Беседа с Фредерикой де Грааф

23 декабря 2017 в рамках открытых медицинских курсов при храме прп. Марона Пустынника Сирийского состоялась встреча с удивительным человеком, сотрудницей центрального московского хосписа, рефлексотерапевтом - Фредерикой де Грааф.

Фредерика де Грааф: Очень часто болезнь, особенно болезнь близких, застает нас  врасплох, мы растеряны и подавлены. Это объяснимо,  потому что у нас нет своих критериев,  своего отношения к страданию и умиранию вообще.  Даже у верующих его может не быть, не сложиться. Мы редко задумываемся по-настоящему о своем отношении к болезни и смерти близких или к своей собственной, а когда это случается, мы оказываемся  целиком во власти эмоций,  особенно если это дети наши умирают.  Вот тогда одни эмоции, они  зашкаливают: этого не может быть, это так страшно, зачем?! Это свидетельство того, что на вопрос: что значит для меня лично болезнь, умирание и смерть? - ответа нет. По словам владыки Антония Сурожского, наша основная задача не плакать вместе, хотя, конечно, внутренне можно, сопереживание – это важно. Но человек, который умирает или его родственники, они не столько нуждаются в наших слезах, сколько, по словам Владыки, в творческом подходе к происходящему. Это, прежде всего, выражается в нашей собранности. Вообще собранность – это черта православия,  собранность, чтобы стоять со Христом, во Христе, стоять до конца. И здесь не обязательны слова утешения, это может быть молчание – ведь, когда что-то страшное с человеком происходит, слова не всегда находятся. И нужно просто быть там, что, между прочим, не так просто, быть рядом и видеть, чувствовать, что нужно страдающему  человеку.

Отец Александр: Фредерика, вот то, о чем ты говоришь сейчас, является самым сложным.  Потому что у нас опыта этого, о котором ты говоришь, его и нет. Вот в этом-то проблема, если бы каждый человек имел  этот опыт – связи со Христом, опыт   глубокой церковной жизни, опыт веры в загробную жизнь …

Фредерика: Он у нас есть.

О. Александр: Есть теоретически.

Фредерика: Именно, и в этом проблема!

О. Александр: В этом проблема! Поэтому нам и трудно бывает, не имея собственного опыта, стоять с человеком, который начинает этот опыт переживать.

Фредерика: Тогда надо, прежде всего, работать над собой, чтобы этот молитвенный опыт был. Владыко говорил, что  молитва в центре всего, без молитвы жизни нет! Наша жизнь – это приобретение опыта молитвы, молчания со Христом, и если нет этого опыта, то помогать людям будет очень трудно. Недостаточно быть просто деятельными, активными, готовыми помочь –  это будет происходить (я вижу это часто) механически, будут одни эмоции, страх или защита. Тогда лучше сказать больному человеку: «Знаешь, у меня нет такого опыта, но я могу просто быть с вами, могу дать вам свою ласку и, может быть, потом смогу дать что-то большее».  Мы можем попросить человека: «Расскажите мне, что значит болеть, я не знаю, я еще молодая (молодой), помогите мне понять, тогда вы сможете помочь мне, а через меня другим больным.  Вы профессор! Давайте!».

И, поверьте,  для него это будет очень важно.  Ведь человек, который болеет, он все время получает и получает, и получает: цветы, продукты, лекарства. А тут вы ему предлагаете давать: рассказать, поделиться, помочь. И еще, тем самым вы признаете, что он драгоценный человек с уникальным опытом, часть которого, достанется вам. Но! Чтобы что-то получить, надо чтобы сердце было открытым, а пока есть защита, пока есть страхи – все сжимается, и мы ничего не видим, не слышим.  Над своим сердцем тоже надо работать, а не получается, попроси: «Господи, помоги мне раскрыться, мне страшно, но ты здесь, ты во мне, помоги!».   

О. Александр: Еще один вопрос: вот с нашей стороны  есть сожаление,  сочувствие, готовность открыться,  молиться за него, а что со стороны больного? Все люди разного религиозного опыта, разной религиозной жизни – они тоже боятся открыться. Ведь так часто люди, стоящие на пороге смерти, не верят, что  умирают.

Фредерика: В  моем опыте они все об этом знают, могут не показывать, но знают. Человек чувствует, как силы уходят. Он очень чутко смотрит на близких или медперсонал – что-то меняется  в глазах, в отношении к нему:  вдруг  много подарков, все разрешено (если это ребенок), и он все понимает.

