Антверпен купить амфетамин

🔥Мы профессиональная команда, которая на рынке работает уже более 5 лет.

У нас лучший товар, который вы когда-либо пробовали!

______________

✅ ️Наши контакты (Telegram):✅ ️

>>>НАПИСАТЬ ОПЕРАТОРУ В ТЕЛЕГРАМ (ЖМИ СЮДА)<<<

✅ ️ ▲ ✅ ▲ ️✅ ▲ ️✅ ▲ ️✅ ▲ ✅ ️

_______________

ВНИМАНИЕ! ВАЖНО!🔥🔥🔥

В Телеграм переходить только по ССЫЛКЕ что ВЫШЕ, в поиске НАС НЕТ там только фейки !!!

_______________

Антверпен купить амфетамин

Под черной вуалью

RU продолжает публикацию дневника Дмитрия Волчека, журналиста и писателя. Другие фрагменты за год можно прочитать здесь , здесь , здесь , здесь , здесь , здесь и здесь. Среди ночи у Б. Долго не можем уснуть; когда же засыпаем, ему снится, что умерла его мать, а мне — что в Карловых Варах у меня в такси украли рюкзак с деньгами и документами. Обещают ливни целый день. Решаем уезжать в Даллас, где нет такого дождя. Вебер слишком безмозглый, чтобы быть хорошим фотографом; смотреть на безмятежные рожи Кейт Мосс и Наоми Кэмпбелл невыносимо. Музей Форт-Уэрта поражает своим размахом. В соседнем здании — Kimbell Art Museum — картины, которые должны висеть в Лувре: картежники Караваджо, «Искушение святого Антония» летнего Микеланджело, «Скелеты, греющиеся у печи» Энсора и прочие сокровища. Самое интересное в Америке — европейское искусство. Впервые встречаю в Техасе русских: бабка укоризненно смотрит на Богоматерь и объявляет: «А мальчик-то без трусиков! Ужин в ковбойском районе Stockyards. На арене, где завершилось родео, пахнет ужасом. Всюду уродливые полудохлые сувениры. Мексиканские дураки продают жестянку на дверь: We are politically incorrect. За соседними столами — метисы с рожами убийц, только что отвалившихся с зоны, и их трагические телки. И снова мне наливают лимонад со льдом. От паскудного льда заболеваю, с утра почти не могу говорить. В супермаркете нахожу таблетки, на время стирающие симптомы. Идем на площадь, где 53 года назад застрелили Кеннеди, а теперь развернута изощренная торговля сувенирами, посвященными убийству. Городской музей в красном здании бывшего суда. В Далласе изобрели розовый кадиллак, изящную одежду для беременных и калькулятор. Сдаем наш красный форд, Б. Он впервые приехал в Вашингтон на своей машине, перепуган трафиком, полиция его отогнала со стоянки, у него трясутся руки, когда он пытается свернуть самокрутку. У меня в самолете заложило уши так, что слышу свой голос словно из ржавой трубы, и вся сцена превращается в клоунаду. Идем в эфиопский ресторан «Царица Савская». Блины ему не нравятся, он ничего не ест, я тоже. Официантка просит его айди и отказывается приносить пиво, поскольку он несовершеннолетний. Эфиопы недовольны нами: приносят не готовый doggy bag , а коробку и ложку. Идем на Dupont Circle , где умер Лесин, вокруг бродят самодовольные геи. Спуск в метро похож на ноздрю Ай-Тойона, в которую капиталисты засасывали советский воздух. По дороге А. Ходим кругами по району Shaw , похожему на Гаагу, курим самокрутки в машине и слушаем Арсения и «Глинтшейк». Моя гостиница на соседней улице, вывески нет, но дверь особняка распахивает радушный старик, за его спиной появляется строгая негритянка. Это копия дома, в котором я жил в Айове, все забито бессмысленным брикабраком. Почему нет? Не знаю, как быть с вещами, и решаю бросить сумку со всей одеждой в Вашингтоне. К чему это барахло? В гробу карманов нет. В Москве умер Гейдар Джемаль. Дудинский пережил всех. Пешком по голландским улицам, населенным печальными африканцами, иду под мелким дождем в Национальную галерею. Здесь можно провести несколько лет, но, пройдя залы со статуэтками Дега, стандартными скульптурами Родена, рисунками Рембрандта, венецианской живописью