Атлант расправил плечи

ГЛАВА VIII. ЭГОИСТ

– Это не было реально, так ведь? – произнес мистер Томпсон.
Когда смолк голос Голта, все молча застыли, глядя на приемник, словно в ожидании. Но теперь это была просто деревянная коробка с несколькими ручками и кружком ткани поверх утихшего динамика.
– Мы вроде бы это слышали, – произнес Тинки Холлоуэй.
– Мы ничего не могли поделать, – сказал Чик Моррисон.

Мистер Томпсон сидел на тумбочке. Бледное продолговатое пятно на уровне его локтя было лицом Уэсли Моуча, расположившегося на полу. Далеко позади них, словно островок в полутьме студии, декорация гостиной, подготовленная для их передачи, стояла пустой, ярко освещенной, полукруг пустых кресел под проводами выключенных микрофонов заливал свет прожекторов, которые никто не потрудился выключить.

Взгляд мистера Томпсона блуждал от лица к лицу, словно в поиске каких-то особых вибраций, известных только ему одному. Остальные старались делать это украдкой, каждый пытался поймать взгляд других, не давая, однако, им поймать своего.
– Выпустите меня отсюда! – закричал один из молодых помощников, внезапно и ни к кому не обращаясь.
– Оставайся на месте! – рявкнул мистер Томпсон.

Звук собственного приказа и икание-стон застывшего где-то в темноте человека словно бы помогли ему вновь обрести привычное восприятие реальности. Голова его чуть поднялась.
– Кто позволил этому слу… – начал было мистер Томпсон повышающимся голосом, но умолк; вибрации, которые он уловил, представляли собой опасную панику загнанных в угол людей.
– Что скажете о случившемся? – спросил вместо этого он. Ответа не последовало.
– Ну? – он подождал. – Ну скажите же что-то, кто-нибудь!

– Мы не должны верить этому, правда? – воскликнул Джеймс Таггерт, чуть ли не угрожающе приблизив лицо к мистеру Томпсону. – Правда?
Лицо Таггерта исказилось; черты лица казались бесформенными: между носом и ртом образовались усики из капелек пота.
– Потише, – неуверенно проговорил мистер Томпсон, чуть отстранясь.

– Мы не должны верить этому! – в категоричном, настойчивом голосе Таггерта звучало усилие оставаться в некоем трансе. – Раньше этого никто не говорил! Сказал всего один человек! Мы не должны этому верить!
– Успокойся, – сказал мистер Томпсон.
– Почему он так уверен в своей правоте? Кто он такой, чтобы идти против всего мира, против того, что говорилось веками? Кто он такой, чтобы знать? Никто не может быть уверен! Никто не может знать, что правильно! Не существует ничего правильного!

– Заткнись! – приказал мистер Томпсон. – Что ты хочешь…

Его заставил умолкнуть гром военного марша, внезапно раздавшийся из приемника, марша, прерванного три часа назад и звучавшего знакомыми визгами студийного магнитофона. Все были ошеломлены, им потребовалось несколько секунд, чтобы это осознать, а тем временем бодрые, мерные аккорды раскатывались в тишине, звучали они возмутительно-неуместно, словно веселье сумасшедшего. Режиссер программы слепо руководствовался абсолютом, что эфирное время должно быть постоянно заполненным.

– Скажите, пусть выключат! – завопил Уэсли Моуч. – Из-за музыки люди сочтут, что мы разрешили эту речь!
– Проклятый дурак! – крикнул мистер Томпсон. – По-твоему, лучше пусть думают, что не разрешали?
Моуч замер и обратил к мистеру Томпсону признательный взгляд, как дилетант смотрит на мастера.

