6

Сто шестьдесят вторая – разбой. Максималка по четвёртой части – от восьми до пятнадцати. Семнадцать – это чувак креативно подошёл к процессу, творчески. «Странно», – подумал я и невольно глянул на Лёху, который сидел на лавке напротив. Наши ноги по типу «гребёнки» упирались: его – в мою лавку, мои – в его. Лёха молчал.

– Несколько эпизодов или крякнул кто-нибудь из пострадавших после первого суда. Ещё одну статью зацепил до кучи, – тихо сказал незнакомый пацанчик, сидящий слева от Лёхи, разгадав причину моего вопросительного взгляда.

В перерыве, перед резюмирующей частью приговора, адвокат Лёхи заставил всех нас остаться в зале заседаний и написать краткие апелляционные жалобы.

– На всякий случай, – сказал он. – Не факт, что судья их у меня примет, но я попробую.

– Что значит «не факт»? – спросила Светка.

– Жалобу Алексея примут, а по вашим жалобам может упереться – типа, у вас свои адвокаты есть. Но я им передам, если что.

– А нам не накинут? – спросил я Лёху.

Лёха пожал плечами.

– Накинуть могут, если вскрылись дополнительные факты, которые не были известны суду первой инстанции. Так – нет, – пояснил пацанчик.

КамАЗ замедлил ход, попрыгал, раскачивая нас от стенки к стенке, и остановился.

– Приехали?

– Вряд ли, – снова ответил паренёк рядом с Лёхой. – Кого-нибудь ещё подгрузят.

Так и вышло. В наш отсек по одному поднялось так много человек, что, сдвинувшись друг к другу, мы еле умещали свои ноги в узком проходе между лавками. «Как кильки в банке», – подумалось мне. Один из вошедших не уместился и, пройдя в конец отсека, прижался спиной к глухой задней стенке кунга.

Среди вошедших был один долговязый парень с густой тёмной окладистой бородой и без усов, на макушке его головы была надета маленькая вязанная белая шапочка. Парень не выпускал из рук толстенную тёмно-коричневую книгу с золотым теснением и золотыми буквами на обложке. «Коран», – прочитал я.

Парень был удивительно спокоен, я бы даже сказал, отрешён. Отрешённость эта его читалась в осанке, больших задумчивых чёрных глазах и движениях. Зайдя последним и пройдя в самый конец отсека к уже стоящему там человеку, он просто остановился и замер на секунду, и те ребята, которые уже плотно умостились на лавке, молча раздвинулись, освобождая ему место.

КамАЗ не заводили, но дверь в кунг захлопнули. Через пару минут дыхание людей, тесно прижатых друг к другу, нагрело воздух в отсеке, и я почувствовал, что начинаю сильно потеть и задыхаться.

– Начальник, вентиляцию включай! Дышать нечем!

Как только включили вентиляцию, почти все, кто были в отсеке, закурили. Буквально через минуту горячий воздух наполнился густым дымом, который почти не вытягивался наружу через крошечное круглое приспособление в потолке кунга. Я видел, как мучался охранник рядом с входной дверью в кунг, но при этом он старался сохранить безучастный вид, не решаясь делать замечания курящим.

Концентрация дыма в нашем отсеке была близка к запредельной, и это усиливало неприятные ощущения от жары и духоты. В какой-то момент мне стало тяжело дышать, и я испугался, представив, что потеряю сознание. Я взглянул на Лёху – его лицо и футболка были мокрыми от пота. Приступ паники, начинавший нарастать в сознании, как снежный ком, мешал мне сосредоточиться на чём-либо ещё, кроме собственных ощущений. Я упёр локти в колени Лехи и положил голову на собственные ладони, стараясь перенести на них вес головы и туловища. Стало немного легче, но вдруг гул, создаваемый невидимым вентилятором, прекратился. Совсем скоро жара в нашем отсеке стала напоминать мне парную в городской бане, куда я последние шесть лет ходил по субботам. Эта мысль придала мне силы и успокоила. Я закрыл глаза и сказал себе: «Я в бане. Можно было бы и поддать пару ковшиков».

Сидя с закрытыми глазами, я слышал, что сидящие друг на друге арестанты разговаривают. В основном шёл обмен информацией о том или ином суде, судье или сроках, полученным тем или иным зеком. Странно, но я почти не слышал мата, который, казалось бы, в подобных ситуациях совершенно уместен. Зеки разговаривали друг с другом вполголоса, чтобы не мешать своим соседям, и вообще атмосфера в КамАЗе была на удивление приличной и отвечала всем возможным в такой обстановке канонам благопристойности и этикета. Помню, как меня это удивило.

Глядя на зеков, с которыми путешествовал, я не мог не отметить одну деталь: все они казались мне совершенно обычными людьми совершенно обычной внешности. Помести их в вагон электрички, их внешность ничем бы не отличалась от внешности пассажиров вагона, едущих с работы домой.

В основном тем, кем был заполнен отсек перевозки, развозившей из судов арестантов по изоляторам Москвы, было на вид от двадцати до тридцати лет. Рядом с Лёхой сидели, тесно прижавшись друг к другу, двое ребят, чья манера держаться безошибочно выделяла в них людей, которым происходящее было знакомо до мелочей. Они со знанием дела комментировали то, что говорили другие, и совершенно не рефлексировали на дым, жару и тесноту в отсеке. Один из них, гладко выбритый паренёк славянской внешности с ясными и задумчивыми голубыми глазами, долго, не моргая, смотрел на меня, что-то тихо говоря своему товарищу примерно того же возраста, что и он сам.

– Первоход? – спросил он меня спустя некоторое время.

– Первоход.

– Сто пятьдесят девять, четыре?

– Угу.

Парень помолчал немного, покивал, что-то сказал товарищу и, глядя на меня, продолжил:

– Что творят, уроды! Скоро полстраны пересажают по сто пятьдесят девятой. У них в УК больше статей, что ли, нет? Неспроста это, неспроста...

Товарищ его, явно кавказской наружности, худощавый, с большими и длинными узловатыми руками, в которых он держал пластиковый пакет с надписью «Перекрёсток», спросил:

– Судили уже или возят ещё?

– Шесть общего.

Сидящие вокруг многозначительно покивали.

– Дохера для первохода. Большой ущерб, что ли?

– Да по сравнению с Сердюковым – копейки.

Ребята осклабились.

– Вот поэтому и дали от души. Если б больше подрезал, дали бы меньше.

– А совсем много – в депутаты бы взяли!

– Наверное. Но Поклонского, вон, из зала суда отпустили.

– Так он пару лет в СИЗО суда ждал.

– Я читал, что Поклонский, – сказал товарищ кавказца, – как-то с Дворковичем связан. А это уже политика. Знает много – вот и выпустили, чтоб не начал рассказывать что не надо.

– Да-а, – посмотрел на него кавказец, впадая в задумчивость.

– Апелляшку-то краткую написал? – спросил сосед кавказца слева от него.

– Написал. А когда там теперь чего?

– Смотри, – начал объяснять славянин, – сначала тебе пришлют приговор в СИЗО. Ты его получишь и поставишь дату, когда получил. Это важно – дату поставить. От этой даты у тебя десять дней, чтобы подать расширенную апелляшку. Её с адвокатом составите. Он к тебе приходить будет на централ. Потом месяца два-три – и Мосгорсуд назначит дату.

– Это меня повезут в Мосгорсуд потом?

– Нет. Прям из централа по телеку будешь присутствовать.

– По телеку?!

– Да. Типа, как скайп.

– А адвокат?

– Адвокат в суде будет.

КамАЗ неожиданно остановился.

– Приехали, что ли?

– Въездная группа.

– Минут через пять отгрузят, если повезёт.

Народ в отсеке зашевелился, некоторые, в самом конце отсека, встали, расправляя свои целлофановые пакеты. КамАЗ снова заурчал мотором и, проехав ещё немного, встал. Дверь в кунг открылась, конвойный, ехавший с нами в кунге, открыл решётку в отсек и скомандовал:

– По одному! Руки за спину!