Afghanistan. Часть III

Тюрьма.

Дела мои были плохи. Потеряв паспорт в чужой стране, нужно ехать в консульство. Туда, в Кабул, ведут две дороги, и на обеих мне уже не понравилось. Даже если попытаться проехать – на первом же посту у меня спросят документы, и я буду ездить из одной ментовки в другую, пока не окажусь в главной ментовке в Герате. Поэтому я сам попросил отвезти меня туда первого попавшегося мента. Подошел и сказал, что у меня украли все деньги и документы и мне нужно в отделение полиции. Там я дошел до начальника, смог позвонить в консульство и рассказать о своей судьбе. И попал в заключение.

Не могу сказать, что следующие две недели я провел в настоящей тюрьме. Скорее это был домашний арест. Это было главное здание антитеррористического подразделения полиции в Герате. А сидел я в маленькой комнатушке, в которой обычно видимо спали простые дежурные. Под мой кроватью лежали два здоровенных снаряда: один целый, другой раскуроченный, а за дверью сидел солдат, время от времени откладывающий автомат в сторону и куривший траву. 

Главный начальник считал меня чем–то вроде животного в зоопарке, и любил мной хвастаться. Придут к нему гости по делу, а он велит послать за мной и всем меня показывает: вот, какого шурави я держу тут у себя! Гости пытались вспомнить пару фраз по–русски, угощали меня сахаром (да, настоящим белым сахаром к чаю), а я во время таких показов всегда пользовался моментом и спрашивал, нет ли вестей из консульства. Вестей не было. 

В один из таких хвастовских визитов меня показывали какому–то молодому человеку в солнечных очках. Из под очков за мной пристально наблюдали. Да и фиг с ним, я к этому привык. Вдруг этот молодой человек спросил человеческим языком: «Ты что, правда по–русски говоришь?» Охренеть просто! Оказалось, что это украинский путешественник, случайно оказавшийся в этой же ментовке. Как же его звали, дай бог памяти, по–моему Богдан. Богдан, если ты прочитаешь эти заметки, то спасибо тебе большое – было круто, что ты пару раз меня навестил и угощал бананами!

Иногда начальник хвастался мне добычей. В один из дней они захватили какую–то тучу боеприпасов, и мне на радостях давали подержать огромный тяжеленный кусок ржавой трубы с приваренной ручкой. Видимо это был какой–то гранатомет. По крайней мере к ней в комплекте шли такие интересные снаряды. Так же подержал в руках мины: советские, похожие на огромные старые консервы, и иранские, похожие на праздничный торт. Если бы я был террористом–смертником, то я мог бы взорвать весь город!

В остальном дни мои проходили довольно однообразно. В туалет я ходил два раза в сутки под конвоем приставленного ко мне солдата. В одно из посещений я взобрался на унитаз и нарисовал на пыльном окне под потолком слово Grom – никнейм какого–то заебавшего меня в моем маленьком городке графитчика. Ржал так, что чуть с сортира не упал, представляя что он и сюда добрался, чтобы оставить своей ебучий тег. Что–то происходило с моей психикой.

Денег у меня не было. Поэтому едой со мной делились солдаты. Обычно это был рис с зирой, кувшин айрана, какие–нибудь тушеные овощи и длинная афганская булка, которую можно было есть, пока она горячая, а потом она каким–то чудом превращалась в блевотную несъедобную массу.

Итого, незанятым у меня оставалось еще 95% дня. И это то, о чем я до сих пор вспоминаю с теплой улыбкой. Это было прекрасное время! За неделю до моего попадания в тюрьму я купил себе на базаре несколько теннисных мячиков. Не помню уже зачем. По–моему они удивили меня своей дешевизной и ненужностью (вряд ли в Афгане играют в большой теннис). Я решил учиться жонглировать. Нет не так. Я решил основательно начать жонглировать! Очень основательно. 

Гребаных 6 часов в сутки я проводил стоя у кровати и кидая мячи. Каждый день все свое время я жонглировал. Как я радовался, когда наконец–то смог десять раз перекинуть два мяча левой рукой. Потом я кидал по тысяче раз и левой и правой в обе стороны. Научился делать прямой и обратный каскад, учился кидать шары по–кругу. Это стало началом долгой дружбы. Я заморочился так, что по возвращению на родину я еще несколько лет занимался жонглированием и освоил кучу трюков. На моей полке до сих пор лежат несколько шаров, которые я иногда кидаю, чтобы расслабиться.

Вечерами, когда уходило все начальство, я играл с каким–то дядькой в перекидывание мяча. Мы становились в разных концах узкого коридора. Он снимал кобуру с пистолетом. И мы начинали кидать друг другу мяч с отскоком по центру. Нужно было кинуть как можно быстрее, так чтобы было трудно поймать. Так мы играли какое–то время, а потом, ни слова не говоря друг другу, прощались. Это была странная дружба.

Еще я пел. Я не то что бы какой–то певец и считаю, что у меня получается не очень хорошо. Но я вспомнил и спел по сто раз все песни, какие знал. Вечерами я пел раз за разом «темную ночь», «эх, дороги», «как на черный Терек», «снилось мне», «выйду ночью в поле с конем», «ой, то не вечер». Я грустил. 

Я вспоминал стихи. Все стихи, какие мог вспомнить. Часами выцарапывал их себя строчку за строчкой, подставляя слова, по крупицам восстанавливая их в памяти:

Достать пролетку за шесть гривен.

Чрез благовест, чрез клик колес

Перенестись туда, где ливень

Еще шумней чернил и слез.

Или все таки черней? Черней он слез, или шумней? И что там дальше? Я даже восстановил в памяти «письма римскому другу» Иосифа Александровича, и еще десяток его стихов, чем несказанно тогда гордился. Ходил по комнате, бормотал различные варианты, а потом опять возвращался к жонглированию и пению.

Мне конечно было очень херово. Я понимал, сколько доставил всем проблем. Как переживают за меня дома. Я все еще очень переживал из–за потерянных вещей. При этом я был в полной информационной изоляции, не зная, сколько еще здесь пробуду и делается ли хоть что–то для моего освобождения. Я собрал все несчастья, совершил все ошибки, какие можно было совершить. Мне было стыдно перед всеми, и стыдно до сих пор. Из всех своих путешествий, про Афганистан я никогда не рассказываю. Мне было плохо и я не представлял, сколько еще пробуду времени в заключении. 

Но с другой стороны, эти две недели, проведенные с самим собой, оказались ценнейшим подарком, который просто так не получишь. Сейчас мне кажется, что только ради этого стоило все затевать. Потому что толкнула меня на это путешествие не жажда посмотреть мир, или сделать красивые фотографии. Мне кажется, что на самом деле это был какой–то поиск самого себя, попытка что–то себе доказать, эскапизм юноши, не уверенного в том, правильно ли он живет, тот ли у него путь в жизни, хочет ли он заниматься теми вещами, к которым его подталкивает общество. И здесь, в заключении, было время над всем этим подумать.

Мне очень не хватало возможности пользоваться родным языком. Когда в начале второй недели мне подарили тетрадь и карандаш, я был просто счастлив. Тетрадка вполне заменила мне собеседника. Я решил записать в нее все вещи, которые я считаю главными в жизни, все мысли, какие приходят мне в голову, когда я думаю, что правильно, а что нет. Я наводил порядок у себя в голове и расставлял приоритеты (важнее всего любимые и родные, потом твое любимое дело, потом твое здоровье, потом твое положение в обществе, потом зарабатывание денег), переводил свои ощущения в точные формулировки. А к точным формулировкам долго и со вкусом рисовал картинки. Удивительно, как много можно обдумать, оставшись в одиночестве, когда ни с кем не можешь перекинуться ни словом.

Сейчас все это кажется каким–то бредом, но тогда, там я ощущал все это бурной жизнью. Кажется, что в те две недели вполне можно уместить обычные пол года. И для меня до сих пор то время значит очень много.

Чудесное освобождение.

Я не люблю вспоминать эти истории и стыжусь их. Мне приходится только догадываться какое количество проблем я доставил нашему МИДу. И мне не хочется даже представлять, какого было моим близким. Но я рад, что в конечном итоге им довольно быстро удалось меня вызволить. 

Когда я был в Кабуле, то успел зарегистрироваться в русском консульстве. Это было очень хорошо. Поэтому, когда позвонил в консульство и рассказал, что со мной произошло, они хотя бы знали, что такой человек действительно был в стране. 

Чтобы вернуться из другой страны, потеряв паспорт, нужно получить свидетельство о возвращении на родину. Документ, который может выдать только лично в руки консул. При этом нужно еще доказать, что ты это ты. 

