Эволюция протестной культуры в Кыргызстане со времен Аксыйских событий - Central Asia Analytical Network

17 марта этого года Кыргызстан отметил пятнадцатилетие Аксыйских событий[1], которые считаются первым критическим актом гражданского неповиновения власти в новейшей истории страны и которые стали предвестниками «Тюльпановой Революции» 2005 года.[2] Пользуясь этим историческим поводом, мне бы хотелось проанализировать в этой статье некоторые изменения и преемственность протестных практик, которыми знаменит Кыргызстан на фоне остальной «стабильной» Центральной Азии.

Монумент памяти погибших за свободу народа во время Аксыйских событий 2002 года и Апрельских событий 2010

В своей докторской диссертации (Ph.D) я исследовала примеры мобилизаций в сельской местности Кыргызстана в период с 2010 по 2015 гг., многие из которых впервые проявились еще в 2005 году. То есть, «Апрельская Революция» приоткрыла окно возможностей для повторной артикуляции тех местных проблем, которые не были решены в период Тюльпановой Революции.

Почему в диссертации возникла необходимость выделить и изучать сельские мобилизации на фоне других видов гражданского участия? В процессе исследования выяснилось, что сельские мобилизации отличаются от городских своей так называемой «протестной инфраструктурой» (protest infrastructure).

Например, в больших городах: Бишкек и Ош — на протестную практику влияют такие факторы, как наличие интернета в качестве организующей и координирующей платформы, а также разнообразных СМИ как источника информации и инструмента коммуникации между властями и обществом. Кроме того, городская инфраструктура отличается присутствием большего числа институциональных и политических игроков, которые могут стать союзниками протестных движений. У демонстрантов в сельской местности таких ресурсов по большей части нет и в этой связи мне было интересно посмотреть, каким образом они преодолевают такие структурные препятствия и мобилизуются для коллективного действия.

Проведя интервью с около 100 участниками разных движений и участвуя в самих протестах, мне стало очевидно, что нехватка финансовых, человеческих и информационных ресурсов[3] представляет реальные проблемы для осуществления коллективного действия на селе. Например, отсутствие или недостаточное наличие союзников (НПО, политические партии, профсоюзы и т.д.) на местном уровне приводило к тому, что лидеры сельских движений были вынуждены ездить в Бишкек, политический центр, для поиска и установления связей с потенциальными единомышленниками.

Другая структурная проблема для осуществления коллективных действий на селе – это отсутствие медийного освещения. Следствием этого стало то, что протестные движения были вновь вынуждены переносить свои перформансы в «центр» для привлечения внимания общественности и властей. В результате, многие сельские движения не могут позволить себе вести такую географически отягощённую деятельность на протяжении длительного времени и довольно быстро «выдыхаются» или переходят к более радикальным формам протеста, которые имеют больше шансов быстро привлечь внимание.

Объединяющая город и село национальная политическая конъюнктура

Однако сельские и городские движения также объединяет много черт, что связано с общей национальной политической конъюнктурой. Отмечу здесь самые важные характеристики как сельских, так и городских движений:

Слабая организационная структура движений и, как следствие, неустойчивость протестов во времени и пространстве.
Неустойчивость протестов, а также усталость населения от митингов, приводят к слабому общественному резонансу, а значит, к незначительным шансам создать массовые демонстрации. Протесты в основном остаются небольшими локализированными перформансами, несмотря на важность поднимаемых ими социальных и политических тем.
Низкая «эффективность» протестов, то есть — ограниченная возможность граждан влиять на решения властей в законодательной и исполнительной сферах посредством митингов.
Отсутствие инноваций в протестных практиках. Под этим пунктом я подразумеваю отсутствие реформ внутри протестных практик в целях достижения их большей эффективности. Как в селе, так и в городе применяются одни и те же формы гражданского сопротивления: это перекрытие дорог, оккупация общественных мест, небольшие мирные акции и действия с применением насилия. В то время как по всему миру протестные формы видоизменяются с тем, чтобы интегрировать лучшие практики. Мы используем устоявшийся «репертуар действий» (repertoire of collective action), хотя он уже давно показал свои лимиты.

