16

Бетти не знает, кого винить в сложившейся ситуации. Если подумать, виноваты издатели пропагандистских листовок, миссис Гудман, Нэнси и вообще много кто ещё. Но больше всего виновата, конечно, Хейзел.

Они официально встречаются уже три недели и два дня, и Бетти ощущает, как к абсолютному нулю сводятся все старания людей, пытающихся долгие годы отучить её от содомского греха. Потому что одной хитрой улыбки, одной встречи глазами, одного касания кончиками пальцев по тыльной стороне ладони хватает, чтобы желание поцеловать её разбило всё, что Кливз знала и во что верила до этого. Она вполне успешно выполняет свои желания. Кабинки туалетов – на каждом этаже, в каждом крыле, её комната, комната Хейзел, музыкальный класс, класс рукоделия Марты (она вышла на пять минут поболтать с кем-то), даже библиотека. Их послужной список был действительно впечатляющим – как и факт того, что никто до сих пор не застал их посреди чего-то неправильного. Нет смысла делать вид, что ей не страшно. Но это определенно стоит того.

Узнавать, как это бывает с Хейзел стоит того. Узнавать, что есть целая палитра эмоций и невысказанных фраз, которые можно вложить в поцелуй. Замечать разницу в каждом полутоне. Заучивать почти наизусть различия между ощущениями.

 Иногда это нежно и быстро. Иногда они в спешке на свои факультативы (хотя факультативом Хейзел обычно становится оставаться после уроков), и Хармон чмокает её в щёку, прямо в коридоре, пока там никого нет, еле ощутимо, и с такими забавными огоньками в глазах. Очередное дурацкое ласковое прозвище вылетает из её рта: «Пока, детка-котик-зайчик-малышка-пирожок-любая другая херь, которую она смогла выдумать, я побежала». Бетти терпеть не может эти прозвища. Но она никак не может объяснить, почему от них она ощущает что-то тёплое и сладкое в сердце. Иногда это влюбленно и вдумчиво. Они выходят на улицу подышать воздухом – не вдвоём, естественно, в сопровождении Мэделин и Нэнси (а иногда и других девочек). Им хватает десяти минут, чтобы скрыться за ближайшим кустом, оставив остальных любоваться пробуждающейся после зимнего сна природой (тающим снегом и мерзкими лужами). Хейзел целует её аккуратно и медленно, без той придурошности и спешки, целует её по-настоящему. Бетти узнаёт, что такое бабочки в животе – и они не похожи на тот мерзкий тревожный ком, к которому она привыкла. Иногда это трогательно и искренне – после долгих разговоров на крыше, когда Бетти кажется, что внутри и вокруг лишь пустота. Только нежный мазок губами в кончик рта зажигает слабый свет надежды. Только с ним она учится быть в безопасности, и действительно верить кому-то.

А ещё иногда это горячо и мучительно близко. Они едва могут позволить себе такое – но ни одна из них не собирается сдаваться. Всё же после долгих поисков и раздумий они всегда находят, где запереться. И тогда Хейзел целует её по-другому. Так, что руки после этого ещё немного дрожат, и Кливз требуется несколько минут, чтобы перевести дух и вернуться в нормальное состояние. Так что, да, может проблема в этом. Может, виной всему Хейзел, которой доставляет какое-то особое удовольствие усаживать Кливз к себе на колени, удерживая на них, тяжело дышащую и нуждающуюся в чём-то гораздо больше. Может, это только рыжая бестия виновата в том, что она слишком хорошо изучила, как нравится Бетти, и теперь нагло пользуется этим. Что она зарывается одной рукой в волосы, и нежно расчёсывает их после процесса. Что она притягивает её медленно, углубляясь, всегда настойчиво, но никогда не грубо. Что проводит по талии и спине, лишь кончиками пальцев, но этого вполне хватает того, чтобы вызвать дрожь по всему телу. И что в следующую секунду отдаёт Кливз весь контроль, словно не устанавливала все правила сама ещё секунду сама. И Хейзел, которая довела её до предела какими-то невероятными комбинациями хитро рассчитанных действий лишь для того, чтобы после этого послушаться самостоятельно, чтобы наконец-то без слов сказать «ты можешь делать со мной, что тебе заблагорассудится», такая Хейзел выглядит слишком гармонично, слишком правильно. Слишком желанно. Будто Кливз нуждается в ней на генетическом уровне.