две прекрасные картины Пьетро Лонги: игра в горшок и фальшивый обморок , ретроспективой Стюарта Дэйвиса, 40 лет подражавшего Пикассо, подсчитываю, что пора в Вирджинию. Меня немедленно забирает суровая негритянка на Toyota Camry и не произносит ни слова, не реагирует даже на светское замечание о дожде. Начинается ливень, за потоками не видны печальные вирджинские поля. Он говорит, что тут живут пластиковые люди с пластиковыми женами и пластиковыми мечтами. Хочет стать кем-то другим, но не знает, кем и как. Хорошо бы заработать несколько миллионов, а потом пять лет бездельничать. Он родился в Вальпургиеву ночь и отмечен высшей силой. Под драматическим дождем прощаемся навсегда. В аэропорту продают вещи с рожей Трампа покупаю кружку с его росчерком и Hillary items с пятидесятипроцентной скидкой. Самолет полупустой, мне достается целый ряд, ложусь на три кресла сразу и засыпаю. День тревог. Переход из одного терминала Хитроу в другой — полуторачасовое мучение. По пути читаю старый сборник Ходорковского — его вымученную переписку со Стругацким, Улицкой, статьи про левый поворот. На паспортном контроле, как назло, заедает айпад, и вместо посадочного талона возникает книжка Ходорковского. Все вещи я выбросил в Вашингтоне, багажа нет, водитель в Таллине встречает меня мгновенно, до отеля 15 минут, успеваю даже побриться перед интервью. Ходорковский растолстел. У него хорошее настроение: суд разблокировал миллионов долларов, которые застряли на его счетах в Ирландии. Я забываю почти все вопросы, которые запланировал, кроме одного: почему у него на картинке Фейсбука кот держит в зубах кролика. После перелета из Далласа в Вашингтон заложено ухо и булькает в голове. С Хазовым-Кассией и Супером иду пить Vana Tallinn , а потом на церемонию вручения ходорковских премий. Происходит это все в каком-то «графстве», публика разношерстная: Маша Слоним, которую я не видел лет 20, Геворкян, Божена Рынска, Костюченко, Хайо Зеппельт, Райтшустер, Архангельский и массовка провинциальных журналистов. Все слегка конспиративно, чтобы не проникли шакалы НТВ. В зале круглые столы, украшенные цветами, похоже то ли на свадьбу, то ли на корпоратив. Презентация убогая: циничный конферанс, жуткая инфографика за три копейки, безмозглые журналюги, не способные произнести ничего внятного. Хуже всего выглядят люди, которых МБХ нанял работать в свое движение: бездарность бьет из них фонтанами. Культурой будет заниматься какая-то дуреха. На обед подают «говяжьи щечки», которые я не ем, и «сладость», до которой не досиживаю, потому что иду в красивый подвал с Павлом Соболевым. Выясняется, что он не еврей и не эстонец, а русский, и его русофобия — это self-hat red. Моя компания переместилась в бар Hell Hunt. Здесь же люди из театра Серебренникова, вижу блондина Никиту, который был влюблен в Ученика. Андрей Лошак предлагает выпить Vana Tallinn. Пью слишком много, стреляю сигареты и возвращаюсь в ходорковскую гостиницу «Телеграф» навеселе. Под эстонским дождем долго идем с Кассией и Супером в огромный музей современного искусства, где нет почти ничего хорошего. Поначалу эстонцы робко подражали Мунку, потом Пикассо, потом Уорхолу. Самый главный нонконформист, Юло Соостер, совсем плох. Мне нравится только Петер Мудист: люди, стоящие вокруг серой пустоты. Ждем убера на мокром крыльце домика Петра I. Покупаю в антикварном магазине елочную игрушку из знаменитого нацистского набора: красную со свастикой. Я не был в Таллине 25 лет, как раз тогда распустили Советский Союз. Из Таллина — в Брюссель, из Брюсселя — в Прагу. Ухо, вроде бы оттаявшее, снова заложило. Думаю о скором крахе, причем по всем направлениям. Нужно немедленно уезжать снова, но куда? Разве