Я помню, давно это было, лежал у нас Валерий, 48 лет, рак позвоночника и он всегда говорил: « У меня остеопороз». И в один день пришла его жена Наташа, а он смотрит на нее: как она входит, украдкой вытирает слезы, глаза красные. А она уловила его взгляд – в нем такой ужас, такая потерянность! И я говорю Наташе: «Может быть, стоит с Валерием поговорить о том, что происходит?». Она  отвечает: «Да, но я боюсь! Ты можешь побыть со мной?».  Я осталась в палате, состоялся разговор, и Валерий сказал: «Но я же знал, я всегда знал, что у меня рак».  Они вместе заплакали и вся эта фальшь ушла.

В моем опыте все знают свой диагноз и если не  говорят, то  только потому, что защищают родственников, а родственники молчат, чтобы не ранить больного. И наша задача, если будет встреча с родственниками, помочь убрать эту фальшь.  Вопрос: как, в какой момент, но это тоже с опытом должно прийти.  Если больной, как вы говорите, закрыт, попробуйте молиться внутренне, не обязательно вслух. В моей практике, люди раскрываются, становятся как дети,  которые чувствуют, что есть кто-то, кто хочет им помочь.  

Но если человек, больной, ничего не хочет, он закрыт, тогда просто посидите с ним, говоря в сердце: «Господи, будь здесь». Владыко Антоний мне говорил: «Он всегда с нами, будь уверена и не надо молиться-молиться-молиться. Он присутствует в тебе и вы вместе». А в другой раз он говорил: «Попросите Христа. Он всегда есть, но  пригласить его – это другое. Как с другом – ты приглашаешь  и, тогда он приходит».

О. Александр: А бывают в хосписе атеисты?

Фредерика: Да, конечно.

О. Александр: И как в таком случае? На человеческом уровне только общение?

Фредерика: На человеческом, да. Вообще я  внутренне молюсь за всякого человека и  дома, и в храме. Даже если человек неверующий, я верю, что Господь может и его спасти. Владыко говорит, что когда Христос умирает на кресте и говорит: «Боже мой, Боже мой, зачем ты меня оставил?» – это, по выражению отца  Софрония (архимандрит Софроний Сахаров), как «метафизический обморок». Так не может быть, чтобы Господь потерял связь с Отцом, который всегда единый с ним! И, по словам Антония Сурожского, Христос пережил отсутствие Бога, чтобы всех спасти, последнего атеиста, если Он этого захочет. И я в это верю. Вот это один из ваших вопросов был (вопросов, заранее подготовленных участниками беседы) – надо ли обязательно до смерти обращать, крестить больного? Владыко Антоний не был сторонником этого. Если за всю жизнь сам человек  так и не захотел креститься, то не этично давить на него, когда он под влиянием лекарств и усталости. И еще важно, крещение – это  как брак со Христом, это связь любви с Богом, как можно сказать: «Давайте!»?

О. Александр: Как правило, этого хотят родственники – если он не крещен то, как за него молиться? Если родственники  верующие,  они предполагают, что есть церковная молитва, которая совершается только над крещеными. Они чувствуют свою ответственность и им, конечно, хочется что-то сделать для своего близкого, хотя бы в самом конце.                              

Фредерика: Это желание понятно, но, по-моему, оно ложно.

О. Александр: Здесь есть один важный момент: если обряд крещения, все-таки, совершается, то вот здесь-то и может произойти встреча с Богом, во время самого таинства. Именно потому, что это таинство.

Фредерика: Но под условием, если человек сам захотел!

О. Александр:  Да, конечно!  Не так, что вот ему все равно: «Что хотите со мной то и делайте», но можно побудить человека. Вот у нас же есть этот пример евангельский: «Господи, я хочу верить, помоги моему неверию!»

Фредерика:  Это – да. Если есть хоть какая-то щелочка, то помогать можно и нужно. А с другой стороны, не должно быть отчаяния, что человек не крещеный. Его, в это я верю, Господь может спасти, хотя это и не совпадает с канонами Церкви. Но важны не только догмы, Надежда, как говорит Владыко Антоний – это  тоже очень, очень важно!  

 Я помню одного нашего больного, его звали Иван, и я до сих пор молюсь за него. У него стояла трахеостома,  ему трудно было разговаривать. Но вот как-то он мне говорит: «Я плохо жил, я не спасусь».