Да, её Бетти винит в первую очередь. Но она явно не единственная замешана в сложной цепочке, которая привела Кливз туда, куда привела. Нэнси, которая хватает какую-то сомнительную брошюрку утром, и беспечно листает её за завтраком, тоже не особо помогает. «Насколько же больная должна быть фантазия у людей», - она лениво переворачивает страницу. «Хотите изучить?» - интересуется у всей их компании перед тем, как бросить больше не нужную листовку на стол. Бетти не хочет, но почему-то всё равно забирает с собой, только чтобы засунуть поглубже в сумку, надеясь никогда не находить. Но она находит её тем же вечером – вечером пятницы, на который у Бетти абсолютно нет планов, кроме как сидеть на полу и изучать не самые интересные листовки.

«Истории о девушках, оступившихся в своём выборе, могут быть поистине пугающими. Известны случаи, при которых прилежные христианки заводили роман на стороне с женщиной. Позже, пытаясь понять свои действия, ни одна из них не могла найти объяснения. Они утверждают, что руками женщин, соблазнивших их, орудовал дьявол. «Она касалась меня, как будто знала, что делать. Будто на моём теле была расчерчена карта», - утверждает одна из потерпевших. Делясь такими впечатлениями от контакта с женщиной, она даже не может представить, что дьявол испытывает её благочестие самыми пленительными способами. Возлежав с женщиной, вы уподобляетесь греху Евы, которая…» Рядом, видимо, для лучшей иллюстрации того, как выглядит грех, которому уподобляться не надо, изображена вполне подробная картинка целующихся девушек.

Бетти хмыкает, пробегая по странице глазами. У кого-то действительно больная фантазия. Она закрывает листовку, разворачивается на другой бок, и тупо пялится в стену. Глупые фразы про «руки дьявола» крутятся в голове.

Когда ты девочка в религиозной школе, желания вообще не должно существовать в перечне твоих эмоций. Бетти не знает, какого это – хотеть кого-то. Точнее, она не знает, какого это хотеть кого-то достаточно открыто, чтобы признаться в этом хотя бы себе самой. Чтобы не одергивать себя при первой мысли, при первом нечётком изображении в сознании. Чтобы ощущать, как бьётся сердце, при чужих прикосновениях, при чужом взгляде. При паре неприличных мыслей. Она не знает, что такое фантазии – Кливз известны только беспорядочные мысли на пару секунд, пока она не потопит их где-то в глубине. В её эмоциях возбуждение заменяет страх, и это единственный выход для кого-то вроде неё. Хорошие девочки не занимаются дрочкой, представляя других (куда более плохих) девочек. Они смирно сидят на молебне, боясь, что Бог всё же узнает, о чём они думали за закрытыми дверьми. Бетти хорошая. Бетти не позволяет мысли о чужих сильных руках или сбивающемся дыхании отвлечь её. Она умеет сдерживать себя.

