✧ 57/?

Кольцо Юнги откапывает на второй день.

Слова Чимина о том, что все написанное ему от имени Чонгука было лишь планом Намджуна и Югема, немного успокаивает. Если сам Чонгук так не думает, значит прощаться с ним рано, но Юнги все еще чувствует слишком мало, чтобы этому радоваться. Поглотившая его апатия только ухудшает положение.

Мин приходит к морю уже после заката, без особого труда узнает место, где сидел прошлой ночью, и в песке рядом находит оставленное там письмо и кольцо. Бумага слегка намокшая и буквы из-за этого размыты, но Юнги все равно понимает, знает, помнит, что там написано — он перечитывал это письмо сотню раз.

Море шумит, радостно приветствуя его. Юнги улыбается и думает: он хотел бы остаться здесь навечно, потому что именно сейчас, как и прошлой ночью, только в этом моменте чувствует себя спокойно. Он ощущает себя дома, будто этот город и этот пляж — единственное, где ему есть место.

Юнги снимает себе небольшую квартиру неподалеку, чтобы не пришлось добираться до моря слишком долго и можно было увидеть его из окна. Он не знает, как надолго собирается остаться, но платит сразу за месяц — просто чтобы хозяйка не донимала его. Даже если уедет раньше, ему этих денег не жалко.

На четвертый день Юнги покупает себе какой-то недорогой скетчбук и черную ручку. Он приходит этим же вечером к морю, чтобы записать его, зарисовать, и неосознанно добавляет на получившийся нелепый рисунок до боли знакомый силуэт. Чонгук словно преследует его, но лишь потому что Юнги сам ему это позволяет.

Все мысли заняты только им, Юнги не может себя контролировать. Внутри все ноет, спутывается в один большой комок из любви и боли, который никак не получается распутать. Юнги хочется вернуться. Точно так же, как той ночью, поймать первую попавшуюся машину, растереть это расстояние в мелкую крошку, сразу по возвращению упасть в его объятия и заснуть, крепко и надолго. Юнги себя останавливает, бьет по собственным рукам, к Чонгуку тянущимся — нельзя.

На девятый день Юнги выпивает с незнакомцами. Он выходит из бара на свежий воздух, закуривает и чувствует себя счастливым и свободным. В голове нет ничего лишнего, но Чонгук все еще там — Юнги думает, что выгонять его оттуда уже бесполезно.

Ночью двенадцатого дня Юнги просыпается от кошмара. Он вытирает со лба пот, осматривается, осознавая, что в квартире, кроме него, никого нет, и на смену воцарившемуся в его душе спокойствию приходит тревога. Одиночество перестает быть красивым, с каждым днем оно приобретает все более уродливую форму, пугает и давит.

На пятнадцатый день Юнги понимает, что скучает. Он скучает по Чонгуку, по родному городу, по любящим рукам, поцелуям в нос и скулы, скучает по совместным просмотрам фильмов и сериалов, которые перестают быть интересными уже со второй минуты, когда рядом тот, кого любишь больше, чем собственную жизнь. Юнги скучает и эта тоска съедает его, выжигает только-только оживающие чувства.

Вечером шестнадцатого дня Юнги получает уведомление от твиттера, и когда всматривается в фотографию, понимает: пора возвращаться. Он не заходит в квартиру, чтобы забрать свои вещи — у него их здесь просто нет. Юнги мнет исписанный и изрисованный от корки до корки скетчбук в руках, пока ждет заказанную машину, оборачивается в последний раз к морю и про себя обещает, что обязательно вернется. Клянется, что не один.

Чонгук выгоняет друзей по домам почти в десять вечера. Вечеринка, постепенно превратившаяся в свидание Чимина и Тэхена, больше действует на нервы, чем расслабляет, поэтому спустя два с половиной часа этого кошмара он наконец не выдерживает и принимает решение закончить весь этот цирк. Под горячую руку попадает даже Хосок, настаивающий посидеть еще немного хотя бы вдвоем. Чонгук практически силой выталкивает его из квартиры, и закрыв наконец за друзьями дверь, выдыхает. Эта квартира и без того душит его последние две недели, а с другими людьми здесь еще более тесно.

Чонгук открывает окна, позволяя прохладному воздуху пробраться внутрь, убирает со стола пустые бутылки — сам он не выпил ни глотка, хотя его пытались заставить. Настроение настолько отвратительное, что, кажется, выпей он хоть немного — станет еще хуже.

Не проходит и пяти минут, как в дверь квартиры снова звонят. Чонгук тяжело вздыхает, настойчивость друзей начинает его раздражать. Ему на самом деле хочется побыть в одиночестве, хоть это и не очень хорошо для него. Единственный человек, чью компанию он бы с удовольствием принял сейчас, неизвестно где, и веселиться в момент, когда он даже не знает, что с ним, как-то не хочется.

— Я ведь сказал, я хочу остаться один, — Чонгук распахивает дверь настолько резко, что Юнги еле успевает отойти.

Они встречаются взглядами и Чонгук замолкает на полуслове. Он забывает все, что говорил и делал, забывает даже кто он и как его зовут. Собственные легкие закрываются — он не может сделать ни вдоха. Юнги стоит прямо напротив, смотрит на него виновато, и за пеленой этой вины целый океан тоски. Чонгук видит его.

Юнги делает первый шаг, к нему в квартиру, и попадает прямиком в его руки, как и мечтал каждый день, каждую секунду, находясь вдали от него. Чонгук обнимает его за шею, так крепко, словно в любой момент Юнги может исчезнуть снова, и прижимает к себе ближе. Он заново учится дышать, жить, но все еще не может сказать ни слова.

Руки Юнги на его талии, долгожданные, переполненные нежностью поцелуи — на шее, и Чонгук наконец-то может чувствовать себя целым. Он пропускает момент, когда оказывается прижат спиной ко входной двери. Юнги целует его не спрашивая, потому что знает, он точно получит ответ. Чонгук стаскивает с него куртку, жмется к нему ближе и кусает в поцелуе его губы — он скучал и ему было больно, все еще больно, пускай Юнги знает, насколько.

Время впервые на их стороне, минуты растягиваются в целые часы, чтобы они могли подольше остаться только вдвоем, сказать все, что не сказано, сделать то, что не успели сделать. Они не произносят ни слова, но и без них все предельно ясно.

Через сотню мгновений Чонгук находит себя лежащим на собственной кровати. Юнги снимает с себя водолазку и наклоняется к нему, чтобы поцеловать снова, касается кожи под свободной футболкой, кусает под линией челюсти — больно и приятно одновременно. Чонгук, кажется, просит его не оставлять никаких меток, но лишь про себя, потому что вслух произнести не хватает ни смелости, ни сил.

Юнги вместе с телом оголяет душу, у Чонгука выступают слезы — он влюблен до беспамятства, до дурацких бабочек в животе от встречающихся взглядов, до искр перед глазами от одних только прикосновений. Юнги его жизнь и он же его погибель, самая большая, недосягаемая мечта, которой суждено сбыться только в какой-нибудь сказке, его тоскливое «вчера» и наполненное надеждой «завтра». Пальцы путаются в волосах, Чонгук дышит через раз и собирает все касания, все поцелуи, запоминает их, будто в последний раз. Юнги его самый страшный кошмар, но без него солнце не светит, звезды не стелятся по ночному небу покрывалом. У Чонгука без него ничего не клеится, не получается.

Юнги изучает его тело словно впервые, пусть и помнит наизусть каждый миллиметр, знает все чувствительные места, будто заучивал это вместо материала на школьные экзамены. Он покрывает поцелуями ключицы и плечи, оставляет засосы на тазобедренных косточках и целует внутреннюю сторону бедер — Чонгук от этого теряет голову.

У Юнги все чувства будто на таймере, и время на нем истекает именно сейчас. Он чувствует наконец все то, что не мог еще несколько часов назад, осознает все, что пытался осознать в одиночестве. Все самые сложные вещи, которые он должен был понять, сейчас становятся до смешного простыми.