Я спрашиваю, немножко зная, что в России может происходить:

- А что вы делали, вы выпивали?

 - Да.

- А вы били кого-то?

- Да.

- Воровали?

- Да.

 Я смотрю на него – он искренне, просто и без всякого самооправдания  говорит о том, как   жил. С ответственностью и раскаянием принимает то, что не спасется, потому что вот так жил. И в тот момент я точно знала, что Господь его примет! Я уверена, потому что это была настоящая исповедь перед Богом! И когда, мне кажется, человек, действительно и от всего сердца сожалеет о том, как он жил, Господь его примет. А вот когда человек говорит, мол, неплохо я жил, сойдет – это хуже.

Я стараюсь объяснить людям, что эту границу  между жизнью и смертью  можно перейти без багажа, ну или с легким чемоданом.  Вот есть какая-то обида – поработайте с этим, прощайте!  

Но есть люди, которые умирают как жертва – почему это со мной, я всегда был хорошим человеком, зачем?! Во-первых, это искажает Образ Божий, как будто Он каратель, Он наказывает. А во-вторых,  ощущать себя жертвой – значит жалеть себя. Но болезнь, страдания – это еще и возможность чему-то научиться, как говорил отец Иоанн Крестьянкин – это последний экзамен. И если больной человек – верующий, обязательно надо говорить с ним об этой  последней возможности, с неверующими тоже можно, но это сложней. Вообще вопрос осмысления страданий – он крайне важен для каждого человека. Как владыко Антоний говорит: страдания сами по себе не имеют смысла, это может быть ад. А вот если человек страдает с любовью, ради кого-то, ради Христа или ради человека, тогда это может иметь смысл и принести плоды. 

 Если нет смысла в страданиях, тогда все тяжело. Внутри будет раздражение, нет возможности раскрыться Христу, потому что все сжато, и физически все становится хуже – одышка, запоры, все ведь сужается.   

Я часто привожу этот пример, у нас в хосписе долго лежал один человек 50-ти лет, звали Дима. У него был рак, метастазы в позвоночник, он не мог ходить.  Его жена Катя все время приходила к нему после работы. Это была такая приятная обстановка, чай с медсестрами, все нормально. И потом вдруг, «из ничего» Дима мне говорит: «Фредерика, я хочу покончить собой». «Ну, Дима, это не ответ на ситуацию, это ничему не поможет», - и я ушла. А через день он мне говорит:

– Фредерика, я уже не хочу покончить собой!

 – А что случилось, что изменилось?

– Бог мне показал, что у меня есть задача. Он мне показал, что после смерти я буду проводником для всех тех, кто после меня приходит.

И верьте - не верьте, но этого было достаточно, чтобы он перестал думать о суициде, чтобы появился смысл в том, что с ним происходило. Мы не можем человеку сказать конкретно: смысл вот такой-то – это, по меньшей мере, надменно. Но помочь ему найти какой-то смысл, ведь смыслов-то много есть в болезни  – это важно!

И еще пример, у нас лежал Николай, в 4-х местной палате, я его не очень хорошо знала. И вот как-то, я выхожу из палаты, он мне вслед: «Фредерика! Вы должны мне сделать укол!». Я: «Укол, чтобы убить вас?». – «Да».  «Нет, мы этим здесь не занимаемся», - говорю.  Он так смотрит на меня в упор, - он был простой рабочий, - пристально так смотрит. Я села рядом с ним: «Вы – Николай, вы знаете вашего покровителя святого Николая Чудотворца?». «Знаю», – говорит.  «Если вы действительно готовы не только телом, потому что вы устали болеть, но, если душа ваша готова перейти туда, попросите святителя Николая быть вашим заступником, ему виднее». Он говорит: «Во! Отлично!» Через 2 дня он умер своей смертью. Это, на мой взгляд, пример обретения смысла и контроля над ситуацией.

У нас в хосписе я с ужасом вижу, как обычные женщины суетятся вокруг своих  мужей, как курицы:  вот это надо сделать, вот  здесь подоткнуть, тут подправить, подушку здесь вот так, попить немножко и т.д. Я смотрю в это время в глаза мужчинам, они говорят: «Дайте мне покой!». Приносят санитары в палату обед:  «Вы какой хлеб хотите, черный или белый?». Жена тут же: «Он всегда белый ест». И я смотрю на него: у него  никакого контроля над ситуацией нет! Помогайте своим больным, чтобы у них оставался контроль в мелочах, иначе будет апатия, депрессия, и духовно тоже будет очень трудно. Я говорю в таких ситуациях больному: «Скажите,  что мы делаем не так? Вы хозяин, скажите, что вы хотите, если вы не хотите – тоже можно».  

