17

17


С левой стороны от дома белой краской на асфальте написано Район. И точка в конце стоит, и подведено все вооооот такой длинной чертой. И я всегда осторожно переступаю, будто вхожу. А куда, сама не знаю. В таинственный район, больше похожий на волшебный лес или владения шведского принца. А если вспомнить, что живем мы в самом центре Москвы, в двух закоулках от Чистых прудов, то за чертой явно начинается другая реальность, восьмое измерение или заколдованный сад. С другой стороны от дома закрывающей черты нет. И кто из моих гостей только не отправлялся искать конец района, потерянную закрывающую черту.. Но никто дальше магазина не ушел и возвращались кто с пивом, кто с сидром, а кто и вовсе, с бутылкой водки.

С другой стороны от дома нарисована детская лиса. Только мордочка с острыми ушками, и глазами черточками. На самом деле таких лис по всему городу рисуют знаменитые художники-графитисты. И со всех стен, изо всех арок, с любых фонарных столбов - лиса укоризненно шепчет, послушай. Что именно нужно послушать иногда уточняется, но чаще остается на выбор прохожего. Варианты такие: ты не один, не грусти и следи за собой. И только на нашем доме, если переступить заветную черту района, кто-то подписал лисе - слушаю. Я всегда ищу глазами эту надпись, когда подхожу к нашему подъезду справа. Это как будто облегчение. Кричащая городская лиса вдруг находит успокоение на нашем доме от рук случайного прохожего с мелком - слушаю. Тогда я тоже успокаиваюсь и готова войти в подъезд.

Тут нужно сказать пару слов о самом доме. Как и у большинства домов в России, у нас красивый фасад. Сказочно-кукольный фасад дома, напротив какого-то балтийского посольства, где в 90е собирались очереди желающих выехать, а сейчас даже на впуск и выпуск сотрудников дверь открывается очень редко. Впрочем, мне из моего окошка и не видно.

Подъезда у нас два. И каким-то странным вывертом реальности, откуда не считай, второй всегда оказывается по очередности первым. И гостей, движущихся с любой стороны, я нахожу с потерянным лицом то у первого, то есть у второго, то у второго, то есть у первого, но всегда не около того подъезда. А отличаются подъезды тем, что за неосвещенной железной мрачной дверью не нашего, скрываются очень хорошие квартиры за дорогие деньги. Чаще всего гостям города. Мы же живем под освещенной подъездной лампой, в идеально чистом подъезде с цветущими лилиями на подоконнике, с баночкой для сбора батареек, с собственным консъержем, но в такой советской коммуналке, что вам и фантазии не хватит представить.

Тут мне уже одновременно хочется рассказать и про консъержа, и про моих соседей, и про саму квартиру, и все путается в настолько разные истории, совсем уже не связанные в моей голове, что начать придется с того, что происходило здесь давным-давно.

Если честно, я так молода, что близкие совсем недавние девяностые кажутся мне "давным-давно", а в девяностых здесь была большущая коммуналка на семь комнат, с чем-то вроде столовой, двумя сортирами и черным выходом. Но это тоже была переделка переделки переделки из особняка жены надворного советника Ольги Михайловны Веселовской, где черный ход для кухарки, отдельная столовая зала, комнатка для прислуги, лепнина по потолку и огромные люстры. Теперь же, когда соседи напиваются, они всегда идут рисовать план квартиры и простукивать стены, потому что с этим тут все очень непросто. У нас почти из каждой комнаты ведет две двери. И судя по лепнине, здесь было что-то гораздо сложнее, чем просто анфилада залов. Например, моя комната (повезло) имеет одну дверь, но с точки зрения потолка, две. По величине второй - это похоже на прихожую и спальню, или будуар и молельную, или отдельный туалет (третий) и жилую комнату. Но так как следа от лампы в потолке в маленькой комнате нет, я теряюсь в догадках, о том зачем и что это.

Единственный мальчик из семи моих соседей - Константин - живет в бывшей черной кухонке. Сейчас дверь из его комнаты открывается прямо в огромную нашу "столовую", и еще ни одной пьянки за семь лет его жизни на кухонке, Константин не избежал. Наоборот, всегда гордо распахивал дверь и выходил с голым торсом, но в халате, прямо за царский стол, накрытый и водочкой и рыбкой, и всеми его любимыми вещами на этом свете. В какой-то из длинных осенних дней запоя, Константин с гневом заколотил вторую дверь из своей комнаты, как несоответствующую коллективному духу и разъединяющую и без того разрозненных жителей постсоветсткого пространства. И так никто не мог усомниться, что Костантин будучи дома может избегнуть общего застолья или позорно бежать через вторую дверь в коридор.