Она умеет сдерживать себя. И это никак не сопоставляется с тем, что она тяжело дышит, пока собственная рука ползёт куда-то вниз, а глупая листовка откинута на край кровати. Это не брошюра. Определенно не она. Не только она. Глупые слова про «карту чужого тела» - только пара веток. Спички, которыми можно зажечь костер, она нашла уже давно. И она зажигает. Костер горит. Бетти горит. Ей жарко, кажется, как не было жарко никогда. Ресницы дрожат, когда одна рука проходит по ключицам, чуть надавливая на шею. Она не спешит сделать всё и сразу, потому что на всё и сразу не хватает смелости. Но она определённо добирается туда – медленно, очень медленно, скорее интуитивно, невыученными движениями. Чувствует главный сгусток жара, тянется к нему одной рукой. Чуть разводит собственные бёдра, в непонятной смеси нетерпения и боязни проводит подушечками пальца по внутренней части. Её ноги дрожат. Она вся дрожит. В один момент ей кажется, что всего слишком много, в следующий - что всего недостаточно. Недостаточно напора, недостаточно ласк, недостаточно близости. Недостаточно одиночества её комнаты. Она окончательно закрывает глаза, представляя шероховатость чужих рук, чужую насмешку над своим ухом: «Настолько хочется?» Она обводит круги вокруг своего входа, не решаясь на что-то большее, ощущая, как волны удовольствия обхватывают её тело, аккуратно и мягко, подталкивая к новым прикосновениям. Всё, чему её учили о собственном теле – каждая часть, находящаяся между ног, грязная. Она не против почувствовать себя грязной, если это значит почувствовать себя так. Пальцы опускаются на клитор, чуть надавливают, и она так сильно кусает щёку, чтобы не заскулить. Из рта всё равно вырывается нечто, походящее на рваный вздох, когда она ускоряет пальцы. Ей кажется, что всё вокруг расплывается. Её тело здесь, подставляется под собственные руки, исследует грудь и живот трясущимися руками. Но какая-то часть её сознания так далеко, в том дне, на подоконнике в туалете, держится за чужую спину и нетерпеливо притягивает ближе чужое лицо для очередного поцелуя. Бетти откидывает голову, чуть выгибаясь на постели. Всё же единственная, кто виноват в этом безумии, — это Хейзел. Пальцы надавливают ещё несколько раз, и на пару секунд её накрывает чистое удовольствие. Тело обмякает на кровати без всяких сил. Бетти чуть поворачивает голову, чтобы увидеть, что брошюрка всё ещё лежит открытая рядом. «И все грешники попадут в ад, если они…» - еле складывает она слова в предложение в послеоргазменной дымке, и закрывает листовку, закидывая её на тумбочку. Ей всё равно.

Ей никогда не хватало смелости дойти до такого, и на секунду она ожидает чего-то особенного. Какого-то невероятного ощущения стыда, вызванного грехопадения. Желания покаяться. Страха расплаты. Она не испытывает ничего из этого. Мышцы расслабляются, и она прикрывает глаза. Просто хочется спать.

Пробуждения по субботам никогда не отличались от остальных дней: всё такой же ранний подъем, всё такое же непонятное ощущение тревоги и мысли о том, что надо успеть сделать с самого утра. Бетти искренне не понимает, почему единственный раз, когда её организм решает дать ей небольшую фору, кто-то другой всё равно будит её в девять утра.

- Привет, тебя там Марта зовёт, - слышит она голос где-то рядом.

Кливз демонстративно скрывается под одеялом:

 – Отстань от меня.

Кровать жалобно скрипит, когда на край опускается чужое тело, и Бетти ощущает, как рука опускается на её спину.

- Уже почти все проснулись. С тобой всё нормально?

Бетти поднимает одеяло со своей головы, и с невероятным волевым усилием смотрит на раннюю (и незваную гостью), и тихо бурчит:

- То, что мы встречаемся не даёт тебе права будить меня в выходные в такую рань.

Хейзел каким-то чудом находит в себе силы улыбнуться, глядя на самое недовольное лицо во вселенной.

- Нет, ты уверена, что не заболела? – Она наклоняет голову набок, и в следующий миг уже тянется к Кливз, прикладывая руку к её лбу и очень многозначительно глядя на неё.

Бетти скептически смотрит на чужое задумчивое лицо и, не дождавшись финального вердикта, укладывается обратно на кровать:

- Я здорова. Но Марте скажи, что смертельно больна. Я не хочу её видеть.

Хейзел только хихикает, слыша её злое бурчание. Она замолкает, и Бетти кажется, что впервые она так искренне благодарна за то, что Хармон ничего не говорит. Но только ненадолго.

- О боже, это та хрень, которую Нэнси вчера читала? – Хармон, сгорбившись в сосредоточенной позе, изучает вчерашнюю брошюру.

В Бетти желание выхватить несчастный кусок бумаги и выкинуть его в окно борется с мыслью о том, чтобы ещё поглубже залезть под одеяло и, видимо, надеяться, что она умрёт под ним от нехватки воздуха. Она надеется, что Хейзел ничего не скажет, потому что сейчас не лучшее время для воспоминаний вчерашнего вечера. Её надежды на избавление от разговора разбиваются о чужой голос:

- Хей, - тембр чуть меняется, и сейчас Хейзел звучит уже не так весело: плохой знак. – Зачем ты вообще хранишь это? – рука, снова вернувшаяся на спину, забавно тыкает куда-то в бесформенный комок под одеялом, который, по идее, должен был быть Бетти.