Я помню, у нас лежал человек, ему было 29 лет, у него стояла трахеостома, он не мог говорить. Его мама (связи, видимо, между ними было мало) она все время одно и то же говорила ему, и видно было по глазам, что это ему на-до-е-л-о. Он хотел, чтобы мы, окружающие его, были другими.  И я говорю этому парню: «Может быть, я ошибаюсь, но наверняка вы хотели сказать нам:  «Идите прочь! Вы ничего не понимаете, что это значит, лежать здесь каждый день!» Наверняка, если бы вы могли говорить, вы сказали бы очень много». И этот человек закивал головой: «Так, так!».  Можно попытаться озвучить, что человек, который не может говорить, хотел бы сказать. Так он  будет знать, что вы его увидели, увидели его страдания, и что он продолжает оставаться человеком и имеет право жить так, как он живет. Это крайне важно.

Среди ваших вопросов был один об эвтаназии, осмысление страдания связано с этим вопросом.  Эвтаназия – это отчаянный крик души! Не обязательно, что человек хочет именно покончить с собой, скорее это означает, что он больше не может страдать. Когда человек долго болеет, энергия  уходит и он очень устает.  А самое тяжелое в этом страдании - неопределенность срока.  Это как в концентрационном лагере, о чем писал Виктор Франкл*, люди не знали, когда этот ужас  кончится. То же самое с тяжелыми заболеваниями: незнание, сколько это будет длиться – вот настоящая пытка!

 -----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------*Виктор Франкл — австрийский психиатр, психолог и невролог, бывший узник нацистского концентрационного лагеря. Человек, спасший тысячи жизней. Создатель логотерапии — метода экзистенциального психоанализа, основанного на поиске смысла жизни для пациентов. Одна из наиболее известных книг В.Франкла «Сказать жизни «Да!». Психолог в концлагере» об опыте выживания и обретения смысла в страданиях.

 -----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

 И если вы видите у своих больных онкологических, что идет к концу (конечно, если уверены в этом), вы можете  сказать: «Потерпи  еще немножко, долго не будет». В моем опыте, они спрашивают: «Сколько, месяц?»  - «Нет, не месяц». - «Неделя?» - «Нет, меньше». И тогда, зная, что конец страданиям близок, человеку  становится легче. Это, действительно, помогает.

Я еще дам пример вам: у нас лежал Вадим, он был психолог, а психологи самые плохие пациенты на земле. Они всё понимают, всё знают и по этой причине не нуждаются ни в каких разговорах.  Так сказал и Вадим: «Со мной не разговаривайте, я ВСЁ знаю!».  Для меня это очень хорошо, я просто как рефлексотерапевт полчаса сижу с человеком, слежу за пульсом и прочее,  сижу молча. И в один из дней я у него на тумбочке вижу острый зеленый нож, он уже не ест ничего твердого, яблоко, например, и нож ему не нужен. Мне это не очень понравилось, я рассказала врачам, они: «Ну, отберите нож». Ммм… Я вошла и говорю ему: «Вадим, меня беспокоит ваш нож». – «Чепуха какая!», - говорит. – «Ну, тогда я его заберу».  Я взяла и он, что интересно, не возражал. Потом через день,  сижу с ним и припомнилось, о чем мне моя подруга рассказывала несколько лет тому назад. У нее было два брата, один, Сергей, погиб во время войны. Второй, Николай, не выдержав этого, покончил с собой. И вот как-то ей снится сон: она видит Сергея, который веселый, радостный, она разговаривает с ним: «Тебе хорошо здесь?». - «Мне хорошо, прекрасно, я пойду, меня ждут!». И видит Николая, который сидит как-то в углу, один, видно – ему не очень… Спрашивает: «Что с тобой? Тебя не любят здесь?». - «Нет, ты не понимаешь! Все приходят, потому что призваны, а я пришел сам по себе…». И мне это воспоминание так глубоко в душу легло, что я Вадиму, несмотря на запрет всяких разговоров, об этом рассказываю. Он молчит. Я закончила необходимые процедуры и ухожу. И впервые он говорит: «Спасибо». Я не знаю, за то, что я его лечила или за то, что говорила – не знаю. Вот ему я сказала в какой-то момент: «Знаете, долго не будет, потерпите еще немножко!»  Это, по моему опыту,  помогает, но только, если знаешь человека и уверен, что он готов это услышать. 

ВОПРОСЫ ИЗ ЗАЛА:

– Было ли в вашем опыте такое, что через вас человек говорил исповедь, которую он не успевал сказать священнику. Это возможно?

О.Александр: Богослужебная практика как раз говорит о том, что это возможно. Человек оказывается в ситуации, когда он не может исповедаться священнику – он может сделать это близкому человеку, и попросить, чтобы он принес эту исповедь священнику. А священник только молится, грехи отпускает Господь. Это есть такая практика и можно исповедаться не только близкому, а просто тому, кто рядом находится.

Фредерика: В моей практике здесь, в Москве, был один случай, когда человек хотел креститься, и мы успели его окрестить. Но когда я работала в Англии, был человек, который находился в психиатрической больнице, Фредерик звали его, до сих пор помню. Он мне всю жизнь рассказал и записал даже. В таком случае,  ты, действительно, берешь ответственность за него. Но это редко. Если это православный, воцерковленный человек, он зовет своего священника. Если нет, то люди, как правило, не думают об исповеди.

О. Александр: И у них есть священник в хосписе.

- Речь не только о хосписе, мы можем оказаться где угодно. Должны мы дать человеку шанс, помочь, подсказать ему или не дерзать, это будет не этично?

О.Александр:  Да, к человеку, который тебе близок и оказался в такой ситуации, можно   обратиться: «Ты можешь мне рассказать все, что у тебя на душе, я передам священнику, чтобы он за тебя молился». Но, должны быть очень доверительные отношения с этим человеком, если их нет – то не надо.

 – Но это считается исповедью полноценной?

О. Александр: Понимаете, есть таинство покаяния, и есть исповедь. Предполагается, что мы исповедуемся каждый вечер, когда читаем последнюю молитву: «Исповедую Господу Богу моему…».  Иоанн Златоуст говорит, какие есть способы прощения грехов, ведь когда мы говорим об исповеди, мы говорим о прощении грехов. И исповедь зависит от того, насколько искренне человек кается перед Богом, тут даже рядом может не быть никакого другого человека. Ведь не священник прощает грехи, он стоит как свидетель, выслушивает исповедь, он молится об исповедующемся, чтобы Господь помог открыть ему сердце, а прощает Господь.

Фредерика: Я думаю, что даже желать внутри себя, чтобы человек исповедовался, нужно с осторожностью, иногда это мешает. Мы не проповедники, мы можем быть проповедниками только своим присутствием. Так легко говорить про Христа, легко говорить про исповедь, но какими мы являемся сами, до какой степени мы во Христе, со Христом – это важнее, чем говорить про Него. Повторюсь, что надо быть очень осторожными – если есть запрос, тогда можно.  И еще мне кажется, что когда человек говорит о том, что лежит на душе, и это даже не исповедь, просто говорит, а я как слушатель принимаю его с болью в сердце, с обращением ко Христу – это уже облегчение для него, это помощь уже большая. И это опять должна быть открытость сердца. Читайте книгу владыки Антония «Человек перед Богом», там есть о воспитании сердца. Как это важно! Я вижу у наших медсестер и врачей – все становится уже механически, приятно, ласково, но механически.   А ключ к тому, чтобы не было механически – это сострадание. А сострадание, между прочим, не эмоция, это творческий подход к человеку, это умение БЫТЬ с ним.

О. Александр: Ротация должна быть какая-то. С одной стороны у людей накапливается  опыт, а с другой стороны…Мы не говорим о выгорании, мы говорим о том, что, действительно притупляются чувства, когда ты постоянно с этим сталкиваешься.  

Фредерика: И это защита тоже. Бывает, что я так устала, я прихожу в хоспис и говорю: «Господи, сейчас нет сил, больше нечего давать, больше нет ни-че-го. Господи, ты сам сейчас, не потому что я ленива, но, действительно, нет ничего». Обычно после трех-четырех месяцев такой работы, если каждый день, то это уже все, конец. И Господь делает, Он действительно помогает! Как только во мне есть настоящая нужда, человеку действительно плохо, то вдруг из ничего силы появляются.   

