологом-фрейдистом и тоже был связан с революционными идеями. Так же, как между Месмером и революционерами его времени, можно найти параллели между Райхом и левыми идеями 30, 40, 50-х, потом и 60-х годов, когда Райх будет как раз подхвачен во время контркультурных выступлений в США и станет очень популярной фигурой. Поэтому, конечно, параллели в ХХ веке были и довольно интересные, и их стоит изучать, потому что этот образ повторяется снова и снова и, вероятно, не исчезнет и в XXI веке.

‏Source gorky.media