18

Камера, дверь в которую открыл передо мной продольный, показалась мне очень маленькой – думал, будет побольше. Она была точно такой же, как камера карантина – четыре сдвоенных шконки одна над другой и проход между ними к окну, забранному мелкоячеистой решёткой. Слева от входа был «дальняк», над половинкой двери которого уныло висел «парус» – чёрно-бурое полотенце, перекинутое через верёвку, натянутую вверху дверного проёма между двумя вертикальными металлическими стойками, как бы продолжающего вверх куцую дверцу. В камере было сумрачно, так как горел только ночник в зарешётчатом окошке над «тормозами», и по стенам мелькали блики от работающего телевизора, которого с порога не было видно. Эти блики отражались на лицах троих сокамерников, стоявших перед небольшим холодильником у «дубка». Они с интересом смотрели на меня.

Неясно, как именно человек оценивает ситуацию, попадая в незнакомое место. Как работает мозг, мгновенно анализируя десятки тысяч мельчайших деталей, в долю секунды безошибочно складывая их в готовый и понятный пазл, но нам бывает достаточно беглого взгляда, чтобы понять увиденное и, сообразно этому пониманию, выбрать для себя линию поведения. То, что я почувствовал, переступая порог камеры, где мне было суждено провести последующий год, совершенно развеяло то напряжение, какое я испытывал с той стороны бронированной двери. Лица людей, несмотря на тусклое освещение, показались мне такими приветливыми и участливыми, что я совершенно глупым образом заулыбался и сказал:

– Здрасьте! 

– Здоровы были! – весело ответил мне крепкий мужчина с клокастой седеющей бородой, оказавшийся Дмитрием. 

– Лёха! – сияя зубами, представился второй сокамерник, огибая холодильник и выхватывая у меня из рук матрас с подушкой. – Твоя койка тут.

Он лихо закинул мой перевязанный простынёй рулон на верхнюю шконку прямо напротив открытой форточки.

– Дима, – протягивая мне руку для рукопожатия, сказал третий обитатель камеры с окладистой чёрной бородой и весёлыми чёрными же глазами. – Можно Марадона. Это цыганские имя такое.

Все сокамерники были одеты совершенно по-курортному – светлые шорты, тапочки на босу ногу и цветастые майки. 

– Квас будешь? – вдруг спросил меня первый Дмитрий. 

– Квас?! – удивился я. 

– Ну конечно!

– Это я нормально попал! – удовлетворённо проговорил я, принимая из рук Лёхи полную кружку тёмной жидкости и делая большой глоток.

Квас оказался чайным грибом, который был мне знаком с детства – раньше почти в каждой квартире на подоконнике в кухне стояла трёхлитровая банка этого похожего по вкусу на квас напитка.

Пройдя к «дубку» и оглядев камеру в обратном направлении, я выразил вслух своё изумление:

– Да у вас тут Майами прямо! Телевизор, квас, селёдочка с луком, – на «дубке» стояла большая пластмассовая тарелка с порубленной широкими ломтями селёдкой. 

– А то ж! – отозвался первый Дима. – Главное – не позволять себе радовать сотрудников этого дворца мизантропии и стараться жить привычной жизнью! Это не так уж и сложно – все ресурсы внутри нас.

– Да тут ещё и обитель философии! – не в силах сдержать расплывающуюся всё шире улыбку, резюмировал я первые впечатления. 

– А как иначе? – отреагировал Дима. – Только в подобных местах и приходит к человеку понимание истинного смысла жизни и цели предназначения, ибо ничто не отвлекает его от неторопливых размышлений в этих направлениях. – Ты присаживайся, ешь – поди, голодный с карантина-то.

– Да нет, не очень – спасибо! – ответил я, допивая гриб. – Я б покурил, если есть. Сигареты часа три как закончились.

– Это можно, – сказали одновременно цыган и Лёха, и оба протянули мне почти полные пачки сигарет.

Удивлению моему не было предела – я, как угодно, только не так представлял себе мой вход в камеру СИЗО. Месяца за три до оглашения приговора я собирался даже съездить к Костику в Рязань, чтобы получить от него чёткие инструкции на случай моей возможной посадки и заручиться его авторитетной поддержкой. Костик иногда навещал меня в Москве, сначала до того момента, когда он вдруг надолго пропал, а потом и после, однако что-то всё время отвлекало, а когда я уже запланировал встречу, Юра перестал брать трубку.

