451 ГРАДУС ПО ФАРЕНГЕЙТУ

Взгляд её был полон нежного недоумения: чёрные глаза взирали на мир с такой пытливостью, что от них не мог ускользнуть даже малейший жест.

В кронах деревьев над их головами раздавался чудесный звук – словно сухой дождь пронизывал листву.

Если тебя спросят, сколько тебе лет, то всегда отвечай, что тебе семнадцать и ты сумасшедшая.

Когда то – он был ещё ребёнком – у них в доме отключили свет, и матери удалось отыскать последнюю свечу; она зажгла её, и за этот короткий час совершилось поразительное открытие: пространство потеряло все свои огромности и уютно сомкнулось вокруг них, вокруг матери и сына, преображенных и мечтающих лишь о том, чтобы электричество не загоралось как можно дольше...

Ничего особенного. Просто мама, папа и дядя сидят и беседуют. Сейчас это такая же редкость, как ходить пешком.

Лицо было таким тонким, что напоминало циферблат маленьких часов, слабо светящихся в ночной темноте комнаты, когда, проснувшись, хочешь узнать время и обнаруживаешь, что стрелки в точности показывают тебе час, минуту и секунду, и это светлое молчаливое сияние спокойно и уверено свидетельствует: да, скоро станет ещё темнее, но все равно в мире взойдёт новое солнце.

Ну многих ли ты ещё знаешь, кто вот так же мог бы возвращать тебе твой собственный свет?

«Нет, - сказал он самому себе, я не счастлив.»Это было правдой, и он должен её признать. Свое счастье он носил, как маску, но девушка схватила её и умчалась по газону, и теперь уже невозможно постучаться в дверь её дома и попросить эту маску назад.

Мы с вами живём в век одноразовых салфеток. Высморкался в кого-то, скомкал его, спустил в унитаз, ухватил другого, высморкался, скомкал, в унитаз.

-Почему у меня такое чувство, будто я знаю вас уже много-много лет?

-Потому что вы мне нравитесь, и мне ничего от вас не надо.

Они просто живут в этих стенах, болтливая стая древесных павианов, которые не говорят ничего, ничего, ничего, но зато говорят громко, громко, громко!

Нас нельзя оставлять в покое. Надо, чтобы мы хоть когда-нибудь о чем-то тревожились.

Никто не рождается свободным и равным, как гласит Конституция, все делаются равными.

Нельзя построить дом без дерева и гвоздей. Если ты не хочешь, чтобы дом был построен, спрячь гвозди и дерево. Если ты не хочешь, чтобы политика оборачивалась для человека бедой, сделай так, чтобы он не ломал голову, разглядывая дело с плохой и хорошей стороны. Покажи ему только одну сторону. А ещё лучше – не показывай ни одной. Пусть он забудет, что на свете есть такая вещь, как война.

Дай народу всякие соревнования, пусть выигрывают те, кто помнит больше текстов популярных песен, или названий столиц штатов, или знает, сколько кукурузы вырастили Айове в прошлом году. Впихивай в голову людей несгораемую информацию, набивай их под завязку «фактами», так чтобы их распирало от этих проклятых фактов, но чтобы при этом они считали себя «блестяще информированным. Они почувствуют, будто они думают, у них возникнет ощущение движения, хотя никакого движения не будет. И тогда они будут счастливы, потому что те факты, которыми их набили, никогда не меняются. Не давай им такие скользкие материи, как философия или социология, которые связывают вещи воедино. Это прямой путь к меланхолии. Каждый мужчина, который может разобрать телестену и потом собрать её, куда счастливее человека, который пытается подойти к Вселенной с логарифмической линейкой, исчислить её, измерить и выразить уравнением, поскольку вселенную невозможно измерить и исчислить без того, чтобы человек не ощутил при этом своей звериной сущности и одиночество.

«Мы не можем сказать, в какой точно момент зарождается дружба. Когда капля за каплей наполняешь сосуд, в конце всегда бывает капля, от которой влага переливается через край; так и с вереницей одолжений – в конце концов делается такое, от которого переполняется сердце.» («Жизнь Самюэла Джонсона», Босуэлл)

Из всех, кого я помню, она единственная смотрела на меня, не отводя глаз, – так, словно я чего-нибудь стою.

Никто больше никого не слышит.

Я не могу говорить со стенами, потому что они орут на меня.

У нас есть всё, что нужно для счастья, но мы несчастны.

Хорошие писатели часто прикасаются к жизни. Средние – мимолётно пробегают рукой по её поверхности. Плохие же насилуют её и оставляют на съедение мухам.

Итак, теперь вы понимаете, почему книги так ненавидимы и почему их так боятся? Они показывают поры на лице жизни.

Когда человек умирает, в этом есть своя светлая сторона: поскольку тебе уже нечего терять, ты можешь пойти на какой угодно риск.

Зачем тратить свои последние часы на бег в колесе, утверждая при этом, что ты вовсе не белка?

Карлик, стоящий на плечах великана, может видеть дальше, чем сам гигант. (Лукан)

Ошибочно принимать парадокс за открытие, метафору за доказательство, поток многословия за источник истины, а себя за оракула – это недомыслие, присущее нам от рождения. (Валери)

Ведь в наши дни каждый полагает, каждый абсолютно уверен: со мной-то уж никогда ничего не произойдёт. Это другие умирают, а я буду жить и жить. 

Нет последствий, нет и ответственности.

Сколько раз человек может тонуть и при этом оставаться в живых?

Солнце горит каждый день. Оно сжигает Время. Планета несётся по кругу и вертится вокруг собственной оси, а время только и делает, что сжигает годы и в любом случае сжигает людей, не прибегая к его, Монтага, помощи.

Огонь. Он ничего не жёг. Он согревал.

Мы все совершили в своей жизни правильные ошибки, иначе не оказались бы здесь.

Лучше держать все в наших мтарых головах, куда никто не сможет заглянуть, никто даже не заподозрит, где надо искать.

Но ведь людей невозможно заставить слушать.

Каждый человек, когда он умирает, должен оставить что-то после себя. Ребёнка, книгу, картину, дом, который ты построил, стену, которую ты возвел, пару башмаков, которые ты сшил своими руками. Или сад, который ты посадил. Что-то такое, чего так или иначе касались твои руки, – чтобы твоей душе было куда уйти после твоей смерти, когда люди посмотрят на дерево или цветок, который ты посадил, ты будешь там. Не имеет значения, что именно ты делаешь, главное, чтобы ты изменил что-то и чтобы это «что-то» было одним до твоего прикосновения, а когда ты убрал руки, оно стало другим, похожим на тебя самого.

Нам отведено не так уж много места на планете, мы живём по милости дикой природы, и забрать ей у нас все, что она дала, так же легко, как сдуть нас своим дыханием или наслать океан, который поведает нам, что не такие уж мы большие, какими себе кажемся. Если мы забудем, как близко бывает присутствие дикой природы по ночам, то в один прекрасный день она придёт и съест нас, потому что к тому времени мы помнить не будем, насколько она может быть ужасной и реальной.

Напитай свои глаза чудом. Живи так, как если через десять минут умрёшь на месте. Открой глаза на мир. Он более фантастичен, чем любая греза, сделанная и оплаченная на фабрике. Не проси гарантий, не требуй никакой безопасности – такого зверя не существовало. А если бы и существовал, то он бы был родственником ленивцу, который из-за дня в день и целыми днями висит вверх ногами на дереве, просыпая всю свою жизнь.