– Вещание продолжать! – распорядился мистер Томпсон. – Скажите, пусть запускают намеченные на это время программы! Никаких специальных объявлений, никаких объяснений! Пусть продолжают как ни в чем не бывало!
С полдюжины моррисоновских укрепителей духа поспешили к телефонам.
– Комментаторам не давать слова! Сообщите это всем радиостанциям в стране! Пусть люди ломают головы! Не давайте им подумать, что мы обеспокоены! Не давайте подумать, что это важно!

– Нет! – завопил Юджин Лоусон. – Нет, нет, нет! Нельзя создавать впечатление, что мы одобрили эту речь! Ужасно, ужасно, ужасно!
Лоусон не плакал, но в голосе его звучала постыдная нотка всхлипывающего в беспомощной ярости взрослого человека.
– Кто сказал что-то об одобрении? – резко спросил мистер Томпсон.
– Это ужасно! Аморально! Эгоистично, бессердечно, безжалостно! Таких вредных речей еще не бывало! Она… она заставит людей требовать счастья!

– Это всего лишь речь, – не особенно твердо произнес мистер Томпсон.
– Мне кажется, – начал было Чик Моррисон неуверенно-обнадеживающим тоном, – что люди благородной духовной природы, вы понимаете, о ком я, люди… ну… ну, мистической интуиции… – он сделал паузу, словно в ожидании удара, но никто не шевельнулся, поэтому он твердо повторил: – … да, мистической интуиции не поддадутся на эту речь. В конце концов логика – это еще не все.

– Рабочие на нее не поддадутся, – сказал Тинки Холлоуэй чуть более обнадеживающе. – Он не говорил как друг трудящихся.
– Женщины не поддадутся на нее, – сказала Мамочка Чалмерс.
– На ученых можете положиться, – сказал доктор Саймон Притчетт. Присутствующие подались вперед, при этом всех внезапно охватило желание говорить, словно они нашли тему, которую можно обсуждать с уверенностью. – Ученые не так глупы, чтобы верить в разум. Он не друг ученых.

– Он не друг никому, – сказал Уэсли Моуч, обретший при внезапном осознании чуточку уверенности, – разве что крупным бизнесменам.
– Нет! – крикнул в ужасе мистер Моуэн. – Нет! Не обвиняйте нас! Не говорите этого! Я не позволю!
– Не говорить чего?
– Что… что… кто-то друг бизнесменам!

– Давайте не поднимать шума из-за этой речи, – сказал доктор Флойд Феррис. – Она была слишком интеллектуальной. Чересчур интеллектуальной особой для простых людей. Она не произведет впечатления. Люди слишком глупы, чтобы ее понять.
– Да, – произнес с надеждой в голосе Моуч, – это так.
– Во-первых, – заговорил, ободрясь, доктор Феррис, – люди не умеют думать. Во-вторых, не хотят.
– В-третьих, – сказал Фред Киннан, – они не хотят голодать. И что вы предлагаете с этим делать?

Казалось, он задал тот вопрос, который все предыдущие высказывания должны были предотвратить. Никто не ответил ему, но все чуть втянули головы в плечи и придвинулись друг к другу, словно под давлением пустого пространства студии. Военный марш гремел в тишине с непоколебимой веселостью усмехающегося черепа.
– Выключите его! – заорал мистер Томпсон, указав на приемник. – Выключите эту чертову штуку!
Кто-то повиновался. Но внезапная тишина была еще хуже.

– Ну? – сказал, наконец, мистер Томпсон, неохотно взглянув на Фреда Киннана. – Что нам следует делать, как вы считаете?
– Кто, я? – со смешком переспросил Киннан. – Не я заправляю этими делами.
Мистер Томпсон стукнул кулаком по колену.
– Скажите что-нибудь, – приказал он, но увидев, что Киннан отвернулся, добавил: – Кто-нибудь!
Добровольцев не нашлось.
– Что нам делать? – крикнул он, понимая, что тот, кто ответит, потом придет к власти. – Что делать? Может сказать кто-нибудь, что делать?

