2_1

У молочного отдела в продуктовом пахнет чем-то кислым, дует в ноги и сушит глаза: приходится часто моргать и снимать очки, и как-то это все не вовремя. Сегодня сложная задача: нужно выбрать торт. Сегодня — день рождения младшего и единственного брата Антона Алексеевича. Юбилей, 45 лет.

Он снял очки, закрыл глаза, надавил на веки пальцами и медленно стянул их к переносице… вдохнул — в нос ударил морозный воздух.

Ему вдруг вспомнилось, как брат родился, еще никак не названный, маленький, и очень розовый. Вспомнились его сжатые в кулачок полупрозрачные пальцы, сощуренные глаза, голубая вена на лбу, неточные, но уверенные жесты — важный, удивительный день. Тогда Антону было семь.

Он вспомнил отца (большие очки, грубая черная щетина), сидящего в стерильном коридоре родильного дома в каком-то странном нежном ступоре, — таким Антон его еще никогда не видел. Вспомнил, как он поднял голову со сцепленных в замок кистей, как улыбнулся глазами; вспомнил мать, очень уставшую, задыхающуюся, с раскрасневшимся свекольным лицом, с невыносимо грязными, будто штриховали углем, слипшимися волосами, но очень, впрочем, радостную.

Назвали Виктором, чуть позже крестили.

Жизнь, казалось, уже не будет прежней — Витя (так вспоминалось) днем был молчалив и спокоен, ночами же много кричал, и спать первое время (года три) не удавалось совсем, но родители были предельно счастливыми, хоть и предельно уставшими (много дольше), с жуткими синяками под глазами, с резко возросшим количеством вздохов... Они много шутили, особенно отец, и водили гулять детей в парк, и это почему-то запомнилось больше всего — были листья, листья, зеленые, желтые, оранжевые, скамейки, коляска, высоченные деревья тополя, легкий ветер, и это было давно…

Прошло лет пять, и новый распорядок жизни, вместе с самой новой жизнью стал привычен, удобен и будто наконец каждое из четырех колес вошло в колею, вот только (как однажды с диким страхом заметил Антон, вернувшись из школы пораньше) — что-то мама постарела.

Мимо, мгновением, пронеслось все, вся жизнь, все воспоминания — но ведь мимо! — ухватить бы хоть одно, но какое? Антону часто приходилось думать, с чего бы все это началось? Он вспомнил (уже с минуту безучастно глядя на холодные полочки витрины), что нужно выбрать торт. Вспомнил, как… («по сколько уж нам было тогда?») варили какао (родители на работе, за окном теплое низкое солнце) и говорили почему-то исключительно по делу, почему-то — сугубо серьезно, почему-то — без лишних жестов, почему-то — без заляпанной скатерти, почему-то — без легких братских подзатыльников, зато с железным: «Антон, пожалуйста, передай чашку», со стеклянным: «Антон, пожалуйста, достань кастрюлю», с глухим соломенным молчанием в невыносимом вакууме между ними — откуда? Вспомнил, как после Витя пил — со взрослым довольством завершенного дела, глядя куда-то в точку на грубом плинтусе кухни, Антон — с детским любопытством.

Пусть тогда будет шоколадный.

Виктор, — еще маленький — то бишь Витя, никогда не задавал, что называется, неудобных детских вопросов и всегда все нужное ему (он всегда сам — безошибочно — определял, что ему нужно, а что нет) он узнавал как-то самостоятельно в отличие от любопытного до жути (в обоих смыслах) Антона. Учился Витя не сказать отлично, но очень прилежно — он выполнял все всегда точно и в срок. Его детство прошло как-то тихо, незаметно для всех, и будто даже нечего было вспомнить, кроме бессонных ночей — какого-нибудь курьеза, забавной детской реплики, наивного вопроса. Виктор быстро рос. Он был, кажется, всегда серьезен. Он любил энциклопедии и зачитывался ими постоянно, знал многое чуть ли не наизусть (по крайней мере так казалось окружающим, простодушное удивление которых он всегда старался пресечь или хотя бы приубавить: «Нет, далеко не все, что вы, не все...», — и уходил). Что касается его личной жизни, об этом мы знали еще меньше, чем обо всем остальном таинственном, что хранилось в его большой голове. Он ничего никому не рассказывал. Однажды выдалось — Антон заметил его гуляющим с девочкой у школы, и в семье это мимолетное событие было тихим праздником: отец, узнав это («в семье не без шпиона»), как-то глупо и неоднозначно выдохнул, за что был удостоен от матери протяжного «Лё-ё-ёш» с легким уколом укора в голосе. Он всерьез увлекался историей, в особенности Древним Римом. «Почему именно Древний Рим?», — «М-м-м… не знаю». Увлекался он им долго и страстно, но под диктовку времени к концу девятого класса решил пойти на программиста: «Потому что так будет лучше», — говорил он. Что под этим имелось в виду и кому должно было быть лучше, он, правда, не объяснял. «Там просто больше денег», — говорил отец и потому всячески поддерживал его решение. Окончив школу, он поступил в столицу; там, еще на начальных курсах, начал подрабатывать по профессии и вскоре основал свою компанию, которая занималась… он, кажется, никогда не говорил, чем конкретно.