Кливз чувствует волнение в чужом голосе. Она знает, что должна сказать что-то. Она знает, что должна объясниться. У них обеих достаточно ран и шрамов – новых, ещё кровоточащих, лишь начинающих заживать, или и вовсе таких, что вылечить нельзя. Она не хочет, чтобы Хейзел ранилась. И Хармон не хочет, чтобы ранилась она. Бетти ценит это. Ценит то, насколько ей небезразлично. Но она не рассчитывает тот факт, что ей придётся объяснять Хейзел и такие детали. Какая-то часть её сознания (на удивление очень большая и убедительная, Бетти не помнит, чтобы она была здесь раньше) убеждает: «Нет ничего ужасного в том, чтобы сознаться своей партнерке, что ты делала себе хорошо. Это явно не самая ужасная вещь в твоей жизни». Бетти мысленно кивает тираде здравой стороны. Вылезает из-под одеяла. Героически встречает обеспокоенный взгляд девушки. И абсолютно смело выпаливает:

- Мне надо переодеться и встретить Марту. Выйдешь, пожалуйста?

Хейзел многозначительно поднимает брови, будто спрашивает, серьёзно ли она, но выходит из комнаты, не пререкаясь. Кливз поводит её до двери, и захлопывает её, стоит только Хейзел оказаться вне её комнаты. Извини, здравая часть, но это слишком.

Путь до Марты ощущается странно. Её кабинет находится далеко от комнат учениц, и Бетти приходится пройти целиком почти два крыла. Она рассматривает стены школы, словно увидела их впервые. Желтая краска печально слезает со стен, и её неумело пытаются прикрыть ученическими рисунками, иконами, вырезками из Нового Завета и агитационными постерами. Возлюби своего ближнего. Не дай греху пробраться в свою жизнь! Сила – в принятии. Будь приличной католичкой! Иногда ей кажется, что каждый угол её сознания выглядел как коридор этой школы. А потом появилась Хейзел, и сорвала самый первый постер с обшарпанной стены. Научила её, как сделать это самой. Именно этим они и занимались. Они рвали постеры и сдирали тексты молитв. Они перекрашивали ещё одну стену. И каждый их поцелуй Бетти ощущала, как горят очередные плакаты и листовки. Как на их месте появляется что-то ещё. Она надеялась, что сорвала всё до последнего. Последний лист упал со стены после нежного «Будешь моей девушкой?» А потом… Потом оказывалось, что комнат в её мозгах бесконечно много, и каждый раз она заходит в новые и новые.

 Видимо это ещё одна комната. Ещё одна тесная каморка её сознания, где нет ни дверей, ни окон. Только голоса, не строгие, скорее причитающие, истеричные, чуть не переходящие на крики. Как ты вообще могла подумать об этом? Господь видит это, Бетти, Господь увидит всё. Господь накажет тебя. Господь накажет, но сначала это сделаем мы. Бетти кажется, что она смогла сбежать из этой комнаты вчера – на какую-то четверть часа, но смогла. Она не знает, как сделать это теперь. Ей кажется, что её вернули на место и заковали в цепи. Чтобы больше она не могла покинуть это место. Она не знает, как освободиться отсюда навсегда.

Она может сказать о боли, о жертвах и о страданиях. Она мученица – достойная и чистая. Она страдала для Господа. Все говорили о том, как высоко ценятся страдания ради Него. Бетти никогда не слышала об удовольствии ради Бога. Об удовлетворении ради Бога. О наслаждении, о спокойствии, о счастье ради Бога. Все одобряли, когда она мучала себя. Никто не одобрит то, что она сделала себе хорошо.

Как же сложно.

Она почти полностью избегает разговоров, избегает Хейзел весь день, и следующий тоже. Закрывается в своей комнате и делает вид, что читает. Телефон, выданный на выходные, лежит на тумбочке, и Бетти всё думает – напишут ли ей. И Хейзел пишет.

«Разреши мне прийти»

Бетти не знает, что ответить. Она знает, что молчать – худший вариант, но всё равно молчит, как молчала вчера и сегодня. Перебирает в голове все напутствия от страшных священников, делает вид, что ей не хочется. Несколько часов проходят без какого-либо ответа на сообщение Хармон, а она всё думает, что сделать с СМСкой, пока ответ не находит её сам поздним вечером. Ответ стоит на её пороге с глуповатым выражением лица.