О. Александр:   Есть еще такой момент. Вот когда высохло сердце, ты должен поступать так, как если бы ты этого человека любил. Да, у тебя внутри ничего не осталось, но через волю ты поступаешь с человеком так, как если бы он был тебе дорог, волевым усилием. И тогда Господь тоже помогает, тоже открывает, видя труд человека, его желание – тогда приходит благодать и второе дыхание открывается.

Фредерика: Да, да. И еще был тут вопрос о выгорании и сохранении себя. Передо мной он никогда не стоит: как  сохранить себя? Не нужно выжимать из себя какую-то любовь, ласку, можно, раскрыть себя Христу, чтобы Он любил, Он был нашим сердцем и тогда будет легче – это совсем другое направление. Понятно, что по-человечески нас не хватает – столько людей, столько лет (я говорю о работе в хосписе). Как-то владыко Антоний дал мне такую молитву, для начала работы: «Господи! Будь моим сердцем, будь моими глазами, руками, пальцами, веди меня к тому, кто нуждается в Тебе больше всего». Действует и ведет! И когда у меня нет сил – Он действует, не я.

Иногда даже не можешь молиться: «Господи, я так устала, я ложусь спать». Это такой момент доверия. Владыко такой пример дает – мальчик вечером играет на улице, возвращается усталый, а  мама говорит:  «Давайте, сейчас будем молиться!».

 А он: «Не-е-ет, я  просто (посылает воздушный поцелуй в небо) и спать!» (смех в зале) Это так прекрасно! Это доверие к Богу, не все должно быть строго по правилам. Я не говорю, что не надо молиться, надо! Но если устал и не можешь, скажи это Богу.

О. Александр: Господи, я сейчас не могу, я проснусь через час и помолюсь! (смех в зале)

– Когда человек умирает в одиночестве ему очень плохо, страшно?

Фредерика: Я думаю, что да. Есть исключения – человек, который так близко к Богу, готов ко встречи с ним и не хочет чтобы кто стоял между ними. Но это крайне редко. Я думаю, что умирающий человек нуждается в ком-то, кто по-настоящему рядом с ним. Однажды, я попросила одного человека посидеть какое-то время у постели тяжелобольного, вхожу, а она сидит и лижет мороженое – я чуть в обморок не упала! Я не знаю, как обучать медсестер тому, как БЫТЬ с умирающим. Они сидят, смотрят быстро на айфоны  или быстро журнал перелистывают… Тогда лучше не быть рядом,  потому что одиночество еще острее становится, чувство оставленности – человек рядом, но не с тобой! Да, требуется очень много сил, чтобы не разбегаться мыслями – что буду есть, покупать, что надо сделать дома – вот это НЕ БЫТЬ рядом. Нужна собранность и дисциплина, и этому мы можем научиться в молитве, научиться, когда мы сидим рядом с человеком,  держать его внутри себя: «Господи! Это твой ребенок, помоги, исцели! Если уже не тело – то душу!». Это нелегкая задача, но это дает столько же, сколько забирает, потому что мы приобретаем опыт.  

Я часто наблюдала, что у умирающего бывает период борьбы, беспокойства, - тогда быть рядом особенно трудно, нужно усиленно внутренне молиться. Я вслух редко молюсь, потому что, мне кажется… немножко страшно становится человеку, я люблю больше молчать, как вы видите (смех в зале).

О. Александр: У меня тоже есть некоторый опыт, и я знаю об опыте людей, которые прощаются со своими близкими. Иногда Господь так делает, чтобы оставить человека одного. Здесь есть некоторая тайна – вот человек сидит постоянно у постели, ждет, отлучился на 10 минут – и в этот момент человек ушел.

Фредерика: Это очень часто.   Человек сидит и сидит, хочет быть рядом с близким до конца, выходит даже на минутку – а тот умер. Мне иногда кажется, что они думают: вот сейчас можно, быстро! Это потому, что момент смерти - слишком больно родственникам, или родственник держит его. Чаще – это и то и другое. Я часто вижу, как они держат своего близкого, он страдает, ему плохо, и я говорю им: «А может быть отпустить его!»…

О.Александр: Отца Кирилла Павлова сколько держали! Не могли отпустить его… Тоже надо пережить такой опыт.