Он почти никогда не звонил — только на праздники и дни рождения — и приезжал раз в год, на день, два, может, останешься на недельку? «Нет, мне нужно обратно, извините, там мне нужно…». Курса с третьего он начал высылать нам деньги. Курса со второго отец и мать были на него… не то чтобы в обиде, но было что-то похожее на это — родители не могли обижаться. «Такой он человек, прости его. Он любит и тебя, и нас, но вот…» — успокаивал мать Антон. Отец же его безразличие (или все же — как это назвать?) переживал молча, потому ли, что по-своему его понимал, или потому что переживал особо сильно.

Антон учился хуже младшего, но сдал экзамены хорошо. Поступил на филфак в своем городе, стал учителем русского языка и литературы в местной средней школе. Он любил свою работу. Сейчас, когда прошло вот уже больше четверти века, он стоял у двери квартиры брата и держал в одной руке портфель с тетрадями (пока ехал, успел проверить парочку) и торт в другой — и не решался постучать. «Да, собственно, что я?..» — подумал он.

— Привет. С днем рождения. Я… — слегка приподняв пакет и втянув голову в плечи, — купил торт.

Его встретил (босиком, в спортивных штанах, в черной футболке) поджарый, атлетического телосложения, крепко сложенный, высокий мужчина — легкая утренняя пробежка, спортзал, холодный душ, диеты (не очень строгие) с самого раннего возраста делали свое дело, замедляя ход времени вокруг него. Он носил короткую стрижку (черные, мягкие волосы), у него были глубокие карие глаза и кадык как топор. Ему сегодня исполнялось 45, но выглядел он лет на десять моложе.

Они были похожи, но отдаленно, как бы под прищуром, — иная черта на лице, будь то дуговая складка кожи от уголков губ до острой переносицы, или разрез глаз, имели, казалось, одну и ту же кривизну: у Антона, однако, линии были смягчены золотым возрастом и многочисленными морщинами, у Виктора — были строгие, подтянутые. У обоих — черные, густые брови, смугловатая кожа, венозные руки — у Антона не так давно они начали покрываться темными пятнышками, как у отца к старости.

Виктор механически шмыгнул носом, как всегда это делал. «Привет, проходи» — густой, грубоватый в смысле тембра, но негромкий голос.

— Спасибо, — он сдержанно показал на торт, — но я не буду. Положи на стол. Чай?

— Да, давай.

— Черный, зеленый?

— Зеленый.

В его квартире всегда было свежо, чисто и тихо — уютная икеевскя мебель, минимум зеркал, минимум растений (нет, их вообще не было), однотонные светлые обои (розоватая под светом теплых светильников слоновая кость), серый ковер с коротким ворсом в зале, просторная кухня, очень широкие окна, впрочем, занавешенные темно-коричневыми занавесками («так лучше спится…»), несоразмерно скромный рабочий стол из темного дерева, полуоткрытый яблочный ноутбук на нем.

Создавалось впечатление, что в его квартире, во-первых, никто не жил — и будто изредка только приходил кто-то протирать пыль повсюду, во-вторых, казалось, что квартира была куплена так, сразу, со всей мебелью, как бы со страницы каталога, и оставалась с тех пор ни единой душой не тронутой.

Антон положил портфель на обувную полку, повесил куртку (целый ряд крючков, ни один не занятый), прошел на кухню. Виктор стоял у плиты, оперевшись на нее прямыми руками, и как-то отрешенно смотрел на чайник.

— Зеленого нет. Есть черный.

— Давай черный.

Виктор сел. Постучал пальцами по столу, дважды шмыгнул, сглотнул, глядя куда-то в сторону стола, но никуда специально. Потом встал, достал нож, тарелку, ложечку, положил к Антону на стол, снова сел.

— Я тогда тоже не буду, спасибо… не надо.

Пауза.

— Как мама?

— А вот сам бы у нее и спросил.

Закипел чайник. Виктор встал, налил чай себе и брату. Поставил. Снова сел.

— Сахара нет?

— Нет.

И снова обоюдоострое молчание — неужели нам не о чем поговорить? Мне — есть о чем, но ему ведь...