А бежать Константин действительно мог бы, ведь у нас в квартире две двери. Одна приличная, через главный выход, через консъержа и баночку для батареек. Вторая через черный грязный, зассанный поколениями котов выход, на курительную лестницу, прямиком из кухни к мусорным бакам. И все двери у нас всегда открыты. Даже та, главно-подъездная, которая на посольство. А уж черная и подавно. Хотя с дверями, входами и выходами тоже отдельная большая история.


Глава 2.

А начинается история дверей с того, что наш консъерж безумен. Лысоватый еврей из Одессы, тридцать лет назад он устроился работать в соседний еще не блатной подъезд за железной дверью, охранял коммуналки, иногда буйствовал и устраивал военный КПП, раздавал жителям именные пропуска на территорию подъезда и отсеивал чужих. Но в общем, жил неплохо. А когда началась приватизация и просто всеобщий хаос, платить ему стало некому и не за что, все метались в огне и бились за квадратные метры, он забаррикадировался в подсобке под лестницей, и диким зверем огрызался без разбора на всех чужих и своих. Тогда то его и заметила одна богатая дама с верхнего этажа. Замашкой монарха она задумала, пока никому нет дела, отхватить в свое единоначальное пользование второй (первый) подъезд, «откусить хотела, половину дома, гнида» - говорят из раза в раз мои пьяные соседи, когда рассказывают эту историю. Что случилось дальше – легенды расходятся, но якобы, она успела захватить и приватизировать три квартиры на верхнем этаже, отремонтировать их и парадную лестницу, на которую мечтала постелить красный ковер. После чего пересадила в этот уже свой подъезд под лестницу пса-консъержа, назначила ему зарплату и смылась куда-то, затерялась в безумном котле девяностых. 

  После этого еще десять лет, обретший, но снова потерявший хозяйку консъерж, вставал-появлялся из под лестницы грудью на новых заселявшихся людей, глядел волком-хозяином подъезда, и назначил с каждого человека сам себе плату в n-рублей в месяц, и неизменно повышал эту сумму, вслед за ростом доллара, сменой президентов и просто по всем праздникам. Жильцы следовали безропотно. И часто сдавали на три, на четыре месяца вперед и боялись пропустить дату платежа, не меньше, чем чертей, демонов и рыжего-бесстыжего-Чубайса. 

После того, как времена перевалили за двухтысячные, карьера нашего консъержа пошла в гору, он оккупировал парковочные места во дворе и стал сдавать их автолюбителям за круглые суммы. На нажитое богатство поставил железные ворота во двор и завел дистанционный пульт управления. Подъезжающим полагалось показывать паспорт, прописку и сдавать по сотне рублей за временное место, а уж суммы за постоянное место доходили до небесных размеров. 

Так дом жил бы себе и дальше, убегая от двадцатого века двадцать первый, старея и осыпаясь побелкой. Но сферы сместились так, что у нашей до этого бесхозной квартиры под номером 17, появилась хозяйка. К тому времени квартира, пятикомнатная красотка с лепниной по потолку, двумя ванными и старинными люстрами, уже заметно облупилась, обросла слоями обоев, потеряла половину дощечек из паркета, подгнивала в обоих ванных и смотрелась совсем не очень. Кто жил там, для меня загадка, и даже к пятому часу затолья, соседи не выбалтывают эту тайну. Но где-то однажды в воздухе пронеслась такая история, больше похожая на сплетню. 

 Приехавшая в Москву в восемьдесят каком-то году из далекого Архангельска (или Мурманска) подработать продавщицей, уборщицей, хоть кем-нибудь, наша владелица – Тамара Ивановна – подселилась к одной своей старой доброй подруге в эту квартиру. И там и осталась, пережив отъезд остальных жильцов, похоронив подругу, и успев переписать все все все за всех отъехавших жильцов, за все комнаты квартиры – на себя. После чего, побродив одна по этой достаточно бессмысленной анфиладе залов, она вдруг резко собралась и рванула назад к себе в Архангельск, работать там то ли маникюрщией, то ли манекенщицей (что вряд ли, но чего не бывает). Про квартиру быстро забыла, да и не поверила в доставшееся ей счастье, как и во всю эту огромную враждебную Москву. Квартира осталась стоять, пустая и гулкая, ждать своего дня. 