Эта картина не принимает в расчет отдельные успешные кейсы. Например, недавняя мобилизация граждан и групп интересов в социальных сетях вынудила власти отменить свое непродуманное решение о введении обязательной регистрации для иностранцев.[4] Период после Апрельской революции 2011-2012 гг. также ознаменовался более высокой степенью открытости властей по отношению к социально-экономическим требованиям населения. Это повысило успех коллективных акций граждан, которые сумели решить некоторые проблемы посредством протестов.

Негативная структура политических возможностей

Однако, в своем большинстве, протестные коллективы сталкиваются сегодня с рядом структурных препятствий, которые можно отследить, проанализировав развитие политической системы Кыргызстана с 2010 года. И констелляция этих условий позволяет констатировать то, что сегодня у протестов больше шансов на провал, нежели на успех.

С начала 2010 года в связи с конституционной реформой политическое поле заметно расширилось и в связи с этим у граждан появилось намного больше возможностей участвовать в институциональной и неинституциональной политике. Это видно, если посмотреть на статистику митингов: в 2011 и 2012 гг. министерством внутренних дел было зарегистрировано 1193 и 1286 различных акций, соответственно, а в 2014 году акций было всего 448.[5] Также, если посмотреть на тематики митингов, то можно увидеть большое разнообразие вопросов, по которым граждане были не согласны и оспаривали правительственные решения.
Это временное расширение поля также привело к некоторой структуризации коллективного действия. Проявились различные организации интересов, посредством которых канализировалось социальное недовольство: политические партии, НПО, профсоюзы, различные ассоциации и другие.
Но в то же время расширение политического поля дало только частичные результаты. В связи с более дифференцированным разделением власти, которое произошло за счет перехода к полу-парламентской системе, политическая система стала более сложной для понимания и оперирования гражданами. Исчезали и появлялись новые институты, усложнялись взаимоотношения между ними, усиливались и ослаблялись их полномочия. При этом полу-парламентский режим не привел к желаемой прозрачности механизмов и процессов принятия решений.

В таких условиях простым гражданам было сложно разобраться в том, кто несет ответственность за их точечные вопросы. У них появилась дополнительная дилемма с определением адресатов их жалоб (blame attribution dilemma). При авторитарных режимах адресат был понятен, и он проявлялся на простом языке как «Акаев кетсин!» и «Бакиев кетсин!» (Долой Акаева!, Долой Бакиева!)[6]. В полу-парламентской системе в общественном восприятии адресатов было куда больше до недавнего времени: коррумпированные суды, закрытые государственные институты, слабый парламент, неподотчетные партии и некомпетентные элиты. Для участников протестов, владеющих скудными финансовыми, человеческими и временными ресурсами, работа с таким количеством адресатов существенно тормозит коллективное действие.

Напоследок, из-за закрытости институтов, элит и неформальных каналов принятия решений у населения сложилось недоверие к политике и политикам, и это недоверие представляет собой еще одну проблему для коллективного действия. Сегодня недоверие к политике проходит важным фоном массовых протестов во многих странах мира — на тему функционирования демократии в условиях недоверия и гражданского участия написано немало политологических и философских книг.[7] Однако, если в этих странах недоверие к политике не вызвало полную апатию со стороны общества, то в нынешних условиях Кыргызстана недоверие к политике привело к упадку веры в возможность что-то изменить простым гражданам.

Недоверие к системе порождает недоверие ко всему и разъедает солидарность среди граждан. В текущей протестной волне у людей сформировалось стойкое разочарование в митингах как к низовому демократическому механизму перемен. У обычного гражданина, который давно сделал для себя выводы о неизменности системы, митинги вызывают недоумение и подозрение: зачем митинговать, если все равно ничего не изменится? И он/а делает вывод, что, скорее всего, митинг — либо проплаченный, либо организован в личных нежели коллективных интересах. Таким образом, протест давно стал спекуляцией, фейком, политической игрой. В общественном восприятии он потерял свой оригинальный смысл как носитель социального сопротивления.

Эти этапы являются частью эволюции политической системы с начала Апрельской революции 2010 года. Но на самом деле этапы открытия и закрытия политической системы цикличны и имели схожие эффекты на протесты после Тюльпановой революции 2005 года. Только недоверие к системе и утрата веры в возможность что-либо изменить для простых граждан углубляются с каждым циклом.

