"Елизавета Бам", Оскарас Коршуновас

В Вильнюсе (Литва) посетила 6-ого января спектакль Оскараса Коршуноваса по пьесе Даниила Хармса «Елизавета Бам». Перед посещением спектакля сидела на органном концерте в Кафедральном соборе Вильнюса и читала пьесу Даниила Хармса. Господи, — думала, — помилуй. Там вначале очень характерный Кафка, прямо вот «Процесс», а потом начинается что-то такое:

ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Иван Иванович, сходите в полпивную и принесите нам бутылку пива и горох.
ИВАН ИВАНОВИЧ: Ага, горох и полбутылки пива, сходить в пивную, а оттудова сюда.
ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Не полбутылки, а бутылку пива, и не в пивную, а в горох идти!
ИВАН ИВАНОВИЧ: Сейчас, я шубу в полпивную спрячу, а сам на голову одену полгорох.
ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Ах, нет, не надо, торопитесь только, а мой папочка устал колоть дрова.
ПАПАША: О что за женшины, понятия в них мало,
они в понятиях имеют пустоту.

Ну и вот это читать, по-моему, совершенно невозможно. Правда, в моём отсутствии интереса к тексту обнаружилось и приятное: пусть играют на литовском, не понимать такое — даже лучше. И тут как раз получилось самое феерическое впечатление: я действительно сижу и не понимаю ни слова, кроме «Елизаветы Бам», которую чрезвычайно красит тяготеющее к первому слогу литовское ударение, — и одновременно понимаю спектакль! Я вот абсолютно включена, я и читаю-интерпретирую, и физически реагирую, и эмоционально, языковой барьер даже дискомфорта особого не вызывает. Вот она, сила родного нашего и дорогого театрального искусства!

Вообще мне уже неловко говорить, что переживания на спектакле были экстатическими, — но они опять были. На этот раз меня оправдывает то, что определяется эта экстатичность самим спектаклем. Он страшно зрительский! Коршуновас накачивает «Елизавету Бам» саспенсом, аттракционами, песнями и плясками и разгоняется к тому же до почти космических скоростей — так, что зрителя прямо ни на секундочку не отпускает. «Дас ист айн постдрамишес театер!» — говорит невесть откуда взявшийся Эйнштейн в середине вечера, четверо русских театроведов (я и мои коллеги) ржут в голос, остальные зрители, кажется, испытывают неловкость непонимания. А с тезисом и не поспоришь — постдрамишес. 

«Елизавета Бам» начинается в просторном холле Литовского драматического театра, который довольно загадочным для меня образом выглядит одновременно по-театральному пафосным (красное, золотое) и по-современному просторным. По холлу передвигаются примерно десять перформеров, одетых в черные костюмы, с замотанными в красную ткань лицами, — и тоталитарно-репрессивно взаимодействуют со зрителями: подходят и не-смотрят, пристраиваются хвостом, зажимают между двух перформеров. Минут через пятнадцать зрители выстраиваются у входа в зал, но пройти внутрь нам не дают, сначала выстраивают очередь — по старшинству; мою коллегу Машу в этой части спектакля отправили в угол за передразнивание перформеров. 

Основная часть происходит не в зрительном зале, а в служебных помещениях театра — прямо под сценой, в подвале. Пространство тесное, около пятидесяти зрителей едва умещаются, мы сидим на полу на подушках; игровое пространство загромождено — как кажется, антикварным реквизитом: пианино, шкафчики старые, тумбочки, этого много-много-много, взглядом не окинешь. Задний план сцены вообще не просматривается: посередине стоит круговая железная конструкция, массивная, в её центре — Елизавета Бам на старой игрушечной лошадке, а позади тоже вроде как реквизит, но его видно только в очертаниях. Мизансценирование — пожалуй, главное для меня в «Елизавете Бам»: Коршуновас в большинстве эпизодов принципиально лишает пространство центра, фрагментирует его, запуская несколько более-менее равнозначных линий в разных частях сцены, — и зритель, хотя непосредственно в действии не участвует, реально оказывается в ситуации выбора. Представить такую работу с пространством у Серебренникова (Коршуноваса мне аттестовали перед поездкой как литовского КС) — невозможно. 

Хотя вообще сравнение с КС и еще двумя мейнстримными русскими режиссёрами (Бутусов, Богомолов) предельно оправданно. Доходит до смешного: ключевой танцевальный рефрен бутусовских «Барабанов в ночи» настолько очевидно списан с «Елизаветы Бам», что даже как-то некрасиво. Но основные точки сходства — ироническая на грани пошлости интонация разговора о национальных проблемах + способ актерского существования.

Да: к сожалению, в европейском театре литовского извода тоже играют и громко орут. У актрисы в роли Елизаветы Бам — несколько патетических монологов на авансцене с полноценной пластической разработкой и неисчезающий болезненный огонь в глазах; у Петра Николаевича и Ивана Ивановича — поставленные под роль вкрадчивые голоса на грани истекания слюны и пара драк на грани intercourses; у Папаши и Мамаши — и того хуже: полноценный костюмы-причёски и несколько эпизодов громкого визга. Другой вопрос — когда Бутусов/Богомолов/Серебренников опускались до того, чтобы работать на шестьдесят человек в пространстве пятидесяти квадратных метров? А ведь в таком контексте ор и актёрство превращаются из препротивной театральщины в театр прямого (воз)действия.

В пределе воздействие добирается до грани фола: в середине Пётр Николаевич буквально бросается на зрителей с заточенной пилой, и с первого ряда, конечно, это мучительно страшно. Но большую часть времени присутствие, по счастью, работает более тонко. Коршуновас выстраивает две линии напряжения. Во-первых, интенсивная, глуповатая детская наивность, перетекающая в вульгарную, льющуюся через край сексуальность — тоже не взрослую, скорее такую подростковую. Естественно, в основном это движется в Елизавете, но захватывает иногда и Петра-Ивана. Но в основном они транслируют вторую линию (несколько более на зубах навязшую) — напряжение между индивидуальностью человека, нелепого и нескладного, и человеком как представителем репрессивной машины. На эту линию работает и хор, в который собираются перформеры из первой части, — классический вариант коллективного тела внутри маршеобразного ритма, в один из моментов спектакля звучащего прямо над головами зрителей: перформеры маршируют по помещению над подвалом.

Собственно, обе эти линии Коршуновас достаёт из текста Хармса: там тоже движутся, без внятного какого-то разрешения (финал вроде и не открытый, но после этого ряда абсурдных событий просто не выглядит финалом), именно эти конфликты. В спектакле они получают, соответственно, воплощение — качественное, театральное, производящее не только смысл, но и опыт. Но на смысловом уровне Коршуновас за счёт Хармса решает проблему, которая в Литве вообще гремит из каждого утюга, — проблему постсоветского. Это не столь очевидно на протяжении, грубо говоря, первой половины спектакля (ну, кроме того, что действие происходит в подвале — вот тебе и КГБ), — но когда появляются бюсты Ленина, тут уже, извините, не понять трудно. Вот и получается в итоге сказка-триллер про бедную девочку Литву, изнасилованную страшным СССР. Ну а чего? — а и не поспоришь. 

— 

https://t.me/postpostdrama / https://www.facebook.com/postpostdrama/