что в Париж, на ретроспективу Твомбли. Кругом христианская пакость, рождественские концерты. В левом ухе треск и писк. Перечитываю дневник Ильянена в поисках лишних запятых. Договорился с Нугатовым о переводе «Атлантического острова» Дювера и посылаю заявку в Minuit. Я, как старая обезьяна в брошенном зоопарке, прыгаю в незапертой клетке. Перевожу пять страниц разговоров с Боулзом смешные истории про танжерских психопатов и иду на фильм Эвы Котятковой о безумном художнике Якобе Море. Красные нити привязаны к его спине, перформанс поставили в психбольнице Богнице недалеко от моего дома. Эва Котяткова говорит чрезвычайно быстро, как взволнованная птица, понимаю от силы треть ее чешских слов. Пью имбирный чай в «Лувре» с С. Госсекретарем вроде бы назначают путинского лоббиста. Слишком поздно обнаружил, что Варликовский показывает «Аполлонию» в Варшаве. Билетов, разумеется, нет. Зато оказалось, что он ставит «Ифигению» в Гарнье в конце декабря, и почему бы мне не съездить, а оттуда — на новый спектакль Адасинского в Дрезден? Суд над Буковским: в компе — тысячи фотографий и фильмов с мальчиками 6—12 лет. Он говорит, что это было хобби, вроде собирания марок. Покупаю права на «Атлантический остров». Просыпаюсь поздно, опаздываю на урок чешского, зато перевожу еще две страницы Боулза. Госсекретарем назначен Рекс Тиллерсон. Ухо не прошло. Принимает таблетки от биполярного расстройства и похож на меня в юности. Пришлось вставать в 5, голова трещит от вчерашнего розового, не выспался. Самолет в Амстердам задерживают на 40 минут. По дороге в аэропорт узнаю, что вчера вечером умер Юфит. Но почему я лечу в Амстердам? Это безумие, мне нужно в Брюссель, оттуда полчаса до Антверпена, а из Амстердама два. Покупаю пончик и вываливаю на куртку всю сахарную пудру. По дороге читаю «Черную вуаль пастора». На вокзале, как Трентиньяна в фильме «Трансъевропейский экспресс», меня дожидаются Лиля и Костя. Едим суп из порея в веганском ресторане. Музей современного искусства ужасен, 5 этажей убогих фотографий х годов, какой-то белиберды из картона, иранского самиздата и хлебных масок, сделанных художницей из Антверпена, путешествовавшей по Северной Осетии. Куда они дели Энсора и Магритта? Идем с Лилей по бутикам, покупаю брюки Drykorn и куртку David Nyman , все это влезает в бездонный рюкзак. Ужинаем возле того же музея, кастрюля мидий и бельгийское пиво. Появляется и уходит Карина Караева со свитой, появляется и присоединяется к нам Корниенко. Чуть не опаздываем в церковь, где устраивает перформанс Кастеллуччи, нужно входить со двора на другой улице. Уиллем Дефо появляется в черной вуали, нам всем выдают молитвенники, поем гимн. Дефо читает проповедь, написанную сестрой Кастеллуччи Клавдией. От пива, мидий и бессонницы у меня тоже черная вуаль перед глазами. Ужасно ослаб и скоро умру, так что новая куртка достанется циничным мигрантам из Йемена. Сидим в первом ряду прямо перед Дефо, который рассказывает с амвона, что его навестило крылатое существо и передало ключ. Повторяем вслед за ним слова молитвы, он уходит, и за его спиной каскадом гаснет свет. Два часа пьем кофе и спорим о политкорректности. Обнаруживаю в мусорной почте письмо о том, что в гостинице нет портье после 23 часов, а я, в отличие от Дефо, так и не удосужился взять ключ. Телефон не отвечает, но появляется мятая ведьма и отпирает дверь. Сплю 10 часов и пропускаю гостиничный завтрак: к лучшему, потому что рядом оптимистичное кафе, озаренное зимним солнцем. В музее Рококсхаус удивительная кукломадонна Фуке, эротичный распятый Варавва, потемневший сыр «Гауда», похожая на Krazy Kat кошка в сцене грехопадения. В соборе — скучнейший Рубенс и отличные «Семь скорбей