Недоверие — проблема коллективного действия

Теперь каким образом негативное общественное восприятие протестов отражается на протестных практиках? Недоверие к митингам ведет к формированию определенных микродинамик внутри протестных групп. С одной стороны, чтобы создать общественный резонанс, им крайне важно открыться и привлечь наибольшее количество сторонников. Но с другой стороны, общественное подозрение к митингам, которое срабатывает по умолчанию на личностном уровне у любого участника и прохожего наблюдателя, настолько сильно, что может разрушить такую открытую площадку. В результате протестные коллективы остаются такими закрытыми клубами, где знания и информация хранится для узкого круга людей.[8] Этот замкнутый круг мешает сегодня внедрять инновационные методы в протестные практики.

Желание удержать контроль над хрупкой солидарностью внутри этих маленьких коллективов также связано со страхом, что участники протестов могут в любой момент поддаться уговорам или устрашению со стороны властей. Власти часто используют кооптацию для фрагментации объединений, будь то политические партии, парламентские фракции, профсоюзы и т.д. Борьба за удержание и сохранение солидарности внутри движений против соблазнов и репрессий внешней среды с одной стороны является защитным механизмом. Именно благодаря ему еще существуют в обществе многочисленные островки критики и оппозиции. Но они остаются островками, которые не сообщаются друг с другом и не перерастают в массовые движения. Без широкой общественной поддержки эти протестные группы рискуют быть присвоенными оппозиционными элитами в своей личной борьбе против власти. Именно эти микродинамики объясняют почему в Кыргызстане митинги происходят часто, но не имеют устойчивого эффекта на политическую систему.

Ссылки и примечания:

[1] Аксыйские события — расстрел демонстрации местного населения села Боспиек Аксыйского района Джалал-Абадской области Киргизии 17 марта 2002 года, протестовавших против передачи части кыргызстанских территорий Китаю. Непосредственным поводом к волнениям стал арест земляка аксыйцев кыргызского депутата Азимбека Бекназарова. Жертвами применения огнестрельного оружия стали шесть человек. Кризис в Аксы привел к отставке премьер-министра Курманбека Бакиева и его правительства, а также подорвал доверие к президенту Акаеву. [2] Scott Radnitz, “Networks, localism and mobilization in Aksy, Kyrgyzstan”, Central Asian Survey, 24-4, 2005. [3] В этой статье я не рассматриваю те протестные акции, которые организуются членами элиты и бюрократии. В последних наличие иерархической организации и финансовых ресурсов устраняет многие проблемы низового коллективного действия. [4]

https://kloop.kg/blog/2016/12/13/pravitelstvo-obeshhaet-uprostit-registratsiyu-inostrantsev-s-19-dekabrya/ [5] ‘Kyrgyzstan buzachiy’ [Restless Kyrgyzstan], Delo (17 April 2014),

http://delo.kg/index.php/health-7/7138-kyrgyzstan-buzyashchij [29 June 2015]. Несмотря на то, что методология, используемая для составления официальной статистики, вызывает много спорных вопросов, эти цифры позволяют проследить общую динамику в сфере протесного поведения граждан. [6] Первый и второй президенты независимого Кыргызстана, которые были выдворены из страны в следствии Тюльпановой и Апрельской революций. [7] Mary Kaldor & Sabine Selchow, Subterranean politics in Europe, 2015; Colin Crouch, Post-Democracy, 2004; Pierre Rosanvallon, Counter-Democracy: Politics in an age of Distrust, 2008; Ivan Krastev, In mistrust we trust: Can democracy survive when we don’t trust our leaders? 2013. [8] Годовое исследование Кылым-Шамы показывает, что средний размер протестных движений не превышает 11-100 человек (52% случаев): Kylym-shamy, (2013) ‘Observing the right for freedom of peaceful gatherings in the Kyrgyz Republic. Results of the monitoring carried out from October 2012 to June 2013’, Bishkek.

ПОДПИШИТЕСЬ, ЧТОБЫ БЫТЬ ПЕРВЫМ В КУРСЕ СОБЫТИЙ

Leave this field empty if you're human:

Похожее

comments powered by HyperComments

‏Source caa-network.org