Фредерика: Но это эгоистично! Иногда я говорю: « Вы действительно хотите, чтобы он еще несколько часов так  мучился?!». - «Да, хочу, чтобы еще несколько часов он был на земле». Эта взаимосвязь между уходящим и его родственниками, она очень сильная.     

Я приведу пример, у нас в хосписе лежал  Сергей, у него был рак мочевого пузыря, передвигался он уже на коляске. Он был такой циник, а к концу раскрылся, и мы с ним разговаривали довольно часто. Как-то он говорит: «Фредерика, я так хочу, чтобы вы познакомились с моей женой». Я: «С радостью!». Но жена работала директором школы, времени у нее было мало, и  мы встретились только, когда Сергей уже умирал. Это было к вечеру, он полулежит на кровати, у него боли, она сидит рядом.  Было видно, что у нее чувство вины – из-за своей работы она мало времени была с ним, и теперь не может его отпустить.

Мы много часов сидели вместе, втроем и я видела, что между ними происходит: она так страдает, так на него смотрит, он так ее любит и переживает из-за ее страдания.  И из-за этого напряжения на него не действовало обезболивающее. И тогда я рассказала им историю, где все происходило наоборот, как бы о женщине, которая умирала, а любящий муж ее держал и она страдала из-за этого, лекарства не помогали. И только, когда он смог жену внутренне отпустить, нам удалось ее обезболить…  Комментариев не последовало.

В одиннадцать я ушла домой, а наутро он умер. На похоронах она мне говорит: «Фредерика, я ведь поняла, что тот твой рассказ был для меня и про меня, в середине ночи я вдруг это поняла. И только когда я смогла сказать: «Я тебя отпускаю», - его обезболили и скоро он умер».

– Как общаться с детьми  тяжелобольными, умирающими?

Фредерика: У нас лежали  дети довольно давно и у меня не очень большой опыт. Я думаю, что главное наладить контакт с их родственниками. Важны, действительно, глубокие отношения с ними, потому что, их энергетика очень влияет на детей. Если маме лучше, тогда ребенку будет лучше, если она может говорить о горе, о страхе – тогда это помогает. В моем опыте дети очень отважны, но, если родители боятся – то это передается, и тогда ребенку становится страшно. Я с удивлением смотрела на подростков – как они готовятся к своей смерти и как они открыты. Они не говорят, о том, что, мол,  я молодой, как мне хотелось бы жить (может быть, это внутри, но не вслух), до самого конца они думают только о родителях! И маленькие дети – тоже не боятся! Поэтому так важно встречаться и работать с родственниками – они с детьми одно целое.

Дети много понимают, но обо всем ли можно говорить? Читайте Элизабет Кюблер-Росс*, одна книга «О смерти и умирании»  точно переведена, а о детях и смерти – не уверена, но можно читать по-английски. Как пишет Кюблер-Росс, дети очень чуткие, если не говорят об этом с родителями, то тогда они говорят с друзьями или в стихах, рисунках. Элизабет приводит красивые, потрясающие примеры, где они описывают, что скоро умрут, но будут всегда жить – это удивительно! С детьми и подростками всегда легче, чем со взрослыми…особенно с психологами. (смех в зале)

У нас лежал такой парень 19-ти лет, Николай, с саркомой. У него был еще брат Антон, он так в стороне держался, а вот с мамой у Николая была очень тесная связь. И вот мы его на три дня перевели в другую больницу, у него очень упал гемоглобин, и надо было делать переливание. Он вернулся в воскресенье, и мама говорит: «Давай в среду мы будем делать то-то и то-то». – «Нет, мама, в среду меня уже не будет».  И дальше он говорил, что делать с его вещами, кому отдать, как его одеть, все было под контролем у него! И когда я в понедельник пришла в хоспис, он уже умер. Потом мама мне рассказывала, что состояние его после переливания не улучшалось, и тогда она вышла из комнаты и сказала Богу: «Господи, сделай так, чтобы ему было хорошо! Я больше не могу». Она вернулась в палату и сказала Коле, о чем она только что просила у Бога. «Наконец-то, мама, ты поняла!» - так он отреагировал. И потом он сделал все те распоряжения, подготовил свою маму, чтобы она ухаживала за братом, была к нему не менее нежна, а Антона попросил, чтобы он ухаживал за мамой. И это так удивительно! Я не один раз такое видела такое у подростков, это такая высота, такая жертвенная любовь!