Первые впечатления от камеры были вполне позитивными. С первого взгляда было видно, что жилое пространство использовалось с максимальной пользой – всюду что-то стояло или было подвешено: какие-то пакеты и сумки, пластмассовые ковшики, контейнеры, самым беспорядочным образом наваленные бумаги и тряпки; с потолка, зацепленные за арматурную решётку плафона дневного освещения, свисали несколько спирально закрученных коричневых лент с обильно прилипшими к ним мёртвыми мухами – словом, несмотря на унылую и аскетичную казённую обстановку, сразу чувствовалось, что тут постоянно живут люди. Мне даже почудилось, что я попал в один из гаражей рядом с моей четырнадцатиэтажкой в Текстильщиках, где и зимой и летом с пользой для себя тусовались хозяйствующие пролетарские субъекты из ближайших жилых построек, ковыряясь в трансмиссиях и моторах своих стареньких авто, перемежая редкие физические нагрузки ежедневными духовными практиками под перманентный звон мутных гранёных стаканов из калёного стекла. Единственно, что сразу же показалось мне странным, это размер хаты – со временем из-за того, что мне по работе постоянно приходилось бывать в гостях у разных клиентов, я почти безошибочно научился на глаз быстро определять площадь помещений, в какие попадал, – там, где мне довелось оказаться этим знойным вечером, было не больше шестнадцати метров квадратных, без учёта площади туалета. 

– А сколько тут метров? – спросил я у Дмитрия. 

– Семнадцать и шесть.

– Туалет метра полтора? – уточнил я.

– Где-то так примерно. Полезной площади метров шестнадцать наберётся. По нормам, на одного арестанта должно быть не менее четырёх метров, а оно тут как раз столько и есть.

– А тут все камеры такие на централе? – спросил я.

– Нет, что ты. Камеры разные. Есть на четыре, на восемь, на двенадцать шконок, в другом корпусе есть на тридцать, тридцать пять… Соседняя с нами – на три шконаря.

– Просто я слышал, что на Матроске хаты на двадцать шконок и больше даже.

Дмитрий присел на одну из нижних кроватей, улыбаясь в седеющую бороду. 

– Видишь ли, – сказал он, – количество ЗеКа в хатах зачастую не связано с количеством шконок. По идее, на каждую койку можно запросто прописать троих, а кроме этого, есть же ещё и территория пола, куда замечательно пристраиваются на ночь матрасы. При желании, в нашу хату можно утрамбовать человек пятнадцать – всё зависит от «урожайности» системы кривосудия в тот или иной исторический период и желаний вохры.

Дима подождал немного и задумчиво произнёс:

– Собственно, и пятнадцать не предел. Можно же «гамаки» из простыней между шконками натянуть и на первом, и на втором ярусе. А если поперёк прохода натянуть – размер же позволяет, – то добавь ещё шестерых к тем пятнадцати.

– А если в три смены, – смеясь, вставил Алексей, – то не шесть, а все восемнадцать.

– Да ладно, – засомневался я, – на шестнадцати метрах не могут разместить тридцать три человека.

– Они и не то могут, – выражение лица Дмитрия стало серьёзным, – но на моей памяти больше семи в этой хате не бывало одновременно, слава богу.

– А ты давно тут? – спросил я. 

– С двадцать восьмого декабря – на «малом спецу», а с тринадцатого февраля – в этой хате. Получается, что тут – ровно сто двадцать дней или четыре месяца, – ответил Дима.

– А «малый спец» – это что?

– «Подводная лодка».

– То есть?

– Это соседний корпус, в котором между камерами нет связи. Вернее, связи нет вообще.

– Это как?

– Видишь, у нас на окне «дорога»?

Из открытой настежь форточки через одну из ячеек решётки был просунут неровный плетёный белый жгут с привязанным к нему чёрным носком. 

– Это связь с другими камерами централа.

Дмитрий подошёл к окну и, как преподаватель на кафедре ВУЗа, приподняв верёвку «дороги», начал объяснять.

– Это «конь», – сказал он, потряхивая верёвкой. – А это – «кишка», – Дмитрий указал на носок. – «Кишка» – это контейнер, в который можно положить, например, «маляву» или «фонарик» и отправить в другую камеру, если есть нужда у соседей. «На спецах» «дорог» нет. 