– Могу я!
Это был женский голос, но звучал он так, как тот, который они слышали по радио. Все повернулись к Дагни прежде, чем она успела выйти из темноты. Когда вышла, ее лицо испугало их, потому что в нем не было страха.
– Могу я, – сказала она, обращаясь к мистеру Томпсону. – Вы должны сдаться.
– Сдаться? – тупо повторил он.

– Ваша песенка спета. Неужели неясно? Что вам еще нужно после того, что вы слышали? Сдайтесь и уйдите с дороги. Дайте людям жить свободно. – Мистер Томпсон смотрел на нее, не шевелясь и не возражая. – Вы еще живы, вы еще пользуетесь человеческой речью, вы просите ответов, вы полагаетесь на разум, все еще полагаетесь, черт возьми! Вы способны понимать. Не может быть, чтобы вы не поняли. Теперь вы не можете делать вид, будто на что-то надеетесь, вам нечего хотеть, получать, захватывать или достигать. Сдайтесь и уходите.

Они слушали напряженно, но будто не слыша слов, будто слепо тянулись к достоинству, которым среди них обладала только она: достоинству быть живой. В гневной напористости ее голоса слышался торжествующий смех, голова была высоко поднята, глаза словно бы видели какое-то зрелище в невероятной дали, светлое пятно на ее лбу казалось отражением не студийного прожектора, а восходящего солнца.

– Вам хочется жить, не так ли? Уходите с дороги, если хотите иметь такую возможность. Пусть на смену вам придут другие. Он знает, что делать. Вы нет. Он способен создать условия для выживания человечества. Вы нет.
– Не слушайте ее!
Это был такой дикий крик ненависти, что все отпрянули от доктора Роберта Стэдлера, словно он озвучил то, в чем они не смели признаться. Лицо его выглядело так, как выглядели их лица в спасительной темноте, чего они очень боялись.

– Не слушайте ее! – крикнул он, избегая ее краткого, прямого взгляда, удивленного в начале и погребального в конце. – Речь идет о вашей или его жизни!
– Успокойтесь, профессор, – сказал мистер Томпсон, резко отмахнувшись от него. Он смотрел на Дагни так, словно в его мозгу какая-то мысль силилась обрести форму.

– Вы все знаете правду, – продолжала она, – знаю и я, и каждый, кто слышал Джона Голта! Чего еще ждете? Доказательства? Он дал его вам. Фактов? Они вокруг вас. Сколько еще трупов собираетесь нагромоздить до того, как откажетесь от всего: от оружия, власти, контроля и своего жалкого альтруистического кредо? Откажитесь, если хотите жить. Откажитесь, если еще способны хотеть, чтобы люди на земле оставались живыми!
– Это же измена! – крикнул Юджин Лоусон. – То, что она говорит, – сущая измена!

– Ну-ну, – сказал мистер Томпсон. – Не надо бросаться в крайности.
– Что? – переспросил Тинки Холлоуэй.
– Но… но разве это не возмутительно? – обратился с вопросом Чик Моррисон.
– Уж не соглашаетесь ли вы с ней? – спросил Уэсли Моуч.
– Разве кто-то говорил о согласии? – произнес мистер Томпсон с удивительным спокойствием. – Не забегай вперед. Ничего плохого нет в том, чтобы выслушать любые доводы, верно?
– Такие доводы? – Уэсли Моуч ткнул пальцем в сторону Дагни.

– Любые, – спокойно ответил мистер Томпсон. – Нельзя быть нетерпимыми.
– Но это измена, пагубное влияние, вероломство, эгоизм и пропаганда большого бизнеса!
– О, не знаю, – возразил мистер Томпсон. – Нам нужно быть непредубежденными. Нужно рассматривать все точки зрения. Возможно, в том, что она говорит, что-то есть. Джон Голт знает, что делать. Нужно быть гибкими.
– Вы хотите сказать, что готовы уйти? – воскликнул Моуч.

