2+2

Меня всегда пугало слабоумие. Каждый день я мысленно слагаю дважды два и опасаюсь, что однажды мой мозг не справится с этой задачей. Но если человек способен отследить своё отупение, тупеет ли он на самом деле?

Я заказал бокал тёмного пива и подсчитал сдачу. На это ушло не более двух секунд — приемлемо. Сделав глоток, я почувствовал, как под моими губами лопаются пузырьки пены. В каком-то дешёвом журнале мне однажды попалась статья о том, что пиво убивает клетки мозга. Должно быть, они тают так же, как эти несчастные пузырьки.

Дважды два равно четыре. Мои клетки оставались живы, чего нельзя было сказать о терпении: я ждал подругу вот уже двадцать семь минут. Двадцать семь — нечётное число, и это хорошо. Я люблю нечётные числа.

Чётные же — не к добру. Если в вашем букете чётное количество цветов, получатель не сможет насладиться их ароматом. У китайцев число четыре символизирует смерть. Оно чётное.

Дважды два равно четыре.

Спустя еще три минуты чья-то рука коснулась моего предплечья. Это была Мария. Я ждал её ровно тридцать минут. Тридцать — чётное число. Она могла прийти минутой раньше или минутой позже, но...

— Здравствуй, — сказала Мария и улыбнулась. Её улыбка была сдержанной, скромной. Так улыбаются те, кто навещают близких в онкодиспансере.

Мария села за стойку рядом со мной, и мы совершили древний языческий ритуал:

— Как добралась?

— Да ничего, пробки только... А ты что, пиво пьешь?

— Ага. Ты не будешь?

— Пока нет.

— Ну, ладно.

Ритуал подошёл к концу. Наш языческий божок по имени Бессмыслица остался удовлетворённым. Согласно преданиям, этот ритуал необходим для благополучного начала общения между двумя смертными, а его несоблюдение чревато ужасными последствиями. Какими именно — предания умалчивают.

Я заказал еще пива, а Мария закурила.

— Как там твоя книга? — спросила она.

— Не спрашивай.

— Поздно!

Я усмехнулся и помотал головою. Мне было стыдно признаться, что за последние три недели моя работа не выросла ни на букву. Словно чёртов Дамоклов меч, нависла она надо мною, такая маленькая, назойливая и безобразная.

Я чувствовал себя отцом уродливого ребёнка-калеки, который каждый день плачется и просит погулять с ним. Но сложно гулять с ребёнком, у которого нет ног, а у меня нет сил не то чтобы таскать его, но и даже на то, чтобы просто встать с кровати. А чадо всё плачет и плачет...

— Знаешь, — я все-таки решил признаться, — иногда мне хочется всё бросить. Потом я буду себя за это ненавидеть, но я хочу завязать.

— Почему? — Мария округлила глаза. Её голос звучал так, будто я признался в избиении женщины.

— У меня ничего не получается. Не знаю, временно это или нет, но всё чаще я думаю о том, что это... как бы так сказать... что это не мой путь.

Украдкой я взглянул, как Мария сделала очередную тягу. Она ждала продолжения, и я продолжил:

— Иногда мне кажется, что для меня писательство — это несчастливый брак, который держится не на любви, а на привычке. Но если я его брошу, то останусь ни с чем.

— Но ведь у тебя это хорошо получается. Я бы на твоем месте не бросала писать.

— Просто ты видишь лишь верхушку айсберга, а его огромная жопа давит мне на горло. Но знаешь, что хуже всего? — я посмотрел Марии в глаза и дождался её кивка. — Дело ведь не только в писательстве. Очень часто я задумываюсь о том, что... что все мои желания фальшивы. Как бы тебе сказать... Мои желания — это, скорее, не то, чего я хочу, а то, чего я хотел бы хотеть.

— Не совсем понимаю...

— Ну-у... — я стиснул губы и потупился, силясь найти доступное объяснение. Дважды два равно четыре. — Вернемся к писанине. Мне нравится считаться писателем. Мне нравится, когда люди знают, что я писатель. Мне нравится получать положительные отзывы. Но нравится ли мне писать? Не знаю. Иногда, пожалуй. Преимущественно это мучение во имя образа, и прежде всего этот образ нужен мне самому. Понимаешь? Мне нравится образ писателя и иногда мне нравится результат работы, но это всё не то...

— А ты думаешь, другим авторам всё легко дается? — заговорила она. — Разве только ты один мучаешься, а все остальные — прирождённые гении с бесконечным запасом вдохновения? Это у всех так, у всех! Это нормально, иначе и не бывает!

— Значит, все писатели — мазохисты, — сказал я и рассмеялся. — Но сейчас речь ведь не только о писательстве... Я просто не могу найти то, чего буду хотеть всецело, без раздумий. Хочу увидеть что-то и сказать: «Да, вот это моё!». Хочу желать чего-то по-настоящему!

В тот момент я понял, что говорю слишком громко. Протиравший бокалы бармен покосился на меня, и я почувствовал себя провинившимся школьником.

Рука Марии коснулась моей.

— Ты обязательно найдешь, — сказала она. — Всё будет хорошо.

Хотелось бы мне в это верить. А еще мне хотелось домой.

Спустя час мы гуляли в парке, и моё желание уединиться достигло предела. Киты не могут находиться под водой всё время — раз в полтора часа им необходимо всплывать на поверхность за новым запасом воздуха. Если бы я был китом, я бы пел на высоте пятидесяти двух герц*. Пятьдесят два — чётное число, а чётные числа — не к добру.

Но вскоре я остался один. Один — нечётное число, и это хорошо. Я люблю нечётные числа.

17.11.2017

_____________________________________________

.* — Пятидесятидвухгерцевый кит — особь неизвестного вида кита, которая регулярно отслеживается в различных местах океана с 1980-х годов по причине крайне необычного пения на частоте 52 Гц. Это гораздо большая частота, нежели у синего кита (15—20 Гц) или финвала (20 Гц), которого этот кит больше всего напоминает по маршрутам своих миграций. Данный кит, вероятно, единственный в мире с пением на такой частоте, поэтому часто называется самым одиноким китом в мире. Другие киты попросту не слышат его.