  И никому бы не было до квартиры дела, но у консъержа под лестницей все четче появлялось желание остепениться и устроиться. Или хотя бы завести себе, как порядочный человек, стиральную машину и холодильник (под лестницу он ну никак не вмещался). Кровать, впрочем, под лестницу вошла хорошо и даже осталось место под стол и телевизор. Там же по воле судьбы располагались почтовые ящики, который консъерж не повременил полностью захватить, и назначить отдельную сумму за то, что он получает и разносит важную корреспонденцию и газеты по квартирам. Но это я отвлекаюсь от канвы истории.

 Пересчитав квартиры и жильцов, одним январским утром, консъерж понял, что 17я квартира ускользнула от его внимания и, будучи безнадежно заперта, стала объектом его очень пристального внимания. Жек долго не отвечал на его запросы и копошился в бумагах и раскапывал информацию, но в итоге согласился выдать ему имя владелицы 17й квартиры (о, времена, о нравы). И полетели письма и звонки в Мурманск (или Владивосток), добираясь до Тамары Ивановны, которая уже успела выйти замуж, вырасти из манирюрщицы (манекенщицы?) до массажистки частных салонов и успевшую за прошедшие пятнадцать лет позабыть напрочь о далекой темной нелюбимой Москве. Выпрашивая у нее эту квартиру, ключи и право иногда туда заходить проверять порядок (лелея мечту там поселиться), консъерж не знал, что готовится случится и чем это обернется. А обернулось это дело тем, что Тамара Ивановна про квартиру вспомнила. А вспомнив и пораскинув мозгами с новым мужем, она поняла, что квартиру пришло время сдать и делать на ней большущие огогого какие деньги. 

  С гонцом из Владивостока (Барнаула?) консъержу были высланы ключи, порядочная сумма денег и распоряжение купить для будущих жильцов холодильник и стиральную машину. Офигевший от счастья и полноты власти и силы консъерж, медленно осваивал и обживал новыи владения, когда стали въезжать первые жильцы. Что стало для него полнейшей неожиданностью, и он волком смотрел и защищал свой холодильник и стиралку, пока не получил по собачьим своим ушам от Тамары Ивановны, и не убрался жить назад под лестницу, лишь иногда наведываясь пожарить курочку из общего холодильника, или постирать кучу своих носков. 

 А жильцы жили и своевременно переводили Тамаре Ивановне, которую никто никогда не видел, суммы за квартиру каждого 20го числа каждого месяца. И со сменой третьих жильцов, вдруг пришло осознание, что кроме их шестерых, ключ от квартиры есть у странного лысого дяди из под лестницы, который пользуется их холодильником, по утрам пьет на кухонке чай с сушками, и по небесному непонятному праву без очереди стирает вещи. И когда в следующий раз консъерж строго напомнил, что ждет от них сумму за «обслуживание», то полетел по лестнице из семнадцатой квартиры и следом полетели его нестиранные вещи. 

   Но такое с ним случилось в первый раз за двадцать лет, которые он прожил под лестницей. И обида за потерянные блага была слишком сильна. Он решился на крайнее, он ночью забрал с холодильника, как оплату себе, оставленные на интернет деньги, и забрал в залог всю еду, которую нашел по шкафам и на полках. На следующий день 17я квартира врубила новый замок, а еще через неделю появились две железные двери с главного входа. И одна, поменьше, с черного. И с этого началась многолетняя огромная война нашей квартиры с консъержем. Которая не останавливалась ни на день, и не прекращалась со сменой жильцов на новых. 


Глава 3.

Почта в 17ю квартиру не доходила никогда. Ни личные письма, ни газеты, ни приглашения на выборы, ни повестки в суд. Даже счета за квартиру в 17ю квартиру не приходили, и однажды утром просто отключился весь свет, замолчал телефон, и невозможно стало вскипятить электрический чайник, и жизнь замерла. 

Ежась от утренних ранних холодов, жильцы собрались на кухне на совет. Заворачиваясь кто в одеяла, кто в дубленки, притопывая ножками, и похлопывая друг другу по щекам. Решено было брать консъержа и свою накопившуюся корреспонденцию, со счетами за электричество и отопление, штурмом. А попутно звонить в Самару (Архангельск?) Тамаре Ивановне. Под напором трех мужиков, консъерж быстро раскололся и выдал счета, и запоздалые на год, два, три письма к давно уже съехавшим оттуда жильцам. Счета открывали все вместе, сгрудившись посередине темной вечерней кухни, и долго молчали потом, глядя на количество нулей в счете. Тамара Ивановна на другом конце провода тоже молчала и прикидывала, как бы из этого всего выпутаться. 