– А почему?

– Там окна по фасаду не одно под другим, а «ёлочкой», поэтому наладиться тяжело. Но не только поэтому «дорог» нет. А ещё и между самой хатой, где шконари стоят, и «решкой» – ещё одна решётка от пола до потолка, и от неё до «решки» окна метра полтора. Как бы «локалка» такая. Вот и невозможно наладить дорогу – до окна не дотянуться просто.

Дима замолчал на секунду, прислушиваясь к звукам, которые издавала водопроводная труба, металлическим флажком сваренная с решёткой окна и идущая из пыльного, в бурой паутине, угла в грязно-коричневый, затёртый в проходах до дерева пол. 

– Не нам, – сказал Алексей.

Дима кивнул. 

– Соответственно, – продолжал Дмитрий, – нет «дорог» – нет ни «фонарика», ни «космоса».

«Космос» – это интернет, видимо, догадался я, – смартфон, значит.

– А телефоны «дорогой» заходят?

Сокамерники одновременно посмотрели на меня, словно опасаясь за что-то.

– В девяносто девяти процентах «дорогой», конечно, – секунду помолчав, ответил Дмитрий. – А там – кто где потом прячет. 

– А у вас есть телефон? – спросил я с надеждой. – А то мне позвонить надо.

– Позвонишь, – ответил Дима. – Сейчас всё стихнет, и позвонишь. 

Я кивнул, снова радуясь тому, как мне повезло с хатой. 

– А до этого, Дим, ты ещё где-то сидел? – спросил я после некоторого молчания. 

– До этого сидел на Матроске, потом на Водниках, в Серпах был.

– Ничего себе! А сколько ты уже сидишь-то? 

– Около трёх лет.

Я почувствовал, как удивлённо поднялись мои брови. 

– Три года?!

– Именно так.

– А почему тут, а не на лагере?

– Так у меня ж ещё приговора нет. Я ж ещё «за судом».

– Как это?

– Просто. У меня мера пресечения – СИЗО, а суд только недавно начался. Я ж подсудимый, а не осуждённый.

– Хм. И много тут таких? 

– Процентов восемьдесят. Изолятор поэтому и называется следственным. – В нашей хате вообще все. А у тебя что, суд уже состоялся?

– Угу, – сказал я. – Я до ареста под подпиской был.

– А беда у тебя какая? – спросил цыган.

Я знал, что бедой в местах не столь отдалённых называют статью. 

– Сто пятьдесят девятая, четвёртая.

– А, – сказал Дмитрий. – Добро пожаловать в «Клуб-159»!

– У вас у всех, что ли, сто пятьдесят девятая? – почему-то обрадовавшись, спросил я.

– Не. Только у него, – ответил Алексей со своей шконки, кивая в сторону Дмитрия. – У меня два два восемь-четыре, у цыгана сто пятьдесят восьмая-вторая.

– А два два восемь – это что?

– Незаконные приобретение, хранение, перевозка, изготовление и переработка наркотических средств, – ответил за Алексея Дима как по писаному.

– А сто пятьдесят восьмая?

– Кража, – сказал цыган, затягиваясь сигаретой перед дверцей на «дальняк». 

– А что ещё ждать от цыгана, – смеясь пояснил Дмитрий, – не предательства же родины или организации преступного сообщества хакеров, незаконно опорожнивших закрома коммерческого банка. Лопатник или мобила.

Марадона смущённо улыбнулся.

– Мужики у цыган сами не воруют, – объяснил цыган, – воруют женщины, а мы отвлекаем. И то не всегда.

– У него жена тоже сидит, – пояснил Дима. – Два с половиной дали, а Марада ещё не осудили пока. Предварительное следствие пока идёт.

– А что корячится? – спросил я. 

Цыган пожал плечами. 

– У меня ущерб погашен, претензий у потерпевшего нет, – сказал он, – вину признаю полностью. 

– Чего ж тогда расследуют-то? – удивился я. 

– А в России следователи такие, – ответил за Марадону Дима. – Годами могут кражу пакетика майонеза из магазина расследовать. Зарплата и стаж идут же.

Лёха и цыган закивали.

– А тебе чего светит? – спросил я Алексея. 

– Не знаю, – ответил тот. – У меня семнадцать грамм гаша.

Он подумал.

– Лет девять-десять могут присунуть, если с четвёртой части на вторую не перебьют.

