4

Передо мной расстилается довольно большая площадь, причем поднята на уровень моих глаз. Ее ближний ко мне край резко обрывается; чтобы оказаться на площади, на нее надо забраться - это можно сделать где-то слева, или по лестнице, или еще каким-то образом. Я не могу сказать определенно, потому что на площадь в итоге я не заберусь, а так и останусь здесь, внизу, хотя здесь и сырее и прохладнее, чем на площади - она печется на солнце как бы задаром, просто так, между основными своими заботами.

Обрыв, следовательно, прохладный и темный, а площадь светлая и жаркая. Площадь светлая еще и оттого, что она покрыта чем-то вроде асфальта; утверждать, что это асфальт, мешает то, что, если бы это действительно был асфальт, это было бы однообразно и очень скучно... такая гигантская тяжелая лепешка асфальта, мрачно-серая, причем если бы она еще была ровной, то интерес к ней мог бы держаться удивлением, что такую огромную площадь так ровно залили, но это маловероятно; значительно вероятнее, что асфальт был бы в волнах, а это удручало бы как внешним видом, так и тем, что это ожидалось. А на моей площади каждая ее точка кажется существующей самой по себе и вместе они создают разнообразие, скорее присущее живой природе. Если бы это был асфальт, то не было бы и того ощущения оптимистичной легкости, которое исходит от этой площади.

Я знаю, что на той стороне нечто, похoжее на небольшой городок. Возможно, что-то, что остается за моей спиной, тоже относится к городку, то есть площадь делит его на две части. Но, может, за моей спиной уже пригород, что-то вроде дачного поселка; мне, например, кажется, что это дачи, но тогда становится совсем непонятным происхождение площади: вроде бы вот последняя улица дачного поселка, параллельно обрывистому краю площади, потом вдруг откуда-то взявшаяся площадь да еще такая огромная, а на том краю уже город. Не очень правдоподобно, но внутреннего протеста не возникает - наоборот, кажется, что именно вот так все и должно быть. Правда, держат в недоумении размеры площади: если она естественного происхождения, то почему ничем не заполняется, а если искусственного, то как образовалась и для чего? Из тех площадей, которые я мог бы вспомнить, таких размеров мне не попадались. В поперечнике минимум с километр - это от меня до контуров городка, а вправо и влево вообще не улавливаю сколько: во-первых, потому что взгляд ни в одну, ни в другую сторону я не перевожу (кстати, непонятно почему), а углом зрения края площади явно не ухватить; во-вторых, я вообще мысленно не ощущаю никаких ограничений по обоим краям - похоже, будто края постепенно растворяются в атмосфере, сливаются с ней. (Вполне возможно, что такие неправдоподобные размеры площади - следствие детских впечатлений, но у меня нет полной уверенности, что это детство).

Я стою так близко к обрывистому краю, что чувствую исходящий от него земляной холод. Поскольку зеркало площади находится на уровне моих глаз, тень от обрыва не может быть большой и она действительно всего шаг-два, тем более что солнце, судя по тому, как печет, стоит над площадью: это что-то около трех часов и середина лета. Я занимаю не самую уютную точку этого пространства. Здесь довольно сыро и вообще ничего интересного, перед глазами в основном вертикальная полоса обрыва, почти полностью земляного - что-то его прикрывает, но так мало и легко, что все равно думаешь, что там только земля, причем как бы свежеотрытая. Даже если бы я сделал всего два-три шага назад, уже было бы лучше: я вышел бы из тени и, хотя зрительно сырой обрыв все равно подавлял бы все остальные ощущения, палящее солнце быстро изгнало бы из меня зябкость. Отойти от обрыва еще дальше, к дачам, вообще было бы хорошо; там зелень смягчала жару звон пустого пространства над площадью. Можно было бы подняться и на саму площадь - все же приятнее стоять на солнце, чем в сырой тени; тем более что можно не уходить далеко от края и этим сохранять возможность в любой момент вернуться в тень. Но, несмотря на такие соблазнительные возможности, я никуда не иду, продолжаю стоять на таком не самом удачном месте.

Назад меня не очень тянет. Там в проходах между заборами умиротворяющая тишина, мягкая нагретая пыль. Там мне всегда спокойно, я чувствую себя погруженным в среду, похожую на теплое облако, прозрачное, но надежно ограждающее меня от внешних напастей. (Считается, что взрослый человек уже свободен от подобных мыслей, состояний. Я тоже больше все же склоняюсь к тому, что они пришли ко мне из подросткового возраста, но мне и сегодня приятно знать, что за моей спиной есть место, куда я могу вернуться в любой момент и где из меня всегда уходит тревога - ну или стихает - и мне не стыдно в этом признаваться. И не стыдно признаваться в том, что я часто думаю о таком месте, а если его нет, то мечтаю о нем. Вероятно, взрослые стесняются подобных «мыслей из детства» из чувства самосохранения: как бы в том, что мы носим в себе детские ощущения, другие не усмотрели нашу слабость. В общем-то, так оно и есть: и слабость разоблачат, и не преминут этим воспользоваться. Суровость, которую напускают на себя взрослые люди, вообще отдает некоторой театральностью. Это особенно заметно по людям, которые только что вышли на пенсию, - как они сразу обезоруживаются! Действительно: с кем им теперь воевать?  Наверное, надо нам всем однажды как-то договориться между собой, что можно больше не угнетать в себе детство. Ладно, если бы это приводило к чему-нибудь путному...)

Назад меня не очень тянет еще и потому, что я так и так окажусь там. Тянет меня на площадь.

Можно было бы сказать, что меня влечет городок на том краю площади, но пока я стою у обрыва, это не совсем верно. Отсюда его контуры представляют собой сплошную полосу, нижний край - ровная линия, верхний край - как водится, ломаная линия; полоса издали кажется неподвижной, неживой, и поэтому сам городок не кажется мне заманчивым. В конце концов, я так и не ступлю на площадь и не войду в городок, зато откуда-то во мне хранится знание, «что было бы, если бы я ступил на площадь». Вот оно.

Я ступлю на площадь, но на ней так много незанятого места - площадь совершенно свободна от построек, от растительности, транспорт на ней вообще исключается, а людей очень мало, - что я, конечно, не удержусь от того, чтобы не сделать несколько шагов по направлению к той стороне. Правда, сделав несколько шагов, я остановлюсь и обращусь лицом к своему краю - он еще будет рядом, я еще буду мысленно связан с сырой прохладой, которую он источает, но тело уже начнет прогреваться солнцем, избавляться от прохлады. Я пойму, что смогу сделать еще несколько шагов вперед, не изменяя своему краю, оставаясь его принадлежностью. К тому же раззадоривает даровая возможность это сделать: люди на площади есть, но они так редко рассыпаны, что никто не думает о столкновении и передо мной все время свободно; если кто-то и пересекает мой путь, то только его воображаемое продолжение шагах в двадцати-тридцати от меня. И я сделаю еще несколько шагов вперед, предварительно потоптавшись на месте - то ли еще оставаясь в нерешительности, то ли отогреваясь на солнце, обращая на это внимание.

В какой-то момент я вдруг обнаружу странную вещь: я нахожусь как бы во взвешенном состоянии. Чтобы меня сдвинуть в одну или в другую сторону, хватит одного легкого тычка пальцем. Похоже на то, что я на середине пути, но это явно еще не геометрическая середина и тем более не центр тяжести - центр  ближе к той стороне, которая держит на себе дома - хоть и небольшие, но их много, - людей, транспорт - в общем, насыщенную жизнь, и она тяжелее моей стороны площади;  моя легкая, потому что  пустая - на ней никого, кроме меня, из людей нет; был бы хотя бы еще один человек, и если еще в чем-нибудь темном, то зрительно это уже утяжелило бы мою сторону. Она резко обрывается, сходит в теневое прохладное место,  где за густой растительностью, за заборами прячется какая-то жизнь, - это дачи. А дачная часть пространства за моей спиной не в счет: она воспринимается мной как отрезанная от площади, а в данный момент - еще отрезанная и от меня, и получается, что она «про другое», какая-нибудь «часть вторая», если бы я собирался писать о ней.

Это место, тем не менее, я осознаю как «середина» потому, что здесь уравновешиваются моя привязанность к моей стороне и соблазн дойти до той стороны. Получается, что нравственная категория предстала в образе физического объекта. Такое, оказывается, в нас тоже может быть.

В «середине» я уже окончательно избавлюсь от сырости моей стороны, даже начну о ней забывать, и мне не напомнит о ней взгляд, брошенный через плечо на мою сторону, - он будет слишком короток, а край будет уже слишком далеко. Я, правда, еще постою здесь несколько мгновений, последний раз прикидывая:  идти дальше или не идти, все это время всматриваясь в свой край, но так как тень отсюда уже будет не видна, а растительность отсюда уже будет казаться из-за палящего солнца сухой и жаркой, то я так и не воспроизведу ни прохлады своего края площади, ни сырости его обрыва. Это облегчит мою совесть, и я решительно двинусь к той стороне.

 Пока я все это себе представляю, я  продолжаю стоять у своего обрывистого края площади, никуда не иду. То есть, все, что происходило на площади до этого момента, происходило   не в воображении того, кто сидит сейчас за столом и пишет об этом, а в воображении того, кто стоит на площади  и представляет себе  некие предполагаемые события.

Когда я, отбросив все сомнения, двинусь к той стороне, я вдруг обнаружу, что она уже давно приблизилась ко мне, все на ней стало в несколько раз крупнее. Теперь я буду хорошо различать людей, транспорт и обращу внимание на то, что все это движется только вдоль края; они как бы и существуют так: «вправо-влево», совершенно не замечая того, что рядом есть площадь и, следовательно, есть еще куда двигаться. (Наверняка там было движение и вглубь от меня, но я о нем ни разу не подумаю.) Они же перемещаются так, как будто площадь - это не площадь, а море или болото; или вообще пустое место, которое они по каким-то неизвестным мне физическим свойствам не замечают. Значит, и меня не замечают.

Последние метры до края я буду преодолевать с нарастающей робостью. Край будет все увеличиваться в размерах; еще несколько шагов, и он поглотит меня; поток подхватит меня и понесет. Пока я еще на каком-то расстоянии от края, движение на нем я воспринимаю как единый поток и почему-то жду, что он понесет меня обязательно влево

Но вот, наконец, я окажусь на той стороне. Все сразу станет нормальных размеров. Такое впечатление, что размеры менялись не оттого, что у меня менялась естественным образом перспектива, а по какой-то иной причине, не зависящей от моего перемещения, и вот теперь эта причина преодолена и мне даже почудится вздох облегчения, исходящий от улицы, на которой я окажусь.

Здесь меня будет ждать еще вот какая странность: не я буду идти по улице (действительно, как я и предполагал, влево), а больше похоже на то, что улица будет плыть мимо меня вправо Я не то чтобы совсем неподвижен - просто я лучше осознаю движение мимо меня домов, чем свое - мимо домов. Дома будут двигаться небыстро, при желании я всегда смогу успеть прижаться щекой к любому из них, ощущая нагретую шершавость стены, и проводить его долгим прикосновением ладони (рука будет долго распрямляться, тянуться за удаляющимся домом; удаляться он будет не обидно). Будут меняться цвета, не богатые, но яркие: красный, черно-серый, желтый. Это стены домов, провалы подворотен. Будут блестеть немые витрины или окна первых этажей. Дома в основном двухэтажные, либо из красного кирпича, либо со светло-желтой штукатуркой, все вроде бы разных проектов, но впечатление, что похожи. Построены когда-то давно - я бы сказал, «в стиле маленьких городов Западной Европы» (с немецкой речью), но это не совсем так, к тому же я не силен в стилях и мне бы не хотелось внушать кому-либо, что я знаток архитектуры (а так оно и было бы, если бы я настаивал на каком-то определении стиля). Тротуар окажется нешироким, сходящим к проезжей части, тоже не очень широкой, но два ряда транспорта на ней расходятся легко. А вот противоположного тротуара там не будет. И не будет на той стороне никаких построек. Той стороны вообще не будет. По идее там должна быть площадь, но и площади там не окажется. Во всяком случае, мое внимание будет занято чем угодно, только не площадью; взгляд и не будет доходить до нее, остановится на дальнем от меня ряду проезжей части. С середины площади у меня уже будет нарождаться  впечатление, что улица существует, как бы совсем игнорируя площадь, - так оно и окажется, когда я попаду на улицу; даже я, став частью улицы, выкину из головы площадь, перестану думать о ней, как будто ее и не существовало.

Итак, на улице городка мимо меня будут плыть молчаливые люди, тихие машины. Но молчаливые и тихие они только в поле моего зрения. Когда-то, до момента, когда я их начну видеть, это все грохотало; где-то за моей спиной еще будет грохотать. Но здесь, на этом странном отрезке пространства и времени, все это словно будет катиться по инерции. Отрезок небольшой: если воспользоваться измерениями реальности, то это по пятьсот-шестьсот метров в оба конца от меня; когда я смотрю, стоя у своего края площади, взгляд примерно столько и захватывает. Что за концами отрезка, я не знаю и не узнаю. Что-то, безусловно, есть - какое-то прошлое (сзади меня) и какое-то будущее (впереди); но когда я оказываюсь на той стороне с домами, то я вижу только метров на сорок вперед - это примерно два дома, дальше толпа густеет и рассеивает внимание; когда же  стою на своей родной стороне площади, за левым концом отрезка я домысливаю сходящий на нет контур городка с открывающимся белесым простором. Примерно то же самое и за правым концом, в «прошлом», только там исчезновение происходит короче, плотней - конец как бы быстро прячется за угол.

На улице я останусь чужим, ничто меня с ней не свяжет, я так и буду брести один, но с каждой минутой мне будет становиться здесь все приятнее. Настанет момент, когда мне совсем не захочется возвращаться к тому родному прохладному краю площади...

Зная все это, я, тем не менее, так и не ступлю на площадь, а буду зябнуть в сырой тени этого края.