#6

— Сколько это может продолжаться?! Сколько?! — выпалила Ира нам в лицо. Я безучастно пожал плечами. — И ты даже не поддержишь меня, бесчувственная ты сволочь?

Полина поморщилась от громкого голоса, в котором сквозили нотки не то отчаяния, не то истерики, не то коктейля из обеих эмоций. Я, скользнув по ней взглядом, повернулся к вопрошающей моего саппорта девушке:

— Да этот диалог между нами происходит уже в тысячный раз. В разных вариациях, с разными формулировками, с разным настроением что моим, что твоим.

— Ну и что с того?!

— Да то, — моментально потеряв терпение, рявкнул я. — Что у меня КОНЧИЛИСЬ, МАТЬ ИХ, СЛОВА!

Стакан с бурым алкогольным пойлом, неосмотрительно поставленный на узкий подлокотник, полетел на пол, а ехидное подсознание под звон осколков успело отметить: "И ты ведь каждый раз с подобной претензии взрываешься".

— Не знаю я, чем тебя еще поддержать! Когда я тебе говорю то же самое — ты выкатываешь обиду на это! Когда я молчу — ты обижаешься еще хлеще! Когда я придумывал все новые и новые слова, ты успокаивалась, но ненадолго! У меня не бесконечный, чтоб его, словарный запас, и русский язык тоже не безразмерный! 

Ира, вжавшись в стул, с ужасом смотрела на меня сверху вниз. В любой другой момент я бы отметил, насколько это любопытно и, возможно, даже забавно, учитывая то, что мы с ней одного роста — но сейчас бушевали другие эмоции.

— Может, мне тебя на других языках мира начать утешать? На украинском? Японском? Суахили? Какой выберешь? Как мне еще перед тобой попресмыкаться? Я сам через все это проходил, сам черствел под гнетом выливающегося на меня говна из бочки с размашистой надписью "Жизнь" на боку, мне говорили точно то же, что я говорю тебе — но мне хватило и двух-трех раз! И я понял! — краем глаза я заметил какое-то шевеление по правую руку, где сидела Правда, но не придал этому значения. — И ты, мать твою, пойми, что не будет в этой жизни все белым, что черный — это основной цвет этого мира! И он не отмывается бесследно! Его приходится оттирать и оттирать, снова и снова, пока не исчезнут разводы, не пропадут последние подтеки! А знаешь, почему, дорогая моя? Потому что наносить белую краску на грязную поверхность строго запрещено.

Припечатав последние слова с какой-то особенной, убийственной злостью, призванной снять розовые очки с собеседницы — хотя я, как обычно, больше говорил, чем слушал, да и слушать-то было нечего — я упал обратно в кресло, похлопал рукой по подлокотнику в поисках стакана и, не найдя оного, сплюнул в сторону.

Ира, съежившись на своем месте, перевела дрожащий взгляд с меня на Полину, словно спрашивая, прав ли я.

И, получив сухой кивок от олицетворения истины в этом мире, разрыдалась.