 Выпутываться пришлось резко и быстро, потому что глухое недовольство 17й нарастало и через три дня лопнуло в бунт с криками, угрозами обратиться в народный суд, раскрыть что она незаконно сдает квартиру, и прочее и прочее. Тамара Ивановна испугалась, во время массажа надавила на пару правильных точек на теле мужа, и за раз оплатила весь счет за все коммунальные услуги. После чего свет включился, поработал пару часов и снова погас. 

 Приехавший разбираться электрик, нашел выбитые пробки, все включил, пожал плечами и уехал. А через день пробки выбило снова. И непонятно, чем бы все закончилось, если бы однажды забывший ключи и не вовремя вернувшийся домой Константин, не застал во втором пролете подъезда нашего лысенького консъержа с приставной лесенкой, который тянулся к щитку, чтобы вырубить у нас свет. Скандал разгорелся страшный. Ночью мы оставляли дежурного в подъезде следить за щитком, хлопали подъездной дверью, подкидывали ему гнилые яблоки, консъерж перестал пускать в подъезд наших гостей, раз в месяц приходил царапать дверную обивку, ловил и пытался отравить нашу кошку, и через несколько лет такого противостояния – натравил на нас самую настоящую полицейскую облаву, которая искала наркотики, оружие и бордель. И все это в комнате у Татьяны Дмитриевны.

 Татьяна Дмитриевна – бывший журналист, бывший писатель, бывший поэт, бывший искусствовед, сейчас уже не могла ничего, в том числе работать. Сдав свою по наследству полученную квартиру в соседнем блатном подъезде, она на выручку с квартиры жила у нас в коммуналке, пила горькую, страдала мигренями, обвязывала голову мокрым полотенцем, носила в квартире темные очки, кормила кошек и смотрела телевизор. Богемное прошлое оставило ей маниакальную любовь к чистоте и страсть к большим застольям. Уклониться нельзя было ни от одного, ни от второго. В случае с чистотой, немытые больше дня тарелки сметались в мусорный пакет и уносились на свалку, а в случае с застольями Татьяна начинала колотить в дверь комнаты уклониста кулаками, уговаривать, упрашивать, молитвенно складывать ручки на груди, и ни усталость, ни дела, ни работа, ни болезнь, ни даже продолжающееся в комнате вечернее свидание с мужчиной, ничего не могло стать для Татьяны по-настоящему достойным оправданием «не выпить» с ней. 

   Мое первое застолье в 17й застало меня в расплох. Я уже прожила там к тому времени пару месяцев, успела обрасти новой кроватью, собственной полочкой в холодильнике и очередностью в списке на уборку, а застолья все проходили мимо меня стороной. Как однажды, я вернулась домой с черного хода (то есть прямо на кухню) поздно ночью в очень хорошем настроении, и на радостные приветствия Татьяны Дмитриевны и Константина согласилась хоть не надолго, но присоединиться и выпить коньяку. В продолжение какого-то давнего спора уже пьяная Татьяна радостно начала шептать на ухо Константину: «Вот! Вот! Вот видите, Константин! А вы говорите, скрытная, есть что скрывать.. Да она же пьёт, смотрите! Смотрите! А вы говорите, не пьет. И водка у нее в комнате на подоконнике стоит! Я видела!". Так я обрела доверие соседей, как девушка исключительно не скрытная и пьющая.

  А водка, к слову сказать, действительно стоит на подоконнике. С недавнего времени даже две бутылки. Одну из бутылок я вожу с собой уже несколько лет и использую совершенно не в водочных целях. Например, однажды раскатывала тесто для пельменей, в другой раз протирала вместо спиртовой салфетки место для укола, еще однажды придавливала листочки, чтобы не разлетелись от сквозняка, давала моему тогдашнему парню опохмелиться, добавляла по старинному рецепту в состав раствора для полоскания горла, дезынфецировала проколотое у меня в комнате ухо случайного знакомого, чего только не было.. Однажды пришел электрик чинить лампу и втихушу отхлебнул, а я невовремя зашла. Героическая бутылка, в общем. А про электрика – расскажу ниже. 

Глава 4

Когда я пришла впервые смотреть квартиру.. Это был мой седьмой переезд за тот год, и уже двадцатые смотрины. И ничего хорошего я не ожидала. Но позвонив по тому телефону поздним вечером, уже совсем от безнадеги и тоски, я услышала, что меня ждут хоть прямо сейчас. К половине первого ночи я дошла. Открыла дверь девушка в розовых стрингах, странно захихикала и сказала: «Ой, я Света. Я в трусах». И убежала. Передо мной был длиннющий завваленный вещами темный коридор с кучей дверей, отстающими от стен обоями, неровным потолком и скрипучим полом. Через час мы сидели на кухне с Константином, и он кормил меня блинчиками с медом, сладким чаем из пакетиков, и я чувствовала себя настолько дома, что больше дома я не бывала даже у родителей в нашей любимой липецкой квартире. Константин был в таком бархатном зеленоватом халате на голый торс (ну как всегда), в тапочках на босу ногу, называл меня по имени отчеству и все подливал и подливал мне чай. Ко мне тут же пришла на колени спать крошечная полосатая кошка, по имени Матрешка, и пока я жевала, Константин начал рассказывать про то, как они пьют. Кусок застревал в горле, я понимала, что, да, пьют они так, что мне не удастся избежать этой чаши, и что если не пить с ними, то в квартире мне не ужиться. Но почему-то все это стало таким неважным. И той летней ночью с кошкой на коленях, я заслушалась этой сказки про невероятный стол, который ломится от закуски, про Татьяну Дмитриевну с ее мужем Михаилом, который приезжает зимой, и всегда ходит голый и в валенках, и про режиссеров и лингвистов, которые заезжают к ним отведать невероятной жареной картошечки Константина, и пригубить стопочку водки, и про многолетнюю войну с консъержем, и про черную кошку по имени Тэрра, которая каждое лето рожает им ровно по три котенка. Черного и двух полосатых. 

 Я уползла из квартиры ближе к утру, и через день собрала все свои немногочисленные вещи, и переехала. 

  К слову сказать, черная кошка Тэрра таки разродилась тремя котятами ближе к концу сентября. И я, никогда не любившая кошек, и даже опасавшаяся их, вдруг стала мамой трех котят. Но про Тэрру – это отдельная история. 

  Изначально породистая, привезёная Татьяной Дмитриевной то ли из Лондона, то ли из Парижу, черная кошка Тэрра с огромными желыми глазищами, стала в отсутствие хозяйки бегать гулять через форточку на улицу, сделала пару попыток остаться жить у мусорки насовсем, а потом, будучи поймана и уколота от клещей, начала водить к нам кавалеров. 

  По приметам моих соседей, рожает Тэрра всегда в комнате у самого доброго из жильцов и тому потом во всем сопутствует счастье и удача в делах. Но осчастливлен почему-то быть не хочет никто. Ближе к кошкиным родам все соседи один за одним стали убегать из квартиры, и вскоре мы остались со Светулей вдвоем. Тэрра при каждой возможной попытке ломилась к нам в комнаты под кровати и за батареи, и когда Света начала собираться, чтобы тоже уже уйти и не присутствовать при этом кровавом деле, та из последних своих беременных сил запрыгнула к ней в шкаф, зарылась в осыпавшуюся одежду и приготовилась рожать. Материлась Светуля так, как еще ни один депутат не матерился (а, да, тут к слову сказать, что она у нас депутат от ЛДПР, и каждую осень мы оказываемся погребены под кипами листовок с ее парадным портретом, магнитиков и календарей). «Только не у меня в шкафу!» «Забери забери забери ее отсюда» «Тэрра, еп твою мать колотить» «Да где угодно, но не у меня». В общем, вынимать из шкафа и переносить орущую Тэрру досталось мне. В домике из тряпочек и полотенец, она сидеть отказалась, встряхнулась, и упрыгала, покачивая боками, через форточку второго этажа на улицу, вроде бы и вовсе передумав рожать. А разродилась Тэрра двумя днями позже, когда я была одна дома, варила суп, разговаривала по телефону, стирала белье, а в моей комнате электрик делал в стене свет и розетку. При этом электрик был так себе, постоянно выбивало пробки, и пока мы дрались в подъезде с консъержем за право доступа к щитку, (он орал, что вызывает полицию, и подъезд это его частная территория), суп безнадежно убежал, выкипел и переварился, стиральная машинка вдруг сломалась и начала вытекать через дверцу пеной афродиты, пробки выбило в пятый раз, запахло паленым, я устало присела на кровать, на колени вскочила Тэрра и начала рожать у меня на руках. При этом, когда я обратила на это внимание, было уже поздно, и снимать рожающую кошку у меня с колен и перекладывать рядом на кровать пришлось электрику. Как зачарованные мы в полной темноте со свечой стояли над рожающей кошкой, а из кухни пахло потопом и пожаром одновременно. Котенка оказалось три. Два полосательких и один серенький. 

   Электрик ушел потрясенный тем, что видел, через не тот выход, не взял с меня денег за лампу, и еще и забыл половину инструментов.  

  Вот так я стала счастливой на всю жизнь!

  На следующие два месяца моя комната перестала быть моей, и стала кошкиной комнатой. Она в любое время дня и ночи открывала дверь носом и лапами с обоих сторон, будила меня своим мурчанием и ласками, звала посмотреть на котят, и даже однажды перенесла их всех из домика ко мне на кровать. Ко мне ходили экскурсии соседей и их друзей смотреть на котят. Я радовалась, чувствовала себя причастной и счастливой. Дверь, впрочем, я перестала закрывать вообще. А когда котята подрасли и стали бегать и рваться из комнаты наружу, я построила целый сложный барьер из книг и вещей, чтобы кошка могла перепрыгивать, человек мог переступать, а котята не разбегались по неизмерно огромному коридору и не терялись там навеки. Иногда кошка не долетала, все рушилось, и строилось заново. Но было в этом свое обаяние и интерес. 

  Но я бы сфальшивила, если бы сказала, что я вынесла все тяготы взросления котят от и до. На самом деле, через неделю после родов я оставила дверь в комнату нараспашку и уехала на месяц в Минск, Берлин, Варшаву, Мадрид, Брюссель.. Да куда угодно, в общем, уехала. И вернувшись, уже застала взрослых самостоятельных шустрых котиков, топающих ночью по паркету, застревающих головами в вазах и стаканах, карабкающихся на кровать и бегающих за мамкиным хвостом. 

  А про котят нужно сказать, что каждый раз когда Тэрра рожала 17й квартире очередную партию, котят раздавали разбирали тут же, когда они начинали есть, а один оставался и рос большим котом, когда всегда перед следующими родами не пропадал бесследно, как не было, и ищи не ищи, не находился ну никак. 

  Когда я переезжала, из таких оставленных котят доживала свой короткий век в 17й кошка-матрешка. И как же я ее обожала. Моя маленькая девочка с беленькими лапками, ласковая и мурчащая. Мы с ней ни одной ночи после моего переезда не спали раздельно. Заползала, приходила, проползала под одеяло, в ноги, на голову, на грудь. Я просыпалась по утрам, и как будто потеряла маму, вскакивала смотреть, где моя Матрешка, со мной ли она еще. Когда же настоящий большой мой любимый мужчина приходил к нам в гости, бывало так. Я писала об этом в конце того августа в дневник, немного отстраняясь и рисуя разными карандашами все события, будто случились они не со мной и не в 17й, но именно там и тогда:

  «А у нее была очень маленькая кошка. Такая маленькая, что четырьмя лапками могла встать на печеньку. И большой мужчина. С крепкими сильными руками, широкими плечами и серьезной работой. 

 Кошка мурчала, сворачивалась клубочком на коленях и приходила к ней спать. Мужчина рычал от удовольствия, когда занимался с ней любовью, но спать не приходил и нежностей себе не позволял. Кошка играла в дурацкие смешные игры, охотилась за своими отражением в зеркале, гоняла пакетик по полу, роняла со стола разные предметы. Мужчина целовал в губы раньше, чем говорил привет, стряхивал пепел в жестяную банку от кока-колы, спешил и никогда не звонил. 

 Она любила их обоих, и они оба были самым трудным и тяжелым, что у нее было. Кошка ревновала ее к ноутбуку и телефону, охотилась за движущимися пальцами, устраивала вихрь вокруг, требуя к себе внимания, выпрыгивала из под кровати на ноги, роняла чашки с чаем и драла ей руки до крови. Мужчина ни к кому ее не ревновал, так как она была его, но был всегда очень занят, крутился в странном непонятном, скрытом от нее мире политики, спорта и журналистики, приходил раз в пару недель и надолго оставлял ее одну. 

  Так они и жили. И в ее мире кошка была домашняя, а мужчина дикий. И она принимала это все и понимала. И стралась забрать их обоих всем сердцем такими, как они есть. 

  А однажды он пришел, как всегда на бегу, между ее приездом и его отъездом в командировку. Посередине дня на пару часов, принес кофе, воды и любви. Лег на кровать, большой любимый мужчина, и пока она отбежала на кухню за стаканами, в открытую дверь пришла маленькая кошка. Здороваться и играть. Села рядом и мягкой лапкой тронула мужчину, мол, привет. Мужчина с опаской отстранился и напрягся, мол, зверь пришел, опасность. Кошка фыркнула и отошла на окно, наблюдать за ними обоими и присутствовать. Но не просидела и трех минут, пришла помогать ей снимать с мужчины обувь и носки и разминать усталые ступни. Тронула еще раз с любопытством мужчину за щиколодку, тот подскочил и сказал с опаской, косясь в сторону маленькой кошки: "А давай ее уберем, при ней как-то неловко".