Богоматери» года. Снова кастрюля мидий по-провансальски и пиво. Два часа с пересадкой еду до Схипхола. Нужно покупать билеты в Париж, Дрезден и на «Пражскую весну» на перформанс Гёббельса раскупили за несколько часов в первый день продаж. Сколько весен увидит старик? Всюду фотографии умершего внезапно Юфита тромб. В году у него была совершенно пустая комната, а на красных обоях висела заметка из журнала «Суд идет» с историей ганноверского душителя. Потом, во времена буржуазных свобод, они ездили в all - male турпоходы с Сокуровым и возвращались смущенные, но ничего не рассказывали, хотя мне было страшно интересно. Вчера поленился купить билеты в Париж, а сегодня поплатился — они уже на крон дороже. Но никуда не деться, потому что уже есть билет в Гарнье на Варликовского. Доделываю правку Боулза, а потом начинаю чихать. Все хуже и хуже: кажется, я заразился в самолете, вирус ломает, переворачивает, выбивает переборки. Вечером собирался ужинать с Г. С утра еще хуже, температура под 38, об ужине с Г. Покупаю билеты на «Пражскую весну». Может быть, высшие силы повелели, чтобы я выпустил й номер журнала как раз сегодня доверстали и умер? Это было бы изящно. Просыпаюсь вполне здоровый. Начинаю смотреть первый фильм Улли Ломмеля, в нем нет никакого смысла, Фассбиндер бродит в сиреневой рубашке, Эдди Константен что-то смешивает в пробирках кажется, это пародия на «Альфавиль» , но все вместе роскошно, с тех пор красивых людей сняли с производства. Нужно доделать журнал, дочитать Жуандо, но могу только смотреть в потолок. В голове неумолчный гул станков. Фильм «Tickled» о сумасшедшем маньяке-миллионере, который, выдавая себя за женщину, шантажом вынуждал мальчиков щекотать друг друга. На это есть спрос, и другой интеллигентный человек, снимающий порно со щекоткой, купил себе приличный домик с бассейном. Люди, которые могут реализовывать все свои сексуальные фантазии, сразу сходят с ума так говорил Боулз Бишоффу. В приемной окулиста вывесили портреты именитых клиентов, неведомых мне поп-звезд, телеведущих и актрис, знаю только дирижера Белоглавека. Некоторые позируют прямо у приборов, измеряющих близорукость и давление. У меня 16х18, и я от скромности скрываю от врача, что в очках для чтения мне неудобно читать. Кажется, начинается дальнозоркость. В «Архе» черное буто: перформанс Мин Танаки и его подруги, которую я сначала принимаю за изможденного мальчика. Они мучаются среди камней и колючей проволоки. Ужинаем с Толей в Chez Marcel : крошечный луковый суп, словно для куклы. В Анкаре элегантный мужчина застрелил российского посла на открытии выставки, а в Берлине прямо возле Цоо, где я пять тысяч раз проходил, злодей на грузовике врезался в рождественский рынок. К тому же умерла летняя Жа Жа Габор. За весь день не сделал совершенно ничего: как только начинаю заниматься чем-то осмысленным, в голове начинают жужжать провода. Решил отправиться в Берлин, где ловят убийцу, и пойти на скрипичный концерт в филармонию. Фильм Костылевой о Сосноре, он и в старости красив, но уже превратился в куст или цветок. Ходит в памперсе, 80 лет. Зачем мне такое? Надо купить нембутал поскорее. Засыпаю, потом просыпаюсь и хочу что-то сделать, но не делаю ничего. Нужно сдать отпечатки пальцев в полиции, я там еще никогда не был, это за парком, но с утра плохо себя чувствую, и мне кажется, что перейти пешком парк не удастся: не знаю, фантазия это или в самом деле недуг. Иду пешком по улице Милады Хораковой, покупаю по дороге в азиатском магазине две коробки кексов- mochi и чай из артишока. Это отделение полиции для получающих убежище, маленькое приемное отделение, все занимает 10 минут, у меня до года на карточке будет идиотское лицо, но не рассчитываю дожить. Теперь нужно снова делать американскую визу. Сбегаю с работы на фильм Тома Форда о страдающей галерейщице и насилии по дороге в Марфу, неплохо. Переиздали сборник ее стихов. Целый день редактирую книгу Жуандо о животных. Читать все сложнее: в голове грохочет оркестр, что-то булькает и пищит. Я так и не смог выздороветь, насморк и слабость. Разглядываю куртки из новой коллекции Acne. Лучшая стоит евро. Когда-то это казалось гигантской суммой, сейчас уже не поймешь. Оказалось, что мой рейс — последний в рождественскую ночь. До аэропорта ходит только один кривой автобус в зимней пустоте, и я — единственный пассажир; все закрыто, и магазины, и рестораны. Целый день болит голова — кажется, отравление орехами, а может, что-то с давлением. Погода меняется, мелкий дождь. Рамка в пустом аэропорту пищит, мой билет не читается сканером: возможно, это предупреждение, что грядет какая-то пакость. Надо сидеть дома, купить роскошный матрас и целыми днями читать Чехова. Сложными путями добираюсь до Сакре-Кёр точно к полуночи. Наверху звонят рождественские колокола, а внизу молодые арабы слушают рэп и курят марихуану: не знаю, вызов это неверным или им нет дела до младенца Иисуса и его приключений. Встречаюсь с Марусей и Лилей. Они хохочут, нарушая рождественское благолепие. На мессе не так уж много людей. Наверное, робкие христиане боятся терактов. Много индусов и латиносов; неистово трогают куклу младенца Иисуса в вертепе, суют пальцы в чашу с водой, щупают статую Богоматери: тактильная вера, как у Фомы. Пора спать. Разбился военный самолет с хором Александрова, журналистами трех телеканалов и доктором Лизой, потом умер Джордж Майкл. Я же иду пешком до Помпиду, единственного работающего в городе музея. Выставка Сая Твомбли гениальна, хожу, как кот вокруг сметаны, по залу, где висит цикл о злодеяниях императора Коммода, 50 лет назад возмутивший критиков. Выглядит это так, словно маньяк напал на картины Бэкона и долго лупил по ним шваброй. Еще четыре часа смотрю сначала советское искусство из коллекции Потанина Пригов ест курицу и поет арию; сколько стоят теперь «гробики стихов», которые он мне дарил? Только к четырем часам, когда снова начинается мигрень, понимаю, что забыл пообедать. Заказываю овощной суп и ризотто в бессмысленном месте, приходит Маруся, двигаемся к опере, разговаривая о судьбах всемирных фриков. Веселкин просит милостыню, Донских фон Романов хотел жениться на Татьяне Никольской, Франсуа Жибо уже 90 лет, но у него новые любовники. Мигрень с адской силой начинается в опере, ко второму отделению делается нестерпимой, а потом резко прекращается. Варликовский перенес действие из храма Дианы на курорт для старух х годов, разгородил сцену огромным зеркалом и раздел призрак красивого Ореста догола. Никогда еще не слышал столь сокрушительного свиста и буканья. Очень воодушевлен и по дороге на площадь Клиши подпрыгиваю от восторга: я еще жив! Правда, от эспрессо бешено начинает стучать сердце, но решаю не обращать внимания. В телефоне пристают страшные люди, в том числе серопозитивный индус в гротескных очках. Хочу дойти пешком до Северного вокзала, но сворачиваю на Монмартрское кладбище и фотографирую могилу Виктора Браунера. Вот пугающая судьба: он несколько раз рисовал себя с вытекшим глазом, а потом ему и впрямь выбили глаз, правда, другой. Такая прямая шутка тех, кто над нами надзирает. Голова не болит, но чувствую себя ужасно, почти как в Бергамо сглаженная форма панической атаки после крепкого чая. Самолет задерживают на час из-за спущенного колеса, и я представляю, что мы валимся в море, как вчера путинские музыканты. Но успеваю доехать до дома, купить в пустом после праздников ресторане пиццу, а