2022

Писала и стирала новогодний пост, писала и стирала. Что сказать мне о жизни? Разве что выдать микс из Бродского и Кушнера — что оказалась длинной и что времена не выбирают. Что теперь я отлично понимаю родителей с их вечным «поживем-увидим», «дай проснуться», «будет видно». Что, наверное, если не можешь сказать ничего хорошего, лучше промолчать. Первую половину года я только и делала, что говорила — орала, спорила, доказывала, переубеждала, нагнетала. Не помню, что было в марте и апреле. Да, наверное, ничего и не было, я просто садилась после работы каждый день на кровать и рыдала.

Вторую половину года я старалась молчать. Все, что бы я ни сказала, оказывалось социально неодобряемым, ведь нельзя одновременно ненавидеть всех (можно). Потом я перестала читать новости - ну как, я, разумеется, знаю о происходящем в мире, но больше не посвящаю этому целенаправленно время. 

В этом году мне вдруг стало ясно, что то, что я всегда считала своим большим достоинством — умение понять всех, — похоже, оказалось недостатком. 

На Новый год среди прочего я подарила Саше диск с режиссерской версией «Властелина колец», которая идёт как вся моя жизнь. Там, разумеется, много всего дополнительного, и в видео про Толкиена британские филологи рассуждали о тех, кого в русском переводе называют назгулами, а по-английски чаще the Ringwraiths. От размышлений о происхождении этого слова они перешли к обсуждению природы зла вообще в понимании Толкиена. 

И вот они говорят, я даже не поленилась и записала: “That’s an interesting aspect of Tolkien’s view of evil — kind of moral vacuum, a lack of independent life. This is something which is very distinctively modern. People of Tolkien’s generation had a problem identifying evil. They had no difficulty in recognizing it, they had to live through it, but the puzzling thing was that it was carried out by entirely normal people. <…> The nature of evil in the 20st century has been curiously impersonal — it’s as if sometimes nobody particularly wants to do it, yet in the end you had major atrocities of the 20st centuries carried out by bureaucrats. Well, they are wraiths — they have gone through the wraithing process. They don't know what is good or evil anymore — it's become a job or a routine. You start out with a good intention but somehow it all goes wrong”. 

В этих строчках я с ужасом узнала себя. Потому что это я всю вторую половину года описываю войну не иначе как “ебала жаба гадюку”. Потому что это мне настолько невыносимо ассоциировать себя с летящими ракетами, что мозг радостно подсовывает самые вывернутые объяснения того, почему происходящее было неминуемо, непредотвратимо, имеет хоть какой-то смысл. Потому что, возвращаясь к пониманию всех и всего, внезапно стало очень сложно отделять эмпатию и взвешенность суждений от моральной пустоты и малодушия позиции “мы маленькие люди, мы всей правды не узнаем”. И — самое страшное — я перестала верить, что отделить это возможно. Я по-прежнему отчаянно завидую цельным людям из эпоса и всем книжным героям, делающим правильный выбор, но как будто не вижу больше возможности повторить то же самое в реальном мире. Потому что он предлагает на выбор только пятьдесят сортов говна. 

Для меня лично парадоксальным образом и вопреки всему это был хороший год. Год больших осознаний, переосмыслений, разочарований. Год, в котором были долгие разговоры с друзьями и родителями, поездки на море, в Нью-Йорк, на озера, походы на концерты и массаж, много прогулок в парке и едва ли не впервые в жизни осознанной заботы о себе. Я занималась с психологом и speech therapist, заставила наконец семейного врача проверить все мои опухоли, работала над осознанностью (и оказалось, что при всей склонности к рефлексии я совершенно не чувствую себя как тело, не умею внимательно есть, двигаться, вообще существую только как мозг — да и тот не на максималках). В уходящем году было много красоты, которую я заметила: прозрачная студеная вода озера, особый октябрьский свет, ветви моей любимой ивы в парке на ветру - и впервые за долгое время эта красота меня не бесила. После того, как не стало бабушки, прежде любимая мною философия моно-но аваре делала мне так больно, что я злилась и злилась, топала ногами внутри себя и кидалась на единственное, до чего могла дотянуться — например, на Бродского с его “потому что мы уходим, а красота остается”. Даже переезд меня не выбесил, несмотря на то, что теперь мы будем платить за жилье в полтора раза больше. Впрочем, вполне возможно, что я просто умерла внутри — потому что меня теперь вообще мало что по-настоящему бесит, а на меня это не похоже.

Созванивалась с родителями на Новый год, сидела как обычно с мрачным ебалом, и мама совершенно в дамблдоровской манере сказала мне: “Катя, это неправильно. Нужно уметь радоваться даже в самые тяжелые минуты”. 

Если бы я пила, за это бы я и выпила. Чтобы сердце не забывало, как радоваться, а в самые тяжелые мгновения не покидала надежда. 

Надо быть, короче, как один маленький хоббит, а также очкастый мальчик, а также Иисус Христос: долго и трудно куда-то идти, надеясь, что все это будет не напрасно.