-------------------------------------------------------------------------------------------------------------

*Элизабет Кюблер Росс — американский психолог швейцарского происхождения, создательница концепции психологической помощи умирающим больным и исследовательница околосмертных переживаний.

 -----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

– Нужно ли говорить человеку о его диагнозе?

Фредерика: Я думаю, что ДА. Но, как тоже говорит об этом владыко Антоний: есть место и время когда говорить, есть человек, который должен это говорить. Опять-таки, если есть открытость сердца,  доверительные отношения, нет страха, то можно говорить с больным, в ответ он раскрывается. А есть страх или нет, он может понять и без слов, наше тело очень много может сказать: глазами, осанкой, походкой, мимикой, больной видит – ага, этот человек и сам боится! И он замыкается, а значит симптомы физические, душевные, духовные ухудшаются.   И надо, чтобы для такого разговора было время, нельзя услышать диагноз и уйти. Когда человеку плохо, будьте с ним!

Я помню однажды в соборе в Лондоне, мне самой было плохо на душе, как-то тревожно и хотелось удрать оттуда как можно быстрей. И Владыко как-то это уловил. Он говорит мне: «Давайте, сядем!». Мы сели на скамейку в садике храма и он со мной о чем-то говорил, я уж не помню о чем. А потом: «Ну, давай, до свиданья».  И только спустя некоторое время я поняла, что он сделал: уловив, что мне не хорошо на душе, он просто беседовал со мной, может быть, внутренне молился в это время. И когда почувствовал, что мне стало легче, он ушел. И это для меня такой урок был – если кому-то плохо, или душевно или физически, если есть хоть какая-то возможность – побудь с ним! Из практики, то, что меня расстраивает, когда у человека одышка, удушье, а врач или сестра сделают процедуру и уходят. И никто не заходит за полчаса, за час. Хуже не может быть, когда человек не может дышать и нет никого рядом! Бронхи суживаются, когда один, когда кто-то рядом, человек немножко расслабляется и дыхание легче. Присутствие – это так важно, не уходи, пока не будет легче ему! Это просто вот крик души мой!

О. Александр: Последний вопрос.  Фредерика,  для вас, человека с таким опытом, что является христианской кончиной? Когда мы считаем, что человек умер по-христиански?

Фредерика: Когда человек со Христом, он хочет быть с Ним и не боится.

О.Александр: Бывает такое, вы видели?

Фредерика: Два человека так умирали. За все мои 16 лет работы. Два человека – это мало и это печально.  

 Я вам про одного  расскажу, последний пример, но это такой пример! Его звали Юрий, он был историком. В жизни у него всякое было, после перестройки потерял все, сидел в тюрьме, потому что кто-то его подставил. У него было трое детей, мальчик Георгий 4 года и дочери 17 и 21 год, и прекрасная жена.  И вот он умирающий больной в нашем хосписе. Одышка у него была ужасная, он сидел три недели на тумбочке, не мог ложиться, такие отеки и лимфостаз, ноги как у слона были. У нас с ним хорошие очень отношения сложились, доверительные, он мне о своей жизни рассказывал. И он был центром для всех: для друзей, для семьи, для всех, кто приходил, хотя и говорить и дышать ему было крайне тяжело. И в один день я спрашиваю его: «Юрий, как вы терпите свои страдания?». «Страдания? Я не страдаю», – говорит. «Почему, как?». – «Но я же воин Христа! Я когда умру, я поклонюсь Ему и скажу: Вот я, твой воин».  И он все подготовил: подготовил своего сына, чтобы он рос мужчиной и был достоин имени Георгия Победоносца. Он говорил: «Я ему, когда наедине останусь, объясню, что я умру, но буду присматривать оттуда за ним, буду вести его».

И когда он умирал, я сидела с одной стороны, жена с другой, дети рядом. Он был очень тучный, и мы не могли найти его вены, чтобы колоть обезболивающее – восемь  раз ему пытались попасть в вену, восемь раз он давал свою руку и ни капельки раздражения не было, хотя он страдал, задыхался и все к концу шло. И потом, я думала, что он уже уходит и вдруг он твердым довольно голосом говорит: «Дети!», и вскоре умер. Пять человек только смогли уложить его тело на кровать и он лежал там победителем, во время болезни он как воин шел ко Христу и в смерти оставался воином. Вот это для меня пример Христианской кончины.