Денискины мистерии

Узнав, что имя «Денис» происходит от греческого «Дионисий», то есть, буквально, «посвященный Дионису», не могу перестать думать о том, что любимые мной в детстве «Денискины рассказы» — скрытое описание древнегреческих мистерий, дионисийских таинств.

Откроем книжку. Первый же рассказ — «Он живой и светится» — начинается с того, что мальчик вечером сидит во дворе, на улице уже стемнело (Дионисии праздновались в месяц Посейдона, после зимнего солнцестояния, самой долгой и темной ночи в году; или же, возможно, эта темнота — мрак Гадеса, подземного царства, куда душа посвященного в мистерии спускается перед тем, как переродиться) и ждет маму (мама символизирует проводника и вместе с тем, разумеется, олицетворяет женское начало), которая никак не придет, а без нее он не может попасть домой (то есть родиться, или, точнее, переродиться, пройти обряд инициации, родиться во второй раз, как родился дважды сам Дионис: первый раз — у Семелы, второй раз — из бедра Зевса).

У мальчика есть самосвал — игрушка, которую подарил ему отец. В отличие от матери, которая символизирует небесное и духовное, отец олицетворяет земное и материальное (это, конечно, ближе к египетской космологии, чем к греческой, но вообразим, что мы в эпохе эллинизма; кроме того, вполне очевидно, что космос мистиков не может быть таким же, как и космос земледельцев, где матерью считается земля, поскольку она дает пропитание и, следовательно, жизнь).

Подарок отца — символ мирских благ, всего, что приковывает мальчика к земле и не дает ему перейти на следующую ступень, попасть домой. Тут появляется его друг, фигура загадочная и неоднозначная. Он по-трикстерски осыпает героя градом вопросов, а потом просит отдать ему самосвал:

Мишка сел со мной и взял в руки самосвал.

— Ого! — сказал Мишка. — Где достал? А он сам набирает песок? Не сам? А сам сваливает? Да? А ручка? Для чего она? Ее можно вертеть? Да? А? Ого! Дашь мне его домой?

Я сказал:

 — Нет, не дам. Подарок. Папа подарил перед отъездом.

Мишка надулся и отодвинулся от меня. На дворе стало еще темнее.

Я смотрел на ворота, чтоб не пропустить, когда придет мама. Но она все не шла. Видно, встретила тетю Розу, и они стоят и разговаривают и даже не думают про меня. Я лег на песок.

Герой отвечает на предложение отказом, и темнота вокруг него сгущается: он близок к тому, чтобы оступиться, сойти с верного пути. Обратим внимание на имена. Мишка — Михаил, чье имя с иврита переводится как «Кто как бог?». Стать как бог, подобным богу — это и есть задача посвященного в мистерии. Всю жизнь приближаясь к Дионису, после смерти он становится им. В одной из табличек, найденных в гробницах посвященных в орфические мистерии, говорится: «Привет тебе, пережившему страдание… Из человека ты стал Богом». В другой: «Счастлив и блажен ты, которому суждено из смертного стать Богом».

Кто же такая Роза, задерживающая мать мальчика? Роза — это тайна, символ молчания. Розу Амур посвятил богу молчания Гарпократу, чтобы влюбленные хранили свои тайны. Розу вешали над столом древние римляне в знак того, что все, о чем будет сказано, должно храниться в секрете. Розу изображали на решетках исповедален в католических храмах. Роза, наконец, — эмблема розенкрейцеров, тайного общества мистиков и философов, стремившихся постичь божественную мудрость и достичь трансмутации духа.

Так мы понимаем, что мать мальчика — не отдельный персонаж, а часть его собственной души. В каждом из нас смешано земное и небесное, мирское и божественное, и мальчик пока не может встретиться со своей небесной частью, заговорить с ней, поскольку ее уста скованы молчанием — и останутся таковыми, пока он не отринет оковы земного.

Между тем Мишка, друг героя, чья задача — не дать ему сбиться с пути, продолжает выпрашивать у мальчика самосвал, предлагая в обмен множество бесполезных вещей, пока, наконец, сделка не происходит:

И Мишка опять надулся. А потом говорит:

   — Ну, была не была! Знай мою доброту! На!

И он протянул мне коробочку от спичек. Я взял ее в руки.

   — Ты открой ее, — сказал Мишка, — тогда увидишь!

Я открыл коробочку и сперва ничего не увидел, а потом увидел маленький светло-зеленый огонек, как будто где-то далеко-далеко от меня горела крошечная звездочка, и в то же время я сам держал ее сейчас в руках.

   — Что это, Мишка, — сказал я шепотом, — что это такое?

   — Это светлячок, — сказал Мишка. — Что, хорош? Он живой, не думай.

   — Мишка, — сказал я, — бери мой самосвал, хочешь? Навсегда бери, насовсем! А мне отдай эту звездочку, я ее домой возьму...

Герой наконец отказывается от материальных благ, выменивая то, что имеет вес и цену в реальном мире и к тому же напоминает ему об отце, на светлячка в коробке, крошечную звездочку, как бы повторяя формулу, произносимую посвященным в орфические мистерии за порогом смерти: «Я дитя Земли и Звездного Неба, но род мой — только от Неба». Как скандинавский Водан, как маг с двенадцатого аркана Таро он приносит в жертву малое, кажущееся большим, ради большого, кажущегося малым, потому что — в отличие от профанов — знает, что по-настоящему важно.

  И Мишка схватил мой самосвал и побежал домой. А я остался со своим светлячком, глядел на него, глядел и никак не мог наглядеться: какой он зеленый, словно в сказке, и как он хоть и близко, на ладони, а светит, словно издалека... И я не мог ровно дышать, и я слышал, как стучит мое сердце, и чуть-чуть кололо в носу, как будто хотелось плакать.

     И я долго так сидел, очень долго. И никого не было вокруг. И я забыл про всех на белом свете.

    Но тут пришла мама, и я очень обрадовался, и мы пошли домой. А когда стали пить чай с бубликами и брынзой, мама спросила:

   — Ну, как твой самосвал?

    А я сказал:

   — Я, мама, променял его.

Итак, герой переживает трансцендентальный опыт, после чего все исчезает (или исчезает он сам?) и он забывает обо всех. Здесь мальчик опасно близок к тому, чтобы испить из Леты, из вод забвения, — это последний соблазн, грозящий посвященному, о чем предупреждает очередная орфическая табличка:

Ты найдешь слева от дома Гадеса источник,

Рядом с ним стоит белый кипарис.

К этому источнику близко не подходи.

Но ты найдешь другой около Озера Памяти...

Здесь, наконец, появляется мама мальчика — то есть в нем берет верх небесное, духовное начало. «И мы пошли домой»: обретя гармонию с собой, он бестрепетно входит в царство смерти. «Стали пить чай с бубликами и брынзой» — явное указание на источник у Озера Памяти. Чай — напиток с востока, намек на мистические учения, почти каждое из которых зародилось именно там (с Востока в Европе появилась Изумрудная скрижаль Гермеса Трисмегиста, алхимия, гностицизм; с Востока приходят волхвы, трое магов, принесших дары младенцу Христу), то же символизирует и бублик — круг с дырой внутри, материя, заключающая в центре пустоту, пустоту священную и сакральную. И, наконец, брынза — соленый сыр. Его первый ингредиент — молоко — напоминает нам о быке или козле, а оба этих животных символизировали Диониса, и он нередко изображался в виде быка или козла; о втором ингредиенте — соли — Пифагор, знаток мистерий, говорил, что ее «нужно ставить перед собою, чтобы помнить правду, ибо соль сохраняет все, что ни примет, а рождается от чистейшего солнца и чистейшего моря».

Итак, вполне очевидно, что это текст о пути посвященного, о приготовлении к смерти, об умирании и перерождении, подобный тем, которые археологи находят в гробницах посвященных в мистерии.

   — Да, — сказала она, — это волшебство! Но все-таки как ты решился отдать такую ценную вещь, как самосвал, за этого червячка?

   — Я так долго ждал тебя, — сказал я, — и мне было так скучно, а этот светлячок, он оказался лучше любого самосвала на свете.