– Не спеши с выводами, – гневно бросил ему в ответ мистер Томпсон. – Чего я не могу терпеть, так это людей, спешащих с выводами. И еще интеллектуалов в башне из слоновой кости, которые держатся за какую-то любимую теорию и понятия не имеют о практической реальности. В такое время, как наше, прежде всего нужно быть терпимыми.
Он увидел недоуменное выражение на лице Дагни и лицах остальных, правда, недоумевали они по разным причинам. Мистер Томпсон встал, улыбнулся и обратился к Дагни:

– Спасибо, мисс Таггерт. Спасибо, что высказали свое мнение. Хочу, чтобы вы знали – мне можно доверять, говорить со мной можно с полной откровенностью. Мы вам не враги, мисс Таггерт. Не обращайте внимания на ребят, они расстроены, но встанут на реальную почву. Мы не враги ни вам, ни стране. Само собой, мы совершали ошибки, мы всего-навсего люди, но мы старались сделать все возможное для народа, то есть для всех, в эти трудные времена. Мы не можем выносить скоропалительные суждения и поспешно принимать важные решения, так ведь? Мы должны все обдумать, обсудить, тщательно взвесить. Я только хочу, чтобы вы имели в виду – мы никому не враги. Вы понимаете это, не так ли?

– Я сказала все, что хотела сказать, – ответила Дагни, отворачиваясь, не имея ни ключа к смыслу слов мистера Томпсона, ни сил, чтобы попытаться найти его. Она повернулась к Эдди Уиллерсу, смотревшему на окружающих так негодующе, что он казался парализованным, словно разум его восклицал: «Это зло!» и не мог перейти к другой мысли. Дагни указала ему кивком на дверь; он покорно пошел за ней следом.
Доктор Роберт Стэдлер подождал, пока дверь за ними закроется, потом повернулся к мистеру Томпсону:

– Проклятый дурак! Вы отдаете себе отчет, с чем играете? Вам непонятно, что это вопрос жизни или смерти? Либо вы, либо он?
Легкая дрожь, пробежавшая по губам мистера Томпсона, представляла собой презрительную улыбку.
– Странное поведение для профессора. Не думал, что профессора могут обезуметь.
– Не понимаете? Не видите, что либо один из вас, либо другой?
– И что, по-вашему, нужно мне сделать?
– Вы должны убить его.

Доктор Стэдлер не выкрикнул это, а произнес ровным, холодным, неожиданно совершенно трезвым голосом, ответом всей студии явилась минута мертвого молчания.
– Вы должны найти Голта, – заговорил доктор Стэдлер, голос его снова стал громким, бодрым. – Не успокаиваться, пока не найдете его и не уничтожите! Если он будет жив, то уничтожит всех нас! Либо мы, либо он!
– И как мне его найти? – неторопливо, сдержанно спросил мистер Томпсон.

– Я… я могу сказать вам. Следите за этой Таггерт. Поручите своим людям следить за каждым ее шагом. Рано или поздно она приведет вас к нему.
– Откуда вы это знаете?
– Разве неясно? Разве она давным-давно не покинула вас не по чистой случайности? Неужели у вас не хватает ума понять, что она – одна из таких, как он?
Стэдлер не уточнил, каких.

– Да, – задумчиво произнес мистер Томпсон, – да, это верно, – и с довольной улыбкой вскинул голову: – В словах профессора есть смысл. Организуй слежку за мисс Таггерт, – приказал он, щелкнув пальцами, Уэсли Моучу. Пусть следят за ней днем и ночью. Мы должны найти Голта.
– Слушаюсь, сэр, – тупо ответил Моуч.
– А когда найдете, – сдавленно спросил доктор Стэдлер, – убьете его?
– Убить, чертов болван? Он нам нужен! – выкрикнул мистер Томпсон.