Чонгук тихо стонет и Юнги теряет остатки разума, отключается, как по щелчку пальцев. Он оставляет поцелуи везде, где может, касается там, где никому больше, кроме него, не позволено, и чувствует, как разбитое сердце чудесным образом собирается обратно в целое, почти новое и не раненое. Чонгук смотрит на него, утопает в его любящем, полном нежности взгляде и не пытается спастись. У Юнги в глазах неприкрытое восхищение, такое же, как было в первый раз, в десятый, в сотый — он всегда смотрит на него так, и Чонгук краснеет, будто впервые.

Юнги дышит тяжело, но ровно до того момента, когда Чонгук оказывается на нем сверху — дальше от открывающейся ему картины дыхание перехватывает, и он вдруг понимает, что совсем не против задохнуться вот так. Чонгук непозволительно красивый, все его тело, движения, даже его душа — все это привлекает, притягивает, приковывает Юнги к нему стальными цепями и ему не хочется вырываться.

Чонгук кусает собственные губы, смотрит на Юнги сверху вниз, двигается сам и стонет на выдохе, выгибается, откидывая голову назад. У него на шее блестят капли пота, и Юнги поднимается, чтобы сцеловывать их. Чонгук вцепляется пальцами в его волосы, Юнги сжимает его бедра, оставляя следы от своих рук на песочного цвета коже.

— Я люблю тебя, — единственное, что звучит за весь вечер, и Юнги произносит это первый.

Он обнимает Чонгука крепче, чем когда-либо, утыкается лбом в его плечо, подставляется под его ласковые прикосновения и изо всех сил старается им надышаться, чтобы если снова разойдутся, хватило хоть ненадолго.

— Я люблю тебя, — Чонгук вторит ему, зачесывает назад его взмокшие волосы, повторяет эти слова снова и снова, чтобы Юнги услышал его, запомнил, поверил.

Второй раз за вечер Чонгук оказывается прижат к стене, но теперь это душевая кабина. Юнги целует его, пока не глядя настраивает температуру воды, и Чонгук тянется к нему еще ближе, хотя между их телами уже давно нет никакого расстояния. Тоски по Юнги в его сердце так много, что ему хочется слиться с ним в одно целое и больше никогда не расставаться, быть всегда и везде вместе, вдвоем, отстроить для себя отдельную вселенную, в которой их никто не тронет, никто не посмеет касаться их чувств своими грязными руками.

— Ты уедешь со мной? — Юнги смотрит Чонгуку в глаза, переплетая их пальцы. — Если я попрошу тебя бросить все здесь и уехать со мной, ты уедешь?

— Да, — он отвечает, даже не думая, и Юнги это успокаивает — не сомневается.

Чонгук натягивает на себя его толстовку, в которой случайно уехал после их свидания на крыше. В квартире холодно, особенно после душа. Юнги закрывает окно, вытаскивает из шкафа Чонгука домашние штаны для себя, потому что планирует задержаться здесь подольше.

С мокрых волос капает, Чонгук в очередной раз просушивает их полотенцем. Он остается у зеркала дольше, чем планировал, цепляется взглядом за пятна, каким-то неизвестным никому созвездием рассыпавшиеся по его шее, плечам и ключицам. Юнги находит его там, в ванной, обнимает со спины и целует в изгиб шеи, тихо извиняется, потому что знает, что за все это им обоим будет прилетать.

— Сокджин нас убьет, — Чонгук тихо смеется, его смех ложится пластырями на оставшиеся сердечные раны. — Теперь точно придется просить у Чимина выходные, это при всем желании не замазать.

— Ну и пускай, — Юнги проводит носом по шее и оставляет поцелуй за ухом. — Я люблю тебя.

— Не смей больше так пропадать, — Чонгук поворачивается к нему, чтобы обнять. — Прости, что все так случилось. Я этого не хотел.

— И ты прости, что заставил тебя ждать так долго, — Юнги улыбается ему той самой улыбкой, которая предназначена только для него одного.

Чонгук улыбается тоже. Ему нечего ответить, хотя невысказанного так много. Слова не хотят складываться в предложения, не желают произноситься, и он решает, что так тому и быть. Он вытирает полотенцем все еще мокрые после душа волосы Юнги и целует его снова. Мир вокруг успокаивается.