Над моим освобождением работала целая система. Из Кабула посылали запросы в МИД, оттуда ко мне домой, в мой маленький город. Лично в руки консул передать мне бумагу не мог. А я без документов не мог прилететь или приехать в Кабул. Поэтому решили, что меня должен встретить российский консул в Туркменистане. Но для этого мне должны были дать визу Туркмении, а давать юридически ее было некому, так как свидетельство ждет меня на той стороне границы. При этом Афганские пограничники тоже должны были выпустить человека без документов. Все это требовало такого количества бумаг и такого количества согласований между нашим МИДом, МИДом Туркмении и Афганистана, между нашими консульствами в Кабуле и Ашхабаде и прекрасным консульством Туркмении в Герате, что мне страшно представить, сколько людей было вовлечено в операцию спасения.

И в то время, как шла эта напряженная работа, где бумаги стремительно летали из консульства в консульство, совершались важные звонки, а наш МИД пытался меня спасти, я сидел в полной абсолютной тишине. Я не знал, делается ли хоть что–то и каждый день надеялся услышать новости.

Потом все завертелось довольно быстро. Целый день мы ездили по всем главным городским учреждениям, ко всем главным начальникам собирать подписи. Меня демонстрировали, что–то тарабанили на пушту, доставали ворох бумаг. Потом я испытывал долгий осуждающий взгляд начальства и получал подписи. Большое спасибо консулу Туркменистана, он с помощником принял участие в моей судьбе и искренне помогал, пару раз навестил, взял на себя ответственность перед своим МИДом за выдачу мне визы и даже договорился с знакомым водителем, чтобы тот довез меня до границы

Рано или поздно, но я оказался на границе с Туркменистаном. Там, стоя на какой–то советской развалюхе, скрестя руки на груди меня высматривали два хмурых человека. Наш консул и врач посольства в Ашхабаде – не буду лишний раз писать их имен. Консул передал мне мое свидетельство о возвращении на родину. Три часа на таможне гордого Туркменистана, где не только перетрясли все мои вещи, но по–настоящему и всерьез перелистывали каждую страницу моей тетради на предмет контрабанды, и я оказался на дружественной советской территории. Ура!

По дороге в Ашхабад вначале была какая–то неловкость. Я чувствовал себя всем виноватым, но мне хотелось пообщаться наконец–то с русскими людьми. А консул и врач сначала пытались хранить серьезность, но потом решили так: «даже хорошо, что ты такой мудак, вот хоть на три дня от семей и работы вырвались, отдохнем!» 

Наконец–то начало счастье, которое, к сожалению уже не такое интересное: мы общались, купались в каких–то каналах, заночевали в городе Мары, заливали туркменский бензин за 30 коп/литр, а вместо омывайки – водку, останавливались в шашлычках и так пару дней ехали к Ашхабаду. Я даже успел немного посмотреть город, пожить пару дней на посольской квартире, объехать окрестные достопримечательности.

К своему удивлению я в какой–то момент увидел, что эти занятые и серьезные люди прекрасно поняли мои мотивы и сами не лишены авантюризма. Консул через пару дней пригласил меня домой на ужин, показывал варана, которого, будучи охотником, сам поймал недавно в горах, демонстрировал своего ручного сокола. Смысл этого визита я понял потом, когда он знакомил меня с сыном со словами: «Вот, Герман, тебе будет полезно узнать, на что люди готовы пойти ради своих увлечений». Мы классно пообщались, я рассказал о своих приключениях, а сам узнал о жизни туркменских школьников и Рухмане.

В аэропорт я ехал на посольской машине с работником, которому строго настрого наказали точно отправить меня на хрен на родину и проследить, чтобы проблем от меня больше не было. Он подошел к этому делу очень серьезно. Его строгая фигура в черном пиджаке провожала меня взглядом до самого самолета. И я уверен, что он покинул аэропорт, только после того, как я взлетел. А я летел первый раз в жизни и у меня сердце замирала, но не от этого, а потому что скоро я окажусь дома.

Чтобы как–то поставить точку, вместо хеппиэнда и последующих титров, напишу заключительную историю. Мое свидетельство о возвращении на родину теперь никак не могло заменить мне старый добрый безвозвратно утерянный заграничный паспорт с красивым треугольным штампом Афганистана. Поэтому я пошел делать новый. Но для этого нужно предъявить старый, или в моем случае справку из милиции.

Без всякой задней мысли, я пришел в отделение и попросил принять у меня заявление о краже паспорта, а также выдать мне нужную бумажку для ФМС. С тех пор прошло уже шесть лет, у меня многое стерлось в памяти. Но я точно не забуду выражение крайнего охуевания в глазах милиционера, а потом и его коллег, да что уж там, всего отдела, собравшегося послушать мои неожиданные показания: «Такого то августа 2007 года, прогуливаясь по дороге из города Герата в направлении Кушки, я решил поставить палатку и заночевать на природе…Герат? Это в Афганистане!»