потом, засыпая на ходу, добраться с Серебряными в Дрезден наконец-то открыли весь автобан, который строили 30 лет, и теперь ехать всего полтора часа. Ужинаем в Хеллерау, выпиваю два бокала розового чилийского вина. Derevo продает барахло в комнате, превращенной в блошиный рынок, бродит Адасинский в костюме бомжа, и никто на него не обращает внимания. Труппа исчезла, он превращается из клошара в мнимого покойника, прародительницу Еву, Демиса Руссоса, сгорает на адской сковородке и становится новым существом, сотворенным из звездной пыли. Кажется, это уже конец, прощальный спектакль, но черт знает. Из Баварской оперы пишут, что Варликовский ставит у них «Женщину без тени» и «Меченых» в июле. Придется ехать туда из Карловых Вар. Жизнь еще теплится в остывающих печах. Доделан журнал, все исправления внесены. Наверное, это последний номер, нет сил собирать еще один. Звоню Божене Рынской, которую хотят лишить гражданства, как Троцкого. В кунстхалле города Эмден выставка Николая Аструпа, о котором я читал в «Гардиан». Рядом Бремен, так что можно навестить Суперфина. Больше ехать некуда, Европа закатилась. Засыпаю, так и не доделав Жуандо. Кастеллуччи ставит «Тангейзера» в Мюнхене. Обама высылает российских дипломатов, целую стаю. Говорю с финансовым аналитиком Демурой, который больше не предрекает падение рубля до , потом иду стричься и беседовать с парикмахером, потрясенным смертью Джорджа Майкла. Весь день туман. Опять мигрень непонятной природы. Сбегаю с работы в кино, на фильм «Arrival» про инопланетян, думаю, что впереди старость, а вокруг идиоты, ужасный Путин, ужасный Трамп. Ужинаем в ресторане Carmelita , который летом мне нравился, а зимой разонравился. Закрываются они в , идем на берег Влтавы, нет шампанского. Скучные люди отпугивают свою смерть, запуская шутихи. Поскорее домой. RU о самом интересном за 7 дней. Лента наших текущих обновлений в Яндекс. Подписывайтесь на наши обновления! RU в Яндекс. А что знаете о кэмпе вы? Давайте поиграем! Вы можете послушать фрагменты одной из них: говорит подруга Евгении Гинзбург — Паулина Мясникова. Рассказ Сергея Мирошкина. Олег Радзинский о новом фильме, снятом автором «Москвы» и «Мишени», режиссером Александром Зельдовичем. Лариса Малышева вспоминает, как в х монументальные объекты стали световыми — и как она их проектировала. Лидер «Центра» и лидер «Телевизора» выступают против бешенства коллективного иммунитета. Кино Искусство Музыка Современная музыка Академическая музыка. С Марусей Климовой. Мамина помада 28 апреля в питерской «Родине» начинается программа кэмповых мюзиклов. Новое в разделе «Литература» Самое читаемое. Десять критиков в поисках авторов Песни в кругу обэриутов Гетероним самого себя Но при этом я — автор серьезный» Конец дисциплины Восхождение к истокам речи Возможна ли музыка после Освенцима? Наброски к «мемуарам» о Венедикте Ерофееве Приключения блондинки Неудобное настоящее неудобного прошлого Письма Петра Богомолова Уши тоже Дебаты премии «НОС» в Красноярске 23 ноября Вы можете послушать фрагменты одной из них: говорит подруга Евгении Гинзбург — Паулина Мясникова 22 ноября Рассказ Сергея Мирошкина 22 ноября Олег Радзинский о новом фильме, снятом автором «Москвы» и «Мишени», режиссером Александром Зельдовичем 22 ноября Георгий Соколов о музейном и научном будущем неофициального искусства 19 ноября Лариса Малышева вспоминает, как в х монументальные объекты стали световыми — и как она их проектировала 19 ноября Лидер «Центра» и лидер «Телевизора» выступают против бешенства коллективного иммунитета 19 ноября Новый альбом «ДДТ», возвращения Oxxxymiron и Ёлки, композиторский джаз Игоря Яковенко и другие примечательные альбомы месяца 18 ноября