28

Короче они допили коньяк и направились к стойке администратора. Наум по дороге сунул пустую бутылку в кадку с фикусом, а Резеда отклонилась от курса и присела на диванчик отдышаться. На неё напала икота. Резеда сидела, сложив руки на груди, раздвинув ноги, словно горец в электричке и очень мило икала. 

Наум подошел к невозмутимой усатой администраторше. Она всякого повидала. Это было заметно. Но она пошатывалась. И стойка тоже. И весь мир вокруг. 

- Двухместный повыше, - сказал Наум. 

- Шестнадцатый этаж подойдет? 

- А еще выше? 

- Двадцатый, - сказала администраторша. 

- Это спортлото какое-то. Дайте же мне самый высокий номер в вашем прекрасном гадюшнике. 

- Двадцать восьмой. 

- А еще повыше? 

- Повыше только крыша. 

Наум обернулся к Резеде и подмигнул ей. А та уже спала. 

Они загрузились в лифт и отправились в путешествие к небу. К ним присоединились два ухоженных мужика. Они стояли у лифтового зеркала и разглядывали свои лица. Резеда открыла глаза и посмотрела на них. 

- Пидоры, - сказала она, закрыла глаза и прижалась к Науму. 

Мужики смутились и покраснели, а Наум обнял Резеду. С ней он никого не боялся, потому что когда-то в девяностых она завоевала бронзу на чемпионате Европы по дзюдо. Ей на матах повредили мозг и привили бесстрашие. Наум любил Резеду. И не только за это. 

- Ты мой герой, - сказала Резеда и погладила Науму промежность. 

Мужики вышли на десятом. 

"Сосунки" - подумал Наум. 

- Я же говорила, - сказала Резеда и улыбнулась. 

Они доехали до двадцать восьмого и как-то странно ворвались в номер - верхом друг на друге. Закрыли дверь на замок. Повесили цепи и наложили заклятье. И сдвинули кровати. 

Снаружи продолжалась нелепая борьба за неведомое. Люди водили свои дурацкие хороводы - умирали, пожирали ближних, рожали себе подобных. А Наум с Резедой остались вдвоем - похотливые крысы на блядском катамаране. 

Через три часа Наум откашлялся и сказал: 

- Резеда, вытащи палец из жопы. 

- Из чьей? - спросила Резеда откуда-то из-под коленки. 

- Для начала из моей, - сказал Наум. 

- Ладно, малыш, ладно. Я думала ты хочешь... 

- У тебя же ногти, ты мне кишки покарябаешь. 

- Не сердись, котик, давай я тебе там полижу... 

- Минуточку, - сказал Наум, скатился с кровати и пошел в туалет. 

Он сел на унитаз и подтерся бумажкой. Посмотрел на неё. Так и есть - красное пятно. 

Она ему кровь пустила. Чуть не откусила сосок. Расцарапала живот. Поставила засосы на яйцах. Сука, подумал Наум, вот сука. И испытал прилив нежности к этой безумной женщине. А потом встал и смыл его вместе с кровью. 

Наум вышел из туалета, нашел в ворохе вещей свой рюкзак и вытащил оттуда пистолет. 

Резеда сидела на подушках и курила. Наум сел позади и обнял её. И начал ласкать грудь стволом. Соски не пролазили в дуло, как он ни старался. Резеда застонала. 

- Завтра таксиста сделаем, - сказал Наум в шею Резеде. 

- Да, пусть он ствол отсосет. 

- А может пенсионера у банкомата. 

- Наплевать, они все говно. Ненавижу москвичей. Мы их как зубочистки по одному переломаем. 

- Надо взорвать Москву. 

- И Питер тоже. 

- И Новосибирск. 

- А его за что? 

- Я там служил. 

- Тогда ладно. Прибери-ка ствол. И иди ко мне... 

За окном происходило самое бессмысленное говно из всех возможных - рождался новый день. Восходило солнце. Наум и Резеда лежали в обнимку со счетом 6:8. 

- Слушай, котик, - сказала Резеда, - мне нужно человека в Москве найти. 

- Найдем. В Москве что хочешь можно найти. 

- Надо ему руки сломать. 

- Сломаем, киса. А кто это вообще? 

- Мой отец. 

- Ага, ага. А за что? Он тебя обижал? 

- Он брата обижал. 

- Вот негодяй. 

- Заставлял его маленького писю сосать. Мать узнала и он в Москву сбежал. 

- Все извращенцы в Москве скрываются. Надо их в Мавзолей загнать и сжечь всех. 

- Но сначала руки сломать. 

- А где твой братишка, кис? 

- В тюрьме сидит, по сто пятой. 

- Жалко пацана. Пососешь? - сказал Наум. Он решил прибавить в счете. 

Солнце било в окна. Наум и Резеда лежали крест на крест. Прилипли друг к другу. Науму было грустно. После восьми палок кому не грустно. 

- Киса, - сказал он, - мне грустно. 

- Что случилось? 

- У тебя вот отец есть. Хоть и пидор, но живой. А у меня в земле лежит. 

- Ну-ка, ну-ка. Ты же говорил он машинистом в Калуге работает. 

- Я тебя обманывал. Он десять лет в психушке провел. Большим человеком там был - говночистом в отделении. Двери ногами открывал. То есть, гипотетически, потому что дальше туалета его не пускали. Он прямо там жил, в чулане для швабр и ведер. Но его все уважали и боялись, потому что он с утра до вечера был в говне. У него был деревянный жезл с тряпичным чопом на конце и он им пробивал очки. Трубы были чугунные и постоянно забивались, поэтому он работал с утра до ночи. Говно летело во все стороны, но его это не останавливало. Папа всегда был самоотверженным. А потом настал двадцать первый век и чугун заменили на пластик. Трубы перестали забиваться и отец стал не нужен. Его низложили. Он и повесился в туалете... Резеда, ты что, плачешь? 

- Котик, давай завяжем с этим дерьмом. Поедем домой, в Уфу. Участок купим, я буду кур разводить, а ты стекла вставлять, к примеру. Или я нянечкой в садик, а ты на маршрутку. 

- Давай. Я сам хотел предложить. Устал я людей гасить что-то. Только отца твоего найдем. 

- Да ну его на хуй. 

- Ладно, как скажешь. 

Наум встал и потянулся. Резеда потягивалась на кровати. Наум поднял с пола пистолет и направился к рюкзаку. Его привлек шум за дверью. Он на цыпочках подошел к двери и посмотрел в глазок. В коридоре группировались мужики в полусферах и брониках. Здоровые, страшные. Ебучие москвичи. Извращенцы, садисты. Безумная сволочь, прыгающая на головах, загоняющая спички под ногти. Наум поднял пистолет и взвел курок. Он обернулся к Резеде. Она стояла на кровати - голая, с невысохшими слезами, с беззащитным лобком и полуторасантиметровыми сосками. 

- Киса, - сказал Наум, - прыгай в окно.

Источник