- Если хочешь, чтобы я ушла, я уйду. Но я надеялась на то, что ты не хочешь.

Бетти оглядывается по сторонам. Отбой был несколько часов назад, и ей не нравится Хейзел, стоящая вот так на пороге её комнаты. Идея Хейзел, сидящей у неё на кровати и требующей объяснений, тоже не вызывает восторга. Но она выбирает меньшее из зол, молча давая пройти в комнату и как можно тише закрывая дверь.

- Я не хочу, чтобы ты уходила, - выдыхает она, и это правда. – Но объясняться я тоже не хочу, - тоже правда.

Хейзел плюхается на кровать, складывая по-турецки ноги, и это даже забавно, что Бетти знала, что именно так она и будет выглядеть сейчас.

- Я понимаю, правда, окей? Я понимаю, что ты можешь не гореть желанием обсуждать что-то такое, но… - она потирает переносицу, и Кливз ощущает себя просто проблемным ребёнком. – Что я должна думать, а? Сначала ты вся такая зашуганная девочка из секты, которая разрешает себя пороть, - она старается сдержаться и не перейти на крик, но её шёпот резкий и срывающийся. – Пороть, Бетти! Ты читала эту херню весь год, верила в эту херь весь год и выглядела просто ужасно. И теперь я думаю, что всё хорошо, и у тебя нет проблем с этим, потому что ты встречаешься со мной! Но в свободное время ты читаешь вот это?! – она жестикулирует всё активнее. – Чего ещё я не знаю и не вижу? Что ещё с тобой происходит, пока я ничего не могу сделать? Я не прошу решить это, я не прошу ничего, кроме того, чтобы сказать мне?

— Это не так… - Кливз пытается возразить, но дальше не выходит ни слова, и она остаётся тупо стоять перед Хейзел.

- А как это? Ты целуешься со мной, а по вечерам читаешь такое и тихо мирно занимаешься самоненавистью?

- Я подрочила на эту листовку, Хейзел.

Она не знает, как эти слова вылетают изо рта. Забавно, она думала, что не сможет выдавить их из себя, не сможет выдержать этих секунд глупого и позорного признания. Но настоящим испытанием становится тишина. Звенящая тишина, когда в глазах напротив проносятся все известные и неизвестные эмоции.

- Оу.

- Да, оу.

Ей кажется, что Хейзел рассердится. Что Хейзел встанет и уйдёт за дверь. Назовёт её грязной. Посмотрит на неё, словно она грязная. Она не делает ничего из этого, но изо рта как-то само собой вырывается:

- Извини.

Хейзел отрывается от многозначительного созерцания стенки, переводя на неё взгляд.

- Что? Нет, эй… - она встаёт, чтобы потянуться к её ладоням и взять в свои. – Не извиняйся. Если тебя возбуждают сомнительные истории о попадании в ад, мы можем… Ну, что-нибудь придумать, - она неловко усмехается, и Бетти понимает, что её губы тоже расплываются в улыбке.

Вообще-то, нельзя шутить, когда её жизнь на грани того, чтобы разрушиться. Да, разрушиться от одного неловкого разговора, но неужели нельзя немного подраматизировать?

Хейзел смотрит на неё с какой-то особенной нежностью и не выпускает её руки из своих, медленно тянет, чтобы та села на кровать. Бетти не может не заметить, как под волосами заливаются очаровательным красным чужие уши. Как минимум, не ей одной тяжело даётся этот диалог.

- Я могу одеться в священницу, - забавно разводит руками Хармон, и Бетти благодарна, что она снимает напряжение своими не самыми мудрыми шутками. – Или в демона… Не знаю, кто там ещё есть? Адам и Ева? Змей-искуситель?

- Ты и так неплохо справляешься.

«Ты и так возбуждаешь меня до той степени, когда не смущают все заветы и двери, на которых нет замка», - повисает между ними неозвученным остаток фразы. Бетти кажется, что это вполне важная ремарка. Особенно сейчас, когда Хейзел сидит напротив неё и смотрит, как будто нашла в ней нечто невероятное.

- Я имею в виду…Это ты виновата.

Хармон выпучивает глаза.

- Извини?

- Пока тебя не было, я не использовала эти листовки… таким способом. Пока тебя не было, мне не хотелось. Никогда. Ничего, - она поднимает взгляд с их переплетённых рук, чтобы заглянуть в глаза, словно боится этого жеста, словно ей страшно обжечься об взгляд Хейзел или о собственные слова. – А теперь хочется.

Может, она действительно обжигается об эти слова. Может, Хейзел обжигается тоже, потому что она видит, как судорожно она сглатывает и словно пытается рассчитать, правильно ли она поняла слова Кливз.

- Я имею в виду, заниматься сексом. С тобой, - добавляет она, чтобы разрешить непонимание в глазах напротив.

Непонимания становится только больше. Бетти не может осуждать. Вообще-то, она тоже не понимает многих вещей. Не понимает, откуда в ней каким-то образом взялись силы сказать слово «секс» и не упасть в обморок. Она всё ещё знает, что недавняя стыдливость не ушла и не исчезла. Все ещё может ощутить, как быстро она заставляет биться сердце. Ей стыдно и страшно, но рядом с Хейзел любые стыд и страх притупляются, уходят куда-то глубокого, где они не беспокоят её. И стыд отступает, развязывая руки чему-то всё ещё новому и до конца неизученному. Желанию. Она не знает, куда это заведёт. Она не знает, что будет потом, и она не знает, что надо делать после того, как говоришь своей девушке, что занялась бы с ней сексом.

- Не сейчас. Необязательно, чтобы сейчас. Я не знаю, когда надо, но… - она замолкает, так и не находя слов. – Считай, у тебя есть купон на одно…эм…совокупление, - заканчивает она под чужим взглядом: больше не таким непонимающим, любопытным, немного хитро-весёлым, изучающим, следящим за каждым движением, за каждым изменением выражения лица.

Хейзел чуть морщит нос, так и не прекращая смотреть на неё:

- Во-первых, никогда больше не говори совокупление. Во-вторых, - Бетти ощущает, как её руку сжимают чуть сильнее, но не с напором, а скорее из смущения перед следующей сказанной фразой. – Я понимаю, типа, я правда понимаю. Мне никогда не хотелось чего-то… определенного. Абстрактные картинки, абстрактные образы, абстрактные описания – то, что обсуждают между друг другом старшеклассники. До тебя не было ничего… конкретного.

Бетти выпускает неловкий смешок. Теперь, когда наступила её очередь слушать эту исповедь, становится куда легче. Ей даже хватает сил, чтобы шутливо закатить глаза и в шутку поправить:

- Меньше красивых слов. Просто скажи, что представляла, как мы занимаемся сексом.

Они всё ещё близко, и Бетти, наверное, не принимает во внимание этот факт, когда пытается подколоть её. Она не думает о том, что сидеть так близко с Хейзел, покрасневшей и находящейся в смешанных эмоциях от их разговора, может быть вполне опасно для здоровья. Осознание приходит лишь когда она опрокинутая на спину лежит на кровати, а лицо Хейзел, с которого забавно свисают рыжие пряди, улыбается прямо над ней. Бетти не знает, как в улыбке может так гармонично сочетаться ехидство и нежность. У неё явно есть более серьёзные темы для размышления, когда Хармон шепчет ей прямо на ухо:

- Да, представляла. Пиздец как много раз.

И, после короткого взгляда на чужое лицо, целует. Целует потому, что знает – ей можно. Видит зелёный свет в лице напротив. Видит, как Кливз разрешает. Как Кливз хочет. Бетти не успевает как следует обдумать произошедшее. На её практике над поцелуями с Хейзел вообще не стоит думать, их надо ощущать. Прогибаться навстречу, тянуть ближе, нуждаться в большем, хватать воздух в перерывах, как будто она может захлебнуться. Вообще-то, в истории поцелуев не было случаев, когда люди от них задыхались, но сейчас Бетти кажется, что она вполне может стать первой, если не наберёт побольше воздуха в лёгкие без всякой логической цели. Хейзел использует передышку на то, чтобы перейти на шею, поцеловать аккуратно, почти невинно, без засосов или укусов. Даже этого невинного касания сейчас хватает, чтобы Бетти показалось, что кровать под ней проваливается в неизвестность, что она летит, Хейзел летит, и они падают. Куда? Она без понятия. Миссис Гудман сказала бы, что грешницы проваливаются в адскую бездну (хотя было бы куда лучше, если миссис Гудман сейчас их вообще не увидела). Это определенно не ощущается, как ад, когда Хейзел прикусывает её бледную кожу лишь на секунду.