Моуч ждал, но никто не осмеливался задать вопрос, который вертелся у всех на языке, поэтому он сдавленно пробормотал:
– Я не понимаю вас, мистер Томпсон.
– Ну, теоретики-интеллектуалы! – с раздражением произнес мистер Томпсон. – Чему вы все удивляетесь? Все очень просто. Кем бы Голт ни был, он – человек действия. Притом у него есть группа давления: он собрал всех людей разума. Он знает, что делать. Мы найдем его, и он скажет нам. Заставит механизм работать. Вытащит нас из дыры.

– Нас, мистер Томпсон?
– Конечно. Оставьте свои теории. Мы заключим с ним сделку.
– С ним?
– Конечно. Придется пойти на компромисс, сделать кое-какие уступки большому бизнесу, ребятам из соцобеспечения это не понравится, ну и черт с ним! Вы знаете иной выход?
– Но его идеи…
– Кого они волнуют?
– Мистер Томпсон, – выдавил их себя Моуч, – я… я боюсь, он из тех, кто не идет на сделки.
– Таких не существует, – констатировал мистер Томпсон.
* * *

На улице возле радиостанции холодный ветер с грохотом сотрясал сломанные вывески над витринами брошенных магазинов. Город казался необычайно спокойным. Далекий шум уличного движения звучал тише, чем обычно, шум ветра от этого казался громче. Пустые тротуары уходили в темноту; несколько небольших групп людей стояли, перешептываясь, под редкими фонарями.

Эдди Уиллерс молчал, пока они не отошли за много кварталов от радиостанции. Он внезапно остановился на безлюдной площади, где из общественных громкоговорителей, которые никто не подумал выключить, звучала передача семейной комедии – муж с женой спорили пронзительными голосами о девушках, с которыми встречается сын, – оглашая пустое вымощенное пространство, окруженное фасадами темных домов. За площадью над домами в двадцать пять этажей – в городе был такой предел этажности – светился вертикально протянувшимися точками огней небоскреб Таггертов.

Эдди остановился и указал на него дрожащим пальцем.
– Дагни! – воскликнул он, потом невольно понизил голос. – Дагни, – прошептал он, – я его знаю. Он… он работает там… там… – Эдди продолжал с невероятной беспомощностью указывать на небоскреб. – Он работает в 
«Таггерт Трансконтинентал»
…
– Знаю, – ответила она безжизненным, монотонным голосом.
– Путевым обходчиком… Простым обходчиком…
– Знаю.

– Я общался с ним… общался несколько лет… в столовой терминала… Он задавал вопросы… всевозможные вопросы о железной дороге, и я… Господи, Дагни! Защищал я железную дорогу или помогал уничтожить ее?
– И то и другое. Ни то, ни другое. Теперь это уже неважно.
– Я готов был дать голову на отсечение, что он любит железную дорогу!
– Любит.
– Но уничтожил ее.
– Да.
Дагни подняла воротник пальто и пошла дальше навстречу ветру.

– Я общался с ним, – опять заговорил Эдди некоторое время спустя. – Его лицо… не похоже на лица других, оно… по нему видно, что он очень многое понимает… я бывал рад всякий раз, видя его там, в столовой… я просто общался с ним… вряд ли отдавал себе отчет, что он расспрашивает меня… но он задавал очень много вопросов о железной дороге и… и о тебе.
– Спрашивал он когда-нибудь, как я выгляжу, когда сплю?
– Да… Да, спрашивал… я как-то застал тебя спящей в кабинете, и когда упомянул об этом, он…

Эдди внезапно умолк, словно о чем-то догадался.
Дагни повернулась к нему в свете уличного фонаря, приподняла лицо и молча держала его на полном свету, словно в ответ и в подтверждение мысли Уиллерса.
Эдди закрыл глаза.
– О господи, Дагни! – прошептал он.
Они молча пошли дальше.
– Он уже ушел, так ведь? – спросил Эдди. – С ТерминалаТаггертов?