В последний раз они виделись четыре года назад на похоронах отца. Было ветрено. Виктор стоял как бы дальше всех, держа мать за локоть, — она все никак не могла успокоиться и буквально ежесекундно вытирала белым платочком слезы. Антон, не без труда согнув колено, бросал горсти земли на гроб.

Пока он шел, пока выбирал торт, его душу тонкой серебряной иголочкой прошивала надежда, что, может быть, за это время что-то изменилось? Может быть, они встретятся, обнимутся, поговорят обо всем на свете? Может быть он поменяется или поменяется за это время что-то вокруг него? Почему он вообще согласился встретиться? Нет, он всегда соглашался, если спросить его прямо. Если позвонить, он всегда отвечал по времени столько, сколько было нужно. Никогда не звал сам, но если спросить — отказать он не мог из-за… из приличия, что ли. «Такой он человек, прости его. Он любит и тебя, и нас, но вот…» А что «вот»? Время так бежит, а воз и ныне там. Сейчас, пока они молча пили чай, душа Антона трещала по швам.

— Послушай, — начал Антон, — ты помнишь? В детстве мы варили…

— Не нужно, пожалуйста. Ты же знаешь, я не люблю всего этого.

— Да, знаю. Ладно, ладно… Я просто думал сегодня, почему всё…

Зазвонил телефон. Виктор, который все это время смущенно смотрел только на руки Антона, впервые отвел взгляд: «Извини, нужно ответить».

«Да. Да… Нет, подожди, мы с ними договаривались по-другому… Нет. Вспомни, ну, перечитай договор, он в папке. Нет, послушай…» — уже терялось в глубине квартиры.

Антон допил чай, вымыл кружку. Он оглянулся, посмотрел на часы — полдесятого, а еще нужно доехать, нужно успеть проверить тетради…

«Витя! Вить!» — Появился. — «Я пойду, наверное… поздно уже».

Он кивнул, приложил телефон к груди, сказал спасибо шепотом.

«Я тебе говорю, нет, ты меня не слушаешь, они должны были скинуть нам все не позднее 15-го… Да, а сегодня какое?»

«Звони иногда». Витя кивнул, посмотрел в глаза.

Когда дела были улажены, Виктор вернулся на кухню и залпом, шумно глотая, допил остывший чай.

Пришло уведомление — нужно было поправить кое-что по работе, — медленно, не отрываясь от телефона, он сполз на стул. Где-то в глубине себя он тайно гордился своей способностью «выключать мир» так, чтобы он его не беспокоил. По щелчку пальцев (или даже без этого) он создавал свой, стерильно-белый, безумно тихий мир, где ничто не могло ему помешать, где был только он и то, что ему нужно было сделать, но сегодня, щелкнув пальцами, из этого, странного, мира в его, идеальный, просочился и невыносимо мешал своим присутствием и запахом один предмет — на столе оставался торт. Виктор решился посмотреть на него, взглянул — с недоумением и недоверием, — коснулся его, как бы проверяя на вещественность, попытался стереть каплю конденсата с той стороны прозрачной коробки — пластик заскрипел. Что делать? Он схватил его, выбежал из квартиры и, забыв, что уже поздно, позвонил соседям.

— У меня сегодня день рождения. Я не ем сладкого, но у меня, вот — появилось. Вот. Возьмите, пожалуйста.

У соседки (дверь напротив)— миловидной, молодой, но почему-то одинокой девушки со светло-золотыми волосами и россыпью веснушек у маленького носа и впалых щек — захлопали глаза.

— Возьмете? Иначе я просто выкину.

— Да, да, конечно. Давайте. Да. Спасибо! С днем рождения вас!

— Спасибо. До свидания, — он неуклюже поклонился и ушел.

Когда Антон пришел домой (шел по лестнице — сегодня не работал лифт), он, не раздеваясь, прислонился к шкафу — шкаф негромко зашатался и откуда-то из темноты выпал зонт. Антон тяжело вздохнул. «Пусть лежит. Хрен с ним, пусть лежит». Он снял куртку — повесил, сбросил туфли. Потом сел за рабочий стол, включил лампу и обнаружил, что забыл портфель с тетрадями у Вити дома.

И что теперь? Что сказать завтра? Ехать обратно, забрать? Провести внезапную контрольную?

Он закрыл лицо ладонями, шумно выдохнул. Посидев так с минуту, он вышел на балкон, открыл окно, закурил. Сегодня была звездная безоблачная ночь, лениво лаяли собаки, шелестели серебряные тополя — и было хорошо, красиво и свежо. Тихо, спокойно. Медленно текла по жилам жизнь.

Когда щелчком он бросил сигарету, где-то в глубине квартиры глухо зазвонило. У них обоих зазвонило: у Антона — телефон в куртке, у Виктора — дверной звонок!