- Когда там начинает действовать купон на совокупление? – саркастически интересуется она, хотя всё лицо Хармон горит, а обожание слишком ясно читается в глазах.

Бетти оценивает обстановку. После рабочей недели все учителя, скорее всего спят без всякого желания проверять, не придёт ли кому-нибудь из учениц в голову потрахаться прямо в спальне без замков. Хейзел всё ещё смотрит на неё, водя руками по ключицам и ожидая окончательного ответа. Слишком мало контроля и слишком много искушения.

- Ну так? – чужой голос переходит в подобие мурлыканья, и Бетти, чуть теряя хватку, позволяет ещё пару быстрых поцелуев на шее.

Чужая рука опускается ниже, Бетти чувствует её на своей талии сквозь тонкую ткань ночной рубашки. Хейзел явно собирается получить то, что она хочет получить, явно собирается спуститься ниже и стать ещё настойчивее, если только получит разрешение. Бетти ищет руку на талии, чтобы переплести пальцы и поднять её выше. Она прикрывает глаза, пытаясь представить, на что подписывает себя. Почти полная темнота комнаты, тот самый взгляд Хейзел на её лице, её руки там, где им нельзя быть, их одежда где-то на кровати… Её сознание останавливается на секунду, как будто всему телу отдали команду прекращения работы. Всё, что получается сказать – сконфуженное «подожди».

Она сама не понимает, как снова оказывается сидеть на кровати, как будто всего, что только что произошло, и вовсе не было. Хейзел наклоняет в сторону голову, смотрит взволнованно.

- Слишком? – спрашивает она, и Бетти удивляется от того, как хорошо она понимает, что именно она испытывает.

Ей нравится мысль о том, что Хейзел будет с ней. Ей нравится идея делать друг другу хорошо. Нравится мысль о том, чтобы разрешить касаться. Ей определенно не нравится тот факт, что для этого ей придётся снимать одежду и выставлять себя на показ. Ей нравится Хейзел. Нравится её лицо, её глаза, нравятся её руки и голос, нравится её тело. Тело Хейзел не ощущается грязным – своё ощущается. Она не хочет испачкать Хармон, не хочет оставить грязь на её руках. Блядские религиозные догмы.

- Ты не хочешь, - скорее утверждает Хейзел.

Бетти только мотает головой, потому что она хочет, хочет невероятно сильно. Но секс (как и отношения с ней, как и жизнь с ней, как и всё с ней) с ней – минное поле, никогда не знаешь, когда напорешься на очередную идиотскую установку, когда застынешь и не сможешь продолжать дальше, потому что вместо голоса Хейзел зазвучит голос другой, пугающий и неприятный. «Да как ты могла позволить ей дотронуться здесь? Где твоя честь? Где достоинство? Ты просто…»

- Я не не хочу. Просто есть много вещей, которые слишком. Я не могу раздеться и не могу просто разрешить, чтобы ты трогала меня… там.

- Ты не должна снимать одежду, ты ведь знаешь? Мы можем сделать так, как тебе хочется. Я могу уйти, я могу остаться с тобой, но не трогать, я могу дать тебе делать то, что хочешь ты, я… Всё что угодно.

- Да, - мысль о том, чтобы решать всё самой, на удивление успокаивает её. – Можно я сделаю всё сама?

Румянец распространяется по чужому лицу, но Хейзел не теряет духа.

- Ты можешь делать со мной всё, что хочешь.

- Тогда иди сюда.

Она целует её ещё раз, полусидя, близко, аккуратно и медленно. Когда они начинают во второй раз, сердце бьётся ещё сильнее. Хейзел облокачивается на подушки, и она оказывается сверху, сидя на её бёдрах, покусывая губы. Хармон старается не трогать её без приглашения, хотя по тому, как отчаянно она разрешает затягивