Баттл: Роман VS Документ

Читаю HHhH Лорана Бине (книгу про убийство Габчиком и Кубишем Райнхарда Гейдриха) и поражаюсь тому, как яростно автор отмахивается от любых подозрений даже не просто в художественности, но литературности того, что он пишет.

Есть мнение (не знаю, насколько популярное) что жанр художественного романа — лошадь, с которой давно пора слезть. Об этом, мол, ещё в 1922 году Мандельштам в статье «Конец романа» писал, а мы всё верим в уникальность опыта и переживания одного или нескольких выдуманных персонажей и ставим роман во главу европейской культуры. В то время как настоящая мощь и сила — у документа, который укоренен в реальности и описывает настоящих людей. Любой исторический факт круче даже самого великолепного романа, да и сколько ещё всего неописанного и неизученного в истории человека осталось.

У Мандельштама пафос был, конечно, в борьбе классов и необходимости запечатлеть в литературе хруст смещающихся социальных слоев — мол, как можно писать про переживания индивидуума и даже группы индивидуумов, когда ТУТ ТАКОЕ ПРОИСХОДИТ (тм). «Очевидно, силою вещей современный прозаик становится летописцем, и роман возвращается к своим истокам — к «Слову о полку Игореве», к летописи, к агиографии, к Четьи-Минеи. Снова мысль прозаика векшей растекается по дереву истории, и не нам заманить эту векшу в ручную клетку». Ну, такое.

А Бине расстраивается, мол, нет ничего хуже, чем превратить реального человека в героя романа, поставить его в один ряд со всеми выдуманными и надуманными героями, упростить его до фантазии: «Тем самым я низвожу Габчика до уровня обыкновенного персонажа, а его деяния превращаю в литературу, — недостойная его и его деяний алхимия, но тут уж ничего не поделаешь».

При этом текст Бине обладает романной мощью — не потому, что он хороший писатель. Я бы даже предположила, что писатель он на троечку — пытаясь вытравить из книги литературу, он протащил туда автора, то есть себя, в количествах чуть ли не больших, чем людей, про которых он взялся написать. Просто ему почти ничего не нужно делать — реальные события, которые он описывает, действительно «превосходят любую, самую невероятную, выдумку».

Но мне кажется, Бине выбрал неудачный способ обращаться с документом — он взял крутую реальную историю и щедро обсыпал её самолюбованием и рефлексией, без которой документ был бы краше. Поэтому его «гон» на литературу и не срабатывает — реальность может быть и круче выдумки, но не тогда, когда её нужно выковыривать из-под кучи субъективности и «я, я, я» автора.

И вот тут, на мой взгляд, и обнаруживается та причина, из-за которой документ не победит роман. Роман — выдумка от начала и до конца, и любая реальность может изменяться и романтизироваться, таков базовый контракт автора и читателя. А вот если читатель берется за документ, он ждёт фактов, объективности и исторической правды, а если последняя недостижима — обоснованных гипотез (если речь, конечно, не идет об автобиографиях или дневниках — это «взгляд очевидца», и мы оцениваем его соответственно). Автор документа же должен уйти за кулисы, быть с читателем абсолютно честным и заглушить собственный голос — задача, как мне кажется, почти нереальная, великая. Но, читая документ, мы не можем знать, где автор нас обманывает, не можем отделить факт от выдумки, рефлексии или мнения. Здесь нет контракта, с которым были бы согласны все участники процесса, и из-за этого он становится неравноправным. Бине заявляет, что его цель — отсечь всё выдуманное и рассказать историческую правду, но Гонкуровскую премию ему дают не за это, а за «страстное отношение автора к истории как к постоянному источнику рефлексии и самопознания». Не за документ, а за отношение к нему автора.

В этом плане книги, например, Фрая про искусство и музыку — честные, потому что он сразу говорит: «Я в этом нифига не понимаю. Расскажу, что я думаю и что чувствую. Можете потом кинуть в меня помидор и сказать, что я дурак». А Монтефиоре — серенькая зона: «Я хочу, чтобы у вас появилось представление, каким человеком был молодой Сосо. Источников много, половине верить нельзя, но я создам картину широкими мазками». А вот у Бине — нечестно: «Я фанат исторической правды, и я расскажу о том, как важно быть фанатом исторической правды, я так люблю своих героев, я так хочу им помочь, я, я, я».

А Мандельштам говорил, конечно, о другом времени и другой жизни, где реалистическое искусство описывало несуществующую действительность, чтобы сотворить её. Но об этом как-нибудь в другой раз, фуф.