Алексею на вид было не больше двадцати пяти, и, называя предполагаемый срок, он показался мне настолько спокойным, что я снова почувствовал, как непроизвольно округлились мои глаза.

– А если перебьют?

– Если перебьют, то лет шесть строгого, скорее всего.

– А чего так много-то? – спросил я удивлённо.

– Это так с середины двухтысячных стало, – ответил Лёха. – Говорят, у Путина одна из дочерей наркоманила – вот он и дал команду искоренять проблему.

Я снова удивился. 

– У Путина дочь наркоманка?!

– Не могу утверждать, – ответил Алексей. – Я с ней «паровозик» не дул. За что «купил» – за то «продал».

– А тебе-то сколько намотали? – спросил меня Марадона.

– Шесть общего. 

– Ого! – хором воскликнули сокамерники. 

– Что-то «по потолку» прямо, – подытожил Дима. – Ущерб большой?

– Да больше двухсот миллионов, – сказал я.

Цыган блаженно-мечтательно закатил глаза. 

– Вот это я понимаю! – сказал он с уважением.

– Да. Это тебе не мелочь по карманам тырить, – засмеялся Дмитрий, а за ним и Алексей.

– Самое удивительное во всей этой моей истории, что с этого ущерба никому из осуждённых по нашему делу ни копейки не прилипло, – сказал я.

– Бывает, видали, – заметил Дима.

– И часто видали? – поинтересовался я. 

– Случается.

– А что за делюга? – с ударением на последнем слоге спросил Алексей.

– Стройка, – ответил я, – коттеджный посёлок. 

– Понятно, – медленно проговорил Дмитрий, – «обманутые дольщики»?

– Пайщики, – поправил я.

– Да без разницы, – сказал Дмитрий. 

– Да нет, – возразил я, – разница есть. У дольщиков договор долевого участия в строительстве или соинвестирование, а пайщики – члены кооператива. Есть на кооперативном счету деньги – стройка идёт, нет – не идёт. Заказчик строительства – сам кооператив. И гарант окончания строительства тоже он, а не кто-то ещё, как у дольщиков. Пайщики сами себе гаранты, в отличие от всего остального.

Дмитрий кивнул, соглашаясь.

– Но что самое прикольное, я к этому строительству никакого отношения вообще никогда не имел, – сказал я, подождав секунду.

Дмитрий нахмурился, вскинув одну бровь вверх. 

– А подельников много? – спросил он. 

– Пятеро. «Главаря» нашего в соседнюю через коридор от нас хату посадили, а строителя рядом.

– А-а-а, так вы все тут на одном централе? – спросил Алексей. 

– Не. Ещё две сотрудницы в Печатниках.

– На «шестёрке»? – уточнил Дмитрий.

– Наверное, – подтвердил я. – Бухгалтер и начальник отдела продаж.

– Так они же «наёмники», за зарплату, – продолжал уточнять Дмитрий. 

– Так в том-то и дело! – ответил я. – Бухгалтер вообще полтора года работала из семи лет, которые стройка шла; продажница – года два всего.

– Семь лет? Что-то вы долго строили, – улыбнулся Алексей, подумав.

– По российским меркам недолго, – возразил Дмитрий.

– Да нет, долго, на самом деле, – согласился я с Алексеем. – Причины были, очевидно.

– Кризис? – спросил Дмитрий. 

– Кризис, думаю, лишь одна из причин, – сказал я, – но не основная. В 2008-м, конечно, шарахнуло, и народу, который может что-то купить, стало сильно меньше. Стройка начала тормозить. Один купит за месяц – денег-то и не видно почти. Пайщики же не всю сумму сразу вносили, а платили в рассрочку как бы свои паевые взносы – все деньги сразу на строительстве и не нужны, стройка же этапами идёт любая. 

Дмитрий и Алексей кивнули, а цыган улёгся на нижней шконке и, положив одну руку под голову, начал переключать программы беззвучно работающего телевизора, выполняющего, насколько я понял, роль дополнительного источника ночного освещения.

– Народу мало, цены на стройматериалы попёрли вверх, – продолжал я, – а цена-то за конечный продукт уже зафиксирована в договорах.

Алексей с Дмитрием снова закивали.

– Но самое неприятное, как я понимаю, было не это.

– А что? – с интересом спросил Дмитрий.

– Среди пайщиков завелись активисты.

– Это как? Типа блохи? – засмеялся Дмитрий. 

– Хуже, – ответил я, улыбаясь. – Чисто гельминты. Возникла группа инициативных граждан, которые стали вести подрывную деятельность.

– Понятно, – кивнул Дмитрий. 

– А я не понял, – сказал Алексей. 

– Ну, понимаешь, – начал объяснять я, – они сделали сайт, на котором всех наших сотрудников стали обвинять в воровстве денег. Дескать, стройка идёт медленно по причине этого воровства.

– А-а-а, – произнёс Алексей понимающе. – А зачем?

– Вот это большой вопрос. А помимо сайта они ещё на всех форумах в интернете стали об этом писать, – добавил я, – и люди вообще покупать перестали. Вот стройка и встала в конце концов.

– Ясно, – подытожил Дмитрий. – Спилили сук, на котором сами сидели.

– Именно так. Но ты ж понимаешь, сдуру такого не сделаешь.

Дима снова кивнул, прищуриваясь.

– Вот долбоёбы! – неожиданно резюмировал Алексей.

– Алексей Владимирович! – устало отреагировал Дмитрий на реплику Алексея. – Я принимаю, конечно, ваш соответствующий возрасту темперамент, но мы же договаривались не материться, блядь, в хате без острой на то нужды.

Лицо Алексея, с резко очерченной линией губ детским бантиком, совершенно не гармонирующее с его мощной, атлетической фигурой, чем-то неуловимым напоминающее типаж стандартного лица советских пластмассовых пупсиков с прилавка «Детского мира», приняло такое выражение, что я не смог не рассмеяться.

– Система, внутри которой мы все находимся, – обратился ко мне Дмитрий, – комплексно ориентирована её создателями на то, чтобы оказывать на человека деградирующее воздействие. Задача системы – превратить нас в животных, в рабов, в пыль и помои, и помогать ей в этом, позволяя себе регулярно использовать в своей речи ненормативную лексику, я, блядь, считаю преступным. Зачем ты опять только что решил посотрудничать с администрацией? – спросил он Алексея. 

– Да ладно, – ответил тот. – Скоро и чихнуть нельзя будет.

– Так, Лёша, мы хотим поговорить на эту тему?! Я правильно понял?! – начал заводиться Дмитрий.

Алексей с видом оскорблённого в самых высоких стремления человека отошёл в сторону двери и закурил.

– Прям институт благородных девиц у нас тут, – тихо сказал он в мою сторону.

– Да, Лёша, да! Институт! Для тебя-то уж точно университеты! И пока я здесь, я тебе материться не позволю! – Дима слегка побагровел.

– Ладно. Всё. Проехали, – махнул рукой Алексей.

– Нет, не проехали! – не унимался Дмитрий. – Ни один бродяга или вор, которыми ты тут восхищаешься, никогда не позволяют себе разговаривать матом! Я же уже не раз тебе объяснял это!

Алексей, совершенно как нашкодивший школьник, посмотрел на Диму и, открыв дверцу «дальняка», что-то тихо бубня себе под нос, скрылся за ней.

– Вот и проваливай! – сказал ему вслед Дмитрий, ясно давая понять всем, кто тут главный.

– Педагог, психолог? – улыбаясь, спросил я Дмитрия, намекая на демонстрацию административных способностей, которую я только что наблюдал. 

– Да если бы, – ответил Дима. – Отец четверых детей. 

– Четверых?!

– Да. И это не конец процесса, как я думаю, – уверенно сказал в седеющую бороду Дмитрий. 

– Вот это да! Большие уже? 

– Младшей сейчас десять, старшей шестнадцать.

– Так, – сказал я, принимая серьёзный вид, – я правильно понимаю, что, не будучи осуждённым судом, имея четверых несовершеннолетних детей, ты находишься под арестом в следственном изоляторе три года?!

– Именно так. Правильно понимаешь.

– А что ж ты натворил-то, если не секрет?

– А вот ровным счётом ничего и не натворил, – расплылся от удовольствия, понятного только заключённым, Дмитрий. 

– А как-то подробнее можно?

Дима подошёл к «дубку» и, достав из-под клеёнчатой скатерти небольшую заточку, отрезал себе кусочек горбушки от тюремного хлебного «кирпича». 

– Я – юрист, – сказал Дима. – Выполнял работу по защите прав собственности клиента на здание в центре Москвы, представляя его интересы в арбитражном суде. Против меня и подельников возбудили уголовное дело, и вот мы и здесь, если кратко.

– Твою посадку проплатил оппонент? – спросил я.

– Конечно, – Дима стал каким-то усталым и отрешённым. – Ты ж понимаешь, старинная национальная забава – зачем убивать человека, который немножко мешает жить? Он же немножко мешает, несильно. Мы же, русские, – самые добрые и гуманные люди, не в пример остальным, – дал денег ментам или доносик придумал и написал куда надо, и поехал неудобный человечек в Абакан, с глаз долой. Удобно же – весело и сердито, а главное, бескровно, и стране польза – бесплатная трудовая единица. На этой территории так издавна повелось. И это не система плохая или хорошая, а люди такие замечательные. С такими людьми чего хочешь можно достичь, любых просветлений – одни других какашками пачкают, а третьи молчат, чтоб не зацепило. Так и живём, удивляя соседей своей загадочностью души, – Дима подумал немного. – Загадочность у нас не от слова «загадка», а от слова «гадить». Ты в курсе?

– Да-а… Однако, – не зная, как реагировать, выдавил я. 

– Да ладно. Потом, если будет интересно, почитаешь. У меня и блог свой в «ЖЖ» есть. Материалов о нас вообще в сети предостаточно – всё подробно, с документами. Ты лучше скажи: дело-то у вас сугубо гражданское, – переспросил он меня, – как тебя в тюрьму-то занесло? 

– Да так и занесло. С ветерком, – я засмеялся. – Весь цимес в том, что наши пайщики не смогли забрать недострой.

– О как! А почему? Что помешало? Они же вас банкротили, как я понимаю?

– Банкротить-то банкротили, а оказалось, что постройки в посёлке нашей группой компаний незаконно возводились, и у них теперь нет юридических оснований требовать оформить на себя то, что построено. Недострой стал самостроем как бы на бумаге. 

– Весело. А как так получилось-то? Назначение земли, что ли, не успели поменять?

– Ну да. Земля была под индивидуальное жилищное строительство, – начал объяснять я. – В федеральном законе была «дыра», позволяющая на ИЖСе строить индивидуальный дом, не превышающий полторы тысячи квадратных метров и не выше трёх этажей…

– Ясно, – сказал Дима, – дальше можешь не объяснять.

– Не-не, мне объясни, – попросил Алексей, появляясь из туалета и направляясь к раковине умывальника. – Я-то не юрист – туп и ущербен.

– Да всё просто, – сказал я Алексею, взглянув на Дмитрия. – Вот смотри. У каждого земельного участка есть назначение его дальнейшего использования. ИЖС – это индивидуальное жилищное строительство. Бывают земли промышленного использования, бывают сельхоз назначения, земли поселений и так далее. В документах на участок это назначение прописано.

Я задумался, соображая, как понятнее объяснить ситуацию, которая произошла с земельным участком, где шла стройка.

– На «промке» или «сельхозке» нельзя, например, строить индивидуальный жилой дом, а на участке под ИЖС нельзя открывать производство или коровник.

– Ну и что? – спросил Алексей. 

– Смотри: я, допустим, имею участок под ИЖС. Так?

– Ну.

– Никто не запрещает мне построить на нём себе дом. Я для этого и покупаю участок под ИЖС, чтобы на нём построиться, правильно?

– Ну. 

– И я решаю, что дом мой будет большим. Я ж имею право иметь большой дом? Может, у меня семья из пятнадцати человек. 

– Так.

– Народ у нас себе дома строит как? – спросил я Алексея.

– Как?

– Берёт и строит. Себе же.

– В смысле?

– В том смысле, что приглашает какого-нибудь строителя, показывает ему красивую картинку из журнала и спрашивает: «Можешь мне такой дом построить?» Строитель отвечает: «Могу».

– И что?

– А то, что строителю для того, чтобы тебе построить дом на твоём же участке, совсем необязательно иметь проект, не надо заботиться о согласованиях, о разрешении на строительство. Он берёт и строит. Потому что ты ему платишь за это, и строит он не многоэтажку в спальном районе, а обычный домик для семьи заказчика, который даже дурак может построить. 

– Так.

– А хозяин дома – заказчик, – когда дом построен, приглашает государственных специалистов и просит такой дом зарегистрировать и выдать ему документы на него. Понимаешь? 

– Ну и в чём прикол-то? Так все и делают. Сначала строят, а потом документы оформляют. 

– Так и есть. Это разрешается. Ты же себе строишь, а не кому-то. 

– А если не себе?

– Если не себе, то ты сначала должен выбрать и купить или заказать проект дома. Потом получить необходимые согласования у разных служб и ведомств; выполнить технические условия, которые тебе выкатит муниципальная администрация, а потом получить разрешение на строительство. Это всё стоит кучу денег, но без этого нельзя. Если дом, который ты построил для себя, будет без отопления и воды – это твоя личная проблема, если он через год развалился и обрушившимися балкой или балконом прищемит голову тёще, то это тоже твои заботы, по большому счёту, а если дом ты строил на продажу третьим лицам и не выполнил условий и требований, регламентированных законом, то тебя будут долго штрафовать и либо обяжут их выполнить, либо заставят снести то, что ты построил. 

– А если я не снесу?

– Тогда приедут и снесут за тебя, а с тебя за снос столько денег потребуют, что без штанов останешься.

– Пидарасы! – резюмировал Лёха. 

– Да почему пидорасы?! – не удержался Дмитрий. – Я, например, не хочу жить в доме, у которого может балкон отвалиться, или без воды или канализации.

– Правильно, – кивнул я, – поэтому дома, построенные в соответствии с требованиями закона, значительно дороже тех, что люди строят для себя без соответствующих разрешений. То, что я перечислил, далеко не все затраты. Представь себе, Лёш, что ты чиновник, у которого ты просишь согласовать тебе что-то для стройки.

– А, ну это понятно, – с пониманием заулыбался Алексей.

– Вот-вот, – снова кивнул я. – Каждый шаг и чих твой будет стоить больших денег, а потом эти деньги ты включишь в цену квадратного метра того жилья, которое будешь продавать. Правильно же?

– Естественно, – согласился Алексей. 

– Во-от. А если ты на ИЖСе, как бы для себя или не для себя как бы, взял и построил трёхэтажный дом, в котором у тебя по твоей прихоти образовалось двадцать квартир с отдельными входами, санузлами и кухнями, то что?

– Что?

– Ну, смотри. Построил ты без разрешения на строительство и без согласований на своём участке большой дом – это законно? Тебе этот дом зарегистрировали после окончания строительства – значит, законно?

– Законно, – согласился Алексей. 

– Правильно, законно. А дом у тебя большой, и пока ты его строил, планы у твоей семьи изменились, и они решили, что жить в этом доме они не будут. Переругались все, например. Такая ситуация возможна?

– Возможна. 

– А что тебе с этим «Домом культуры» теперь делать, спрашивается? – спросил я. – Тебе же потраченные деньги нужно вернуть, правильно?

– Ну конечно.

– И ты его начинаешь продавать, да?

– Ну да. 

– Это законно? 

– Законно. 

– Но у тебя такую огромную халабуду никто не купит. Семьи сейчас у всех маленькие, один-два ребёнка, – зачем тебе обрекать своих детей, жену и её родителей на вечное вытирание пыли с подоконников, полов и шкафов в этом доме? Детям же в школу ходить нужно, а не пыль вытирать, правильно?

– Ну да.

– Что делает хитрый собственник, оказавшийся в такой ситуации? Дом большой, продать надо, а никто не берёт.

– Не знаю, – задумался Алексей.

– А я тебе скажу, – ответил я. – Собственник берёт и режет эту свою непродаваемую целиком собственность на доли и продаёт разным людям. На бумагах режет, по документам. Получается как бы такая большая коммуналка. Такой современный трёхэтажный «барак-обама». Так и семнадцатиэтажка – та же большая коммуналка, по большому-то счёту. 

– А. Здорово! – заулыбался Алексей.

– И что мы имеем на выходе? – спросил я.

– Деньги, – ответил Алексей.

– Не только деньги, – возразил я.

– А что ещё? – заинтересовался Алексей. 

– Мы имеем быстрые деньги, так как была экономия на согласованиях, разрешении на строительство, откатах и взятках чиновникам, и себестоимость по сравнению с аналогичным жильём, которое строят по правилам коммерческого жилищного строительства, значительно ниже, соответственно, мы продадим готовый продукт быстрее неповоротливых конкурентов, так как продавать будем дешевле рынка. А кто быстрее – того и тапки, правильно же?