– Эдди, – заговорила Дагни внезапно суровым голосом, – если тебе дорога его жизнь, никогда не задавай этого вопроса. Ты не хочешь, чтобы они нашли его, так ведь? Не давай им никаких наводок. Не заикайся никому о том, что знаешь его. Не пытайся выяснить, работает ли он еще на Терминале.
– Ты хочешь сказать, что он по-прежнему там?
– Не знаю. Знаю только, что может быть.
– Сейчас?
– Да.
– Все еще?
– Да. Помалкивай об этом, если не хочешь его уничтожить.

– Я думаю, он ушел. И не вернется. Я не видел его с тех пор… с тех…
– С каких? – резко спросила Дагни.
– С конца мая, с того вечера, как ты уехала в Юту, помнишь? – Эдди сделал паузу, вспомнив ту встречу и полностью поняв ее значение. И с усилием сказал: – Я видел его в тот вечер. Потом уже нет… я ждал его в столовой… Он больше не появлялся.
– Думаю, он больше не покажется тебе на глаза. Только не ищи его. Не наводи справок.
– Странное дело. Я даже не знаю, какой фамилией он пользовался. Джонни…

– Джон Голт, – продолжила за него Дагни с легким, невеселым смешком. – Не заглядывай в платежную ведомость Терминала. Его фамилия все еще есть там.
– Вот как? Все эти годы?
– Двенадцать лет. Вот так.
Минуту спустя Эдди сказал:
– Это ничего не доказывает, я знаю. В отделе кадров после Директивы 10–289 из платежной ведомости не убирают никаких фамилий. Если человек увольняется, они предпочитают давать его фамилию и работу своему голодающему другу, а не сообщать об этом в Объединенный комитет.

– Не расспрашивай ни кадровиков, ни кого бы то ни было. Не привлекай внимания к его имени. Если ты или я станем наводить справки о нем, кое-кто может заинтересоваться. Не ищи его. Не делай никаких шагов в этом направлении. И если случайно увидишь его, держись так, будто он тебе незнаком.
Эдди кивнул. Спустя некоторое время произнес негромким, сдавленным голосом:
– Я не выдал бы его даже ради спасения железной дороги.
– Эдди…
– Что?
– Если когда-нибудь увидишь его, скажи мне.
Он кивнул.

Когда они прошли два квартала, Эдди негромко спросил:
– Ты собираешься в один прекрасный день бросить все и исчезнуть, правда?
– Почему ты спрашиваешь?
Это было чуть ли не воплем:
– Правда?
Дагни ответила не сразу; когда заговорила, нотка отчаяния в ее голосе звучала лишь сдержанной монотонностью:
– Эдди, если я уйду, что станет с поездами Таггертов?
– Через неделю никаких поездов Таггертов не будет. Может, даже меньше, чем через неделю.

– Через десять дней не будет правительства грабителей. Потом люди вроде Каффи Мейгса растащат наши последние рельсы и паровозы. Стоит ли мне проигрывать эту битву, не повременив какой-то минуты? Как я могу позволить ей сгинуть –
«Таггерт Трансконтинентал»
, Эдди – сгинуть навсегда, если одно последнее усилие еще может сохранить ее? Если я держалась до сих пор, могу подержаться еще немного. Совсем немного. Я не помогаю грабителям. Им теперь ничто не может помочь.
– Что они собираются делать?

– Не знаю. Что они могут? Им конец.
– Думаю, что да.
– Разве ты не видел их? Это жалкие, перепуганные крысы, бегущие ради спасения жизни.
– Значит она что-нибудь для них?
– Что?
– Жизнь.
– Они все еще борются, так ведь? Но им конец, и они это знают.
– Разве они когда-нибудь действовали на основании того, что знают?
– Теперь придется. Они сдадутся. Вскоре. А потом мы будем спасать то, что уцелело.
* * *

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь