Атлант расправил плечи

», Дагни чувствовала, что возвращается к жизни, возможности действовать. Такси стали редкостью, и на свисток швейцара не появилось ни одной машины. Она быстро пошла по улице, забыв, как одета, и удивляясь, почему ветер кажется таким холодным и пронизывающим.

Дагни думала только о терминале и была поражена великолепием неожиданного зрелища: она увидела быстро шедшую навстречу ей женщину, уличный фонарь освещал ее блестящие волосы, обнаженные руки, развевающуюся черную пелерину и пламя бриллиантов на груди, позади нее виднелись длинный, пустой коридор улицы и обрамленные точками света небоскребы. Сознание, что она видит себя в боковом зеркале витрины цветочного магазина, пришло секундой позже: она ощутила очарование среды, которой принадлежали этот образ и город. Потом Дагни почувствовала приступ отчаянного одиночества, гораздо более широкого, чем простор пустой улицы, и приступ гнева на себя, на нелепый контраст между ее внешностью, этой ночью и временем.

Из-за угла появилось такси, Дагни остановила машину, расположилась на сиденье и хлопнула дверцей, надеясь оставить на пустом тротуаре охватившее ее чувство. Но поняла – с насмешкой над собой, с тоской и горечью, – что это чувство ожидания, которое испытывала на первом балу и в те редкие минуты, когда ей хотелось, чтобы внешняя красота жизни соответствовала ее внутреннему великолепию. «Нашла время думать об этом!» – насмешливо сказала она себе. «Не сейчас!» – мысленно крикнула в гневе, но какой-то безутешный голос продолжал ее спрашивать под гул мотора: «Ты считала, что должна жить для счастья – что осталось у тебя от него? Чего ты добьешься своей борьбой? Да, скажи честно: чего? Или ты становишься одной из тех жалких альтруистов, у которых уже нет ответа на этот вопрос?..» «Не сейчас!» – приказала она себе, когда в ветровом стекле такси появился освещенный вход в терминал Таггертов.

Люди в кабинете управляющего походили на погасшие светофоры, словно здесь тоже нарушилась некая цепь, и не было живительного тока, приводящего их в действие. Они смотрели на нее с какой-то пассивностью, словно не имело значения, позволит она остаться им замершими или включит рубильник и заставит их двигаться.

Управляющего терминалом не было. Главного инженера не могли найти; последний раз его видели два часа назад. Помощник управляющего истощил свою инициативу, вызвавшись позвонить ей. Другие не вызывались делать ничего. Инженер по сигнализации, похожий на студента человек тридцати с лишним лет, говорил вызывающе:

– Но такого никогда не случалось, мисс Таггерт! Блокировка никогда не отказывала. Она не должна отказывать. Мы знаем свою работу, можем заботиться о блокировке не хуже, чем кто бы то ни было, но не в тех случаях, когда она выходит из строя, хотя не должна!

Дагни не могла понять, сохраняет ли умственные способности пожилой диспетчер, много лет проработавший на железной дороге, но скрывает их, или месяцы подавления этих способностей уничтожили их окончательно, даровав ему покой косности. «Мы не знаем, что делать, мисс Таггерт». «Не знаем, к кому обращаться за разрешением». «Нет правил относительно чрезвычайных происшествий подобного рода». «Нет даже правил относительно того, кто должен устанавливать эти правила!»

Дагни выслушала их и без слова объяснения сняла телефонную трубку. Велела телефонистке соединить ее с вице-президентом «
Атлантик Саузерн
» в Чикаго, позвонить ему домой, поднять его с постели, если он спит.

– Джордж? Дагни Таггерт, – сказала она, услышав в трубке голос конкурента. – Не отправишь ли ко мне инженера по сигнализации чикагского терминала Чарлза Меррея на сутки?.. Да… Хорошо. Посади его в самолет, пусть будет здесь как можно быстрее. Скажи, что мы заплатим три тысячи долларов… Да, на один день… Да, так скверно… Да, я заплачу ему наличными, из своего кармана, если придется. Заплачу, сколько нужно для взятки, чтобы сесть в самолет, но отправь его первым же самолетом из Чикаго… Нет, Джордж, ни единого – в 

«Таггерт Трансконтинентал»
не осталось ни одного умеющего думать… Да, раздобуду все бумаги, льготы, исключения и разрешения вследствие чрезвычайных обстоятельств… Спасибо, Джордж. До свиданья.
Дагни положила трубку и быстро заговорила, обращаясь к окружающим, чтобы не слышать тишины этой комнаты и Терминала, где больше не раздавалось стука колес, не слышать горьких слов, которые словно бы повторяла эта тишина: «В «
Таггерт Трансконтинентал
» не осталось ни одного думающего…»

– Немедленно подготовьте аварийный поезд и команду. Отправьте на гудзонскую линию, пусть снимут все медные провода, лампочки, сигналы, телефоны – все, что является собственностью компании, и к утру доставят сюда.
– Но, мисс Таггерт, работа на гудзонской линии приостановлена только временно, и департамент по объединению отказал нам в разрешении разбирать эту линию!
– В ответе буду я.
– Но как отправить отсюда аварийный поезд, если нет никаких сигналов?
– Сигналы будут через полчаса.

– Откуда они возьмутся?
– Пошли, – сказала она, вставая.

Все последовали за ней, быстро шедшей по пассажирской платформе мимо сбившихся в кучки беспокойных пассажиров у неподвижных поездов. Дагни стремительно прошла по узкому проходу среди лабиринта рельсов, мимо погасших светофоров и неподвижных стрелок, под громадными сводами туннелей слышались только ее шаги и глухое поскрипывание досок под более медленными шагами шедших за ней, напоминавшее вымученное эхо, она шла к освещенному стеклянному кубу башни А, висевшей в темноте, словно корона низложенного правителя над царством пустых железнодорожных путей.

Директор башни был очень опытным человеком на очень квалифицированной работе, поэтому не мог полностью скрыть опасное бремя разума. Он с первых же слов понял, чего хочет от него Дагни, ответил отрывистым «Хорошо, мэм», угрюмо занялся самыми унизительными расчетами за свою долгую карьеру. Дагни поняла, как глубоко он это осознает, по брошенному на нее взгляду, в котором были негодование и терпеливость, те отпечатки эмоций он уловил и на ее лице.

– Вначале сделаем работу, а потом будем предаваться чувствам, – сказала она, хотя он не произнес ни слова.
– Хорошо, мэм, – деревянно ответил директор.

Его комната на верху подземной башни походила на застекленную веранду над тем местом, где некогда проходил самый быстрый, оживленный и упорядоченный на свете поток. Он составлял графики движения более девяноста поездов в час, наблюдал, как под его руководством они шли в безопасности по лабиринту путей и стрелок в Терминал и из него, проходя под стеклянными стенами его башни. Теперь впервые он смотрел на пустую темноту.

В открытую дверь комнаты Дагни видела работников башни, стоявших в угрюмой праздности, – людей, чья работа не позволяла расслабиться ни на минуту, – стоявших длинными рядами, напоминавшими листы меди с вертикальной гофрировкой, полки с книгами – своеобразный памятник разуму. Движение одного из небольших рычагов, торчавших, будто закладки на книжных полках, приводило в действие тысячи электрических схем, замыкало тысячи контактов и размыкало столько же других, заставляло десятки стрелок освобождать избранный путь, десятки сигнальных фонарей – освещать его; ошибки, случайности, противоречия исключались; неимоверная сложность мысли сосредоточивалась в движении человеческой руки, чтобы определить и обезопасить маршрут поезда, чтобы сотни поездов могли проноситься мимо нее, тысячи жизней и тонн металла могли передвигаться на кратком расстоянии друг от друга, защищенные лишь мыслью человека, изобретшего эти рычаги. Но они – Дагни посмотрела на лицо своего инженера по сигнализации – считали, что требуется лишь жест, чтобы управлять этим движением, и теперь работники башни стояли в праздности, а на громадных панелях перед директором башни вспыхивавшие красные и зеленые огоньки, которые объявляли о движении поездов на расстоянии многих миль, представляли собой стеклянные бусинки, похожие на те, за которые дикари некогда продали остров Манхэттен.

– Вызовите всех своих неквалифицированных рабочих, – сказала она помощнику управляющего, – помощников, путевых обходчиков, обтирщиков паровозов, всех, кто сейчас в Терминале, и прикажите немедленно прийти сюда.
– Сюда?
– Сюда, – сказала она, указывая на путь возле башни. – Вызовите и всех стрелочников. Позвоните на склад, пусть доставят сюда все фонари, какие смогут найти, – кондукторские, штормовые, какие угодно.
– Фонари, мисс Таггерт?
– Принимайтесь за дело.
– Хорошо, мэм.

– Что это мы делаем, мисс Таггерт? – спросил диспетчер.
– Мы будем управлять движением вручную.
– Вручную? – переспросил инженер по сигнализации.

– Да, приятель! Чему вы так удивляетесь? – Дагни не могла удержаться. – Человек представляет собой только мышцы, так ведь? Мы вернемся к тому времени, когда не существовало систем блокировки, семафоров, электричества, когда для сигнализации использовались не сталь и электричество, а люди, держащие фонари. Вместо фонарных столбов использовались живые люди. Вы давно за это ратовали и получили то, что хотели. О, вы думали, что ваши орудия будут определять ваш образ мыслей? Но получилось наоборот, и теперь увидите, какие орудия были определены вашим образом мыслей!

«Но даже возвращение назад требует деятельности разума», – подумала Дагни, осознав парадоксальность своего положения при взгляде на вялые лица вокруг.
– Как будем переводить стрелки, мисс Таггерт?
– Вручную.
– А переключать сигналы?
– Вручную.
– Каким образом?
– Поставив у каждого столба человека с фонарем.
– Как? Это не совсем ясно.
– Будем использовать запасные пути.
– Откуда люди будут знать, куда переводить стрелку?
– По расписанию.
– Что?

– По расписанию – как в прежние времена, – она указала на директора башни. – Он составит график того, как пропускать поезда и по каким путям. Напишет указания для каждого сигнала и стрелки, назначит несколько человек связными, они будут доставлять эти указания к каждому посту, и то, что раньше занимало минуты, теперь займет часы, но мы пропустим все ожидающие поезда в терминал и отправим в путь…
– Будем работать таким образом всю ночь?

– И весь завтрашний день, пока инженер, знающий свое дело, не покажет вам, как отремонтировать систему блокировки.
– В договоре с профсоюзами ничего не говорится о людях, стоящих с фонарями. Начнутся беспорядки. Профсоюз будет возражать.
– Пусть его руководители придут ко мне.
– Будет возражать департамент по объединению.
– В ответе буду я.
– Знаете, я бы не хотел отвечать за отдачу распоряжений…
– Я буду отдавать их.

Дагни вышла на площадку железной лестницы сбоку башни; она силилась овладеть собой. На миг ей показалось, что она тоже точный высокотехнологичный механизм, оставшийся без электричества, и пытается управлять трансконтинентальной железной дорогой с помощью двух рук. Поглядела на громадную, тихую пустоту таггертовского подземелья и ощутила приступ мучительного унижения, потому что видит его низведенным до того уровня, когда люди с фонарями будут стоять в туннелях, словно его последние мемориальные статуи.

Дагни едва различала лица людей, собиравшихся у подножья башни. Они тихо подходили сквозь тьму и останавливались в синеватом полумраке, за спиной у них горели синие фонари, на плечи им падали полосы света из башенных окон. Она видела испачканную одежду, мускулистые тела, вяло опущенные руки людей, измотанных неблагодарным, не требующим мысли трудом. Это были чернорабочие железной дороги, молодые люди, которые теперь не могли искать возможности преуспеть, и старики, которые никогда не хотели ее искать. Они стояли молча, не с живым любопытством работников, а с усталым безразличием каторжников.

– Распоряжения, которые вы получите, исходят от меня, – заговорила Дагни громко и четко, стоя на железной лестнице над ними. – Люди, которые их вам отдадут, действуют по моим указаниям. Система блокировки вышла из строя. Придется заменить ее ручной работой. Движение поездов должно восстановиться полностью.