– Правильно.

– Ну а где криминал тогда? – спросил цыган. – Вас-то за что посадили?

– За что меня посадили, я не знаю, Мара, – за что посадили сотрудников компании, я догадываюсь, но считаю, что посадили их незаконно. Так, как я только что описал, строили все небольшие компании по всей стране. Но потом, когда такой способ минимизации затрат на строительство стал расти снежным комом, вышла поправка к закону и на землях ИЖС запретили строить «малоэтажку» для продажи третьим лицам. Чиновники, отвечающие за строительство жилья на местах, стали нести убытки – взятки-то перестали носить. Зачем коммерсанту давать взятку чиновнику, если чиновник в схеме не нужен? Вот они и придумали изменения к закону и убрали лазейку для коммерсантов, обязав их менять назначение земли, выполнять техусловия, получать согласования и разрешения. А это ж всё денег стоит немалых, а денег нет – они в стройках. Понимаешь? Не сменили назначение земли, не получили разрешение на строительство – вот и стали построенные дома незаконно построенными, подлежащими сносу, и прав на них ни у кого нет. Получилось, что пайщики заплатили свои деньги в пустоту. Никто ж не предполагал, что закон этот так жёстко начнут исполнять.

– Да. Это только по телевизору бизнес не чморить власть сама себя уговаривает безрезультатно, – прокомментировал Дмитрий, – а на деле-то – всё наоборот.

– Властям верить – себе дороже, – сделал вывод Марадона, – вот цыгане никогда не верили.

– Ну, так титульная нация у нас не цыгане, слава богу, – сказал Лёха.

– Поэтому и имеем, что имеем, – ответил я. – У русских с властью особые отношения. Интим. Бесплатный секс по принуждению.

Сокамерники засмеялись. 

– Я вообще считаю, что против нас совершено преступление, – продолжал я, – настоящий уголовный замес, другими словами. 

– Как это? – спросил Марадона. 

– Очень просто. Всё дело в активах, – ответил я не Марадоне, а взглянув на Дмитрия. 

– Ладно, хватит на сегодня, – сказал Дмитрий, выдержав паузу. – Накинулись на человека… Дайте отдохнуть арестанту.

Дима обошёл холодильник и, войдя на «дальняк», плотно зашторил «парус». Через минуту он снова появился у «дубка» с небольшим чёрным пакетиком, из которого извлёк что-то и протянул мне.

– Звони, – сказал Дима, подавая мне маленькую, размером с большой палец руки, телефонную трубочку.

– Ух ты! – сказал я, принимая «фонарик». – Я и не думал, что такие малюськи бывают в природе.

– Отойди только к окну, за шконарь, – попросил Дима, – чтобы тебя в камеру не было видно, – Дима кивнул в сторону «тормозов», и я разглядел в левом углу над входной дверью стеклянный глаз видеонаблюдения.

– Они следят за нами через видеокамеру? – спросил я.

– И следят, и пишут, и слушают. Круглосуточно, – подтвердил Дмитрий.

– А как же говорить-то? Шёпотом, что ли? – удивился я. 

– Говори нормально, – засмеялся на мою реакцию Дмитрий, – микрофон мы давно испортили булавкой, а стекло камеры хозяйственным мылом намазано – у продольных на мониторе наша хата, как через старый целлофановый пакет, смотрится – хрен чего разберёшь.

Отойдя за шконку и с трудом попадая пальцами в крошечные кнопочки с цифрами, я набрал жене.

– Привет, Кузяпка, – сказал я в трубку, услышав родной голос. – У меня всё отлично. Я в хате уже. Пью квас и ем пряники с маслом и колбасой. Общаемся.

После разговора с женой я позвонил сестре. Ей пришлось выйти из дома во двор, чтобы нас не услышала мама – маме было девяносто, и мы решили не говорить ей о том, что со мной произошёл такой непотребный конфуз.

Ещё минут сорок после связи с родными мы поболтали с моими новыми друзьями о каких-то несущественных пустяках, и я, застелив свой матрас коротким мятым лоскутом простыни, забрался на верхнюю шконку и, зачарованно глядя в угол грязно-рыжего в темнеющих разводах близкого потолка, стал думать о том, как уснуть и как, интересно, устроились наши девушки и Лёха со строителем.