  Она рассмеялась, маленькая кошка стала дикой, мужчина домашним. И восстановился утраченный баланс, и оба они стали одновременно домашним и диким - двумя любимыми существами в ее жизни.»

Глава 5

  Больше всего в нашей квартире любят сплетничать о любовных делах кошки. Как ни выйду на кухню, сидят, дымят, и обсуждают. Пошла, мол, ага, ага, опять, хвостом крутить. А вот был у нее такой, помнишь? Мордастый. Ходил все кругом. А того-то помнишь? Одноглазого, с мусорки. Не, ну от одноглазого зато самые красивые котята родились! Да ну что ты все путаешь, самые красивые были от мордастого. Да говорю тебе от одноглазого. Сам ты одноглазый, че ты мелешь. А того-то помнишь, Бантика нашего? Которого в рекламе снимали? (это уже про котят) Да ты опилась тогда, Татьяна Дмитриевна! Вот тебе и мерещились наши Бантики во всех рекламах. Да нет же, помнишь у него вот такое пятнышко было на хвостике? Так вот! У того такое же было… - никто не отвечает. Татьяна Дмитриевна сдается спорить и задумчиво смахивает пепел в жестяную банку от кока-колы. 

   Меня все ухажеры нашей коммунальной кошки всегда смущали тем, что заходили через форточку. Казалось бы, второй этаж. Но выходишь утром заспанный на кухню, а там в окно лезет мохнатая рожа и орет. А самая любимая история соседей (после котят, которых снимали в рекламе Озона) о том, как однажды в новогоднюю ночь «кот висел на кирпичах». Я помню, слушала впервые эту баечку во время большого застолья, и в общем гомоне было не понять, что за кирпичи, что значит висел, и кто его туда повесил. Рассказываю. Нет, не то, что вы подумали. Кот был живой, никто его туда не вешал, а почему пришел он именно в новогоднюю ночь, узнать мне не удалось.    

   Однажды часов в одинадцать новогоднего вечера бородатого года, все соседи вышли в подъед на очередную потасовку с консъержем. А когда вернулись, посреди кухни валялась сорванная со стола скатерть со всеми закусками, пожрана колбаса, и посреди этого безобразия наша кошка с этим, с этим мордатым, ну вы сами знаете что. Верится с трудом, но в продолжение истории верю так искренне, что вижу ее перед глазами. Соседи (пять человек) подняли крик, зашуганный кот начал метаться по кухне с налитыми кровью глазами, попадая под удары веника и швабры, стульев и случайных тапок, выскочил в наш бездонный коридор и затих. И тут я так живо представляю моих соседй: Константина с голым торсом и в тапках на босу ногу; Татьяну Дмитриевну в темных очках и с повязкой от мигрени на голове, в запахнутом халате, под которым спортивный костюм; депутата Светулю в фанатской футболке ЦСК, трусах и теплых высоких носках с пальчиками; визажиста Юлю, с одним накрашенным глазом (тестировала новый макияж и не успела смыть), мокрыми волосами и подсыхающим маникюром; и высокомерную дылду и зануду Милю, которая скоро переедет жить в США и снимать семейные ток-шоу. И вот, все они, такие, как я их описала, кто с чем в руках, осторожно идут по промерзшему коридору, спотыкаясь о железные сушилки с бельем, отчаянно пытаясь не шуметь, выискивая того самого мордастого. И Татьяна Дмитриевна иногда взвизгивает Бешеный! Он бешеный! Сжимает покрепче в руках ножку от стола и неровно громко дышит. 

  А кот висел на кирпичах. Загнанный в дверной проем, он в панике начал карабкаться вверх по кирпичной стене между двумя дверями, и там и застрял. Но висел молча и, видимо, терпел. Увидеть его там не ожидал никто. И когда вдруг на вооруженную толпу соседей из под потолка посыпались кирпичные крошки и спикировал сорвавшийся сверху мордастый, поднялся такой визг, который не смогли заглушить даже наступающий новый год, взрывы петард и фейерверков во дворе, орущий телевизор, и крики соседей «С новым годом». 

  К концу ночи котов женили, мордатого официально приняли в семью, поили водкой и по очереди фотографировались с героем на фоне кирпичей. 

  Пишу вам сейчас, Тэрра вполглаза заглядывает в монитор компьютера и просит рассказать про то, как раздавали котят. 

   А котят было трое. Двоих мы отдали на следующий день, как они разбили вазу, опрокинули чайник, загнали под холодильник солонку и сдернули с окна штору. Тогда квартир-совет постановил, что хватит. С моей легкой руки по объявлению, мне за день позвонили пятнадцать раз. И все хотели самого маленького серенького крошку, которого мы звали Тигряш. Но последней по объявлению мне позвонила детка примерно одного с Тигряшем возраста и попросила подарить его ей на день рождения. Мама на даче, папа в командировке, бабушка не может приехать. Но это котик ее мечты, вот через четыре дня мама приедет и заберет серенького котика, и повяжет бантиком и это будет ее подарок. Мы всей квартирой готовили бантик для Тигряша, сняли объявление, ответили всем желающим отказом, собрались на торжественные проводы, а в назначенный срок никто не позвонил и не приехал его забирать. Когда же я дозвонилась, трубку взяла мама и доступно объяснила, что котов она терпеть не может, дочери подарила щенка, а нас просит больше не звонить. 

  Между первым и последним желающим забрать серого, были миллионы желающих, которые пропадали на пути к дому, не перезванивали, которым не разрешали его забрать бабушки, жены или мужья, которые передумывали и брали другого по пути к нам у девочек в метро. А забрала его в итоге полоумная богатая баба, которая измучила меня сообщениями и звонками. У нее умер котенок примерно нашего возраста. И вот, она искала котенка, в которого он переродился. То есть точно точь-в-точно такого же. Я прислала ей миллион фотографий подушечек его лап, внутренней поверхности ушей, носа и хоста со всех сторон.. Наш был точно как тот! И все равно она не приехала. Прислала сообщение, что ее котенок был постарше. Наш слишком мал. Я в этот момент очень разозлилась и сказала, что ну блин, возьми уже кота, тетя, и подожди. Будет как твой! Она ответила «ну да» и через двадцать минут забрала кота, прислала смс, что с ней он будет счастлив и беззаботен. 

  Мы с соседями потом еще пару недель выпивали за веру в рок, перерождения и на всякий случай за ахимсу. Не спрашивайте, почему. 

Глава 6

Каждую ночь около нашего парадного подъезда останавливается синяя шкода, и в ней блондинка в красном пальто отталкивает, а потом страстно целует немолодого мужчину в очках. Я клянусь, каждую ночь, когда бы я ни возвращалась домой, я всегда оказываюсь около подъезда в этот единственный момент. Я всегда замечаю пары в машинах. Она хочет выйти, а он держит ее за руку. Или они молча сидят и смотрят друг на друга, а их руки соприкасаются мизинцами. Просто поверьте мне, даже если я на другой стороне улицы, я всегда могу понять, когда у пары руки сомкнуты мизинцами, это очевидно. Или она хмуро смотрит примерно на бардачок, а он говорит говорит говорит что-то нечеткое. Или они вполоборота касаются руками щек друг друга и готовы к долгому поцелую. Я видела тысячи машин, но только в одной, около нашего подъезда женщина в красном пальто, отталкивает и целует.

Я думаю о своих делах и захожу в подъезд. Консъерж всегда кричит мне недовольно из под лестницы: "А чтойто мы всегда так поздно, 17я? Буду закрывать дверь на ключ, нех** шляться".

Обе двери всегда открыты. Между ними всегда нагадила кошка. На кухне всегда плачет Светуля потому, что ее новая любовь, ее сладкий мальчик, котеночек, ударил ее в ухо, и теперь она не то, что его не хочет, как мужчину, она видеть его не хочет. У Татьяны Дмитриевны всегда мигрень. У Юли всегда завтра съемка и накрашен только один глаз. В пустой кухне орет телевизор, который никто не смотрит. В туалете орет радио "романтика". Я выключаю телевизор, оставляю на плите остывать картошку, и пока переодеваюсь в домашнее, телевизор снова оказывается включен, а сковородка с горячей картошкой позорно стоит в мойке с укором "приготовил-съел-помыл" (это Татьяна Дмитриевна не переносит оставленной еды и немытой посуды).

Константин всегда приходит. Я никогда не видела, чтобы он уходил. Он умеет только приходить и приносить дыни, арбузы, пакеты мандаринов, сухарей и бутылками холодненький сидр. Константин и я, как гармоничные противоположности, потому что я всегда ухожу. Утром, когда сонные соседи выползают искать прокорм, ухожу вечером, когда начинается бурное веселье и пьяный хохот. Ухожу, когда выходные на носу и на работу не надо. Это просто моя роль в этой квартире - уходить. Так нужно.

С похожей периодичностью и по такому же закону ("так нужно") в моей комнате появляются клопы, я теряю ключи, и выбивает свет.

Report Page