Дагни заметила несколько лиц в толпе, обращенных к ней со странным выражением: с завуалированной обидой и каким-то бесцеремонным любопытством, напомнившим ей вдруг, что она – женщина. Потом она вспомнила, как одета, подумала, что здесь ее наряд выглядит неуместно, а вслед за этим во внезапном неистовом порыве, похожем на вызов и на верность полному, подлинному значению настоящей минуты, сбросила назад пелерину и стояла в ярком свете под закопченными колоннами, будто на официальном приеме, сурово распрямившись, выставляя напоказ красивые обнаженные руки, сияющий черный атлас платья, брошь, сверкающую, словно боевая награда.

– Директор башни расставит стрелочников по постам. Отберет людей для сигнализации поездам фонарями и для передачи его распоряжений, – она силилась заглушить какой-то горестный голос, говоривший: «И это все, для чего пригодны люди, а может, непригодны даже для этого… на “
Таггерт Трансконтинентал
” не осталось ни одного думающего…» – Поезда будут продолжать движение в Терминал и из него. Вы будете оставаться на своих местах до…

И тут Дагни умолкла. Первое, что она увидела, были его глаза и волосы: беспощадно проницательные глаза и пряди волос, словно бы излучающие солнечный свет в полумраке подземелья, с оттенком от медного до золотого; она увидела Джона Голта среди каторжной команды недумающих, в грязном комбинезоне и рубашке с закатанными рукавами, отметила его манеру стоять; лицо Джона было запрокинуто, глаза смотрели на нее так, словно он видел все это несколько минут тому назад.

– В чем дело, мисс Таггерт? – негромко произнес директор башни, он стоял рядом с ней, держа в руке какую-то бумагу, и Дагни подумала, что странно возвращаться из стадии бессознательного состояния, острейшего в ее жизни осознания, только она не знала, как долго такая стадия длилась, не знала, где находится, и почему. Она видела лицо Голта, замечала в складке его губ, в очертаниях угловатых щек присущую ему беспощадную безмятежность, но во взгляде было признание расстояния между ними и того факта, что эта минута невыносима даже для него.

Дагни понимала, что продолжает говорить, потому что люди смотрели на нее с таким видом, будто слушают, однако не слышала собственного голоса, она продолжала говорить, словно выполняла полученное под гипнозом задание, данное себе целую вечность назад, сознавая только, что завершение этого задания является вызовом ему.

Ей казалось, что она стоит в солнечной тишине и из всех чувств обладает только зрением, и лицо Голта – единственный объект, а выражение его лица напоминает речь, от которой у нее сжимает горло. Было как будто бы совершенно естественным, что он здесь, но невыносимо просто; было потрясением не его присутствие, а всех остальных на путях ее железной дороги, где ему – место, а им – нет. Она вспомнила те мгновения в поезде, когда при въезде в туннель ощутила внезапное торжественное напряжение, словно это место демонстрировало ей в обнаженной простоте сущность ее железной дороги и ее жизни, союз материи и сознания, застывшую форму изобретательности разума, дающую физическое существование его цели. Дагни ощутила внезапную надежду, словно эта минута вмещала смысл всех ее ценностей, тайную радость, – как будто здесь, под землей, ее ждала некая перспектива: было закономерно, что теперь она встретила Джона Голта именно в туннеле. Он воплощал собой этот смысл и эту перспективу. Она больше не замечала ни его одежды, ни того уровня, до которого низвела его железная дорога. Дагни видела только конец мучениям в те месяцы, когда он был вне досягаемости, отмечала то, чего ему эти месяцы стоили, а единственными словами, мысленно обращенные к нему, были: «Это награда за все мои дни». И его ответ: «За все мои».

Дагни поняла, что перестала обращаться к незнакомцам, когда увидела, что директор башни вышел вперед и стал что-то говорить им, бросая беглый взгляд на лист бумаги в руке. Потом она вдруг обнаружила, что спускается по лестнице и уходит от толпы не к платформе и выходу, а в темноту заброшенного туннеля. «Ты последуешь за мной, – звала она его, и ей казалось, что эта мысль выражается не в словах, а в напряжении мышц, напряжении воли совершить то, что выше ее возможностей, однако Дагни твердо знала, что это будет совершено ее желанием… – Нет, – подумала она, – не желанием, а полной закономерностью этого. Ты последуешь за мной, – это было не просьбой, не молитвой, не требованием, а спокойной констатацией факта, в этом содержалась вся ее способность к познанию и все познанное за годы жизни. – Ты последуешь за мной, если мы есть то, что мы есть, – ты и я, если мы живем, если мир существует, если ты понимаешь значение этой минуты и не можешь позволить ей уйти, как позволили другие, в бессмысленность нежеланного и недоступного. Ты последуешь за мной». Она ощущала ликующую уверенность, которая представляла собой не надежду, не веру, а акт поклонения логике жизни.

Дагни шла по пришедшим в негодность путям, по длинному, гранитному, темному коридору. Голос директора был уже не слышен. Потом она почувствовала биение сердца и услышала в ответном ритме биение жизни города над головой, но ей казалось, что она слышит движение собственной крови, словно заполняющий эту тишину звук и движение города как биение жизни в своем теле, а далеко позади она слышала звук шагов, но не останавливалась.

Дагни пошла быстрее, миновала запертую железную дверь, за которой хранились остатки его двигателя, не остановилась, но легкое содрогание явилось ответом на внезапное понимание единства и логики событий последних двух лет. Цепочка синих фонарей уходила в темноту над блестящим гранитом, над рваными мешками с песком, содержимое которых частично просыпалось на рельсы, над ржавыми грудами металлолома. Когда она услышала, что шаги приближаются, остановилась и обернулась.

Дагни увидела блестящие пряди волос Голта, бледное пятно его лица и темные впадины глаз. Лицо скрылось в темноте, но звук его шагов предвещал появление под другим фонарем, осветившим его глаза, которые смотрели прямо вперед, и она почувствовала уверенность, что он не переставал наблюдать за ней с того мгновения, как увидел на башне.

Дагни слышала биение жизни города над ними. «Эти туннели, – думала она, – корни города и всего движения до самого неба. Но мы, Джон Голт и я, были живой силой в этих корнях, мы – начало, цель и смысл. Он тоже слышит биение жизни города, как биение жизни в своем теле».

Дагни отбросила пелерину назад и стояла, вызывающе выпрямясь, он видел ее такой на лестнице башни, впервые видел такой десять лет назад здесь, под землей. Она слышала слова его признания как ритм биения его сердца, из-за которого так трудно было дышать: «Ты выглядела символом роскоши, ты гармонировала с этим местом, служившим ее источником… казалось, ты возвращаешь радость жизни тем, кому она принадлежит по праву… в тебе были видны энергия и ее результат… и я был первым, кто сказал, в каком смысле то и другое неразделимы…»

Следующее мгновение походило на вспышки света в период мрачного затемнения – она увидела его лицо, когда он остановился рядом, его спокойствие, сдерживаемую пылкость, смех понимания в темно-зеленых глазах. По тому, как плотно были сжаты его губы, она поняла, что он читает в ее лице. Дагни ощутила прикосновение его губ к своим, потом движение их вниз, по шее, всасывающее движение, оставляющее синяки, увидела блеск своих бриллиантов на дрожащей меди его волос.

Потом она уже не осознавала ничего, кроме ощущения своего тела, которое внезапно обрело силу непосредственно постигать ее самые глубинные ценности. И подобно тому, как ее глаза обладали способностью преображать световые волны в зрение, уши – колебания в звук, так тело теперь обрело способность преображать энергию, определявшую весь выбор ее жизни, в непосредственное чувственное восприятие. Это было не прикосновение руки, приводящее ее в дрожь, а мгновенное подытоживание его смысла, сознание, что это

его

рука, и движется она так, будто ее плоть представляет собой его собственность, а движение его руки – это принятие всех достижений. Это было всего лишь ощущение физического удовольствия, но в нем содержалось ее обожание этого человека, всего, чем была его жизнь: с ночи, когда состоялся массовый митинг на заводе в Висконсине, до долины в Атлантиде, сокрытой Скалистыми горами, до торжествующей насмешки разума – в нем содержались ее гордость собой и тем, что он избрал ее в качестве своего зеркала, что ее тело теперь давало ему высшее удовольствие жизни, как и его тело – ей. Вот что содержалось в этом прикосновении, но она сознавала только то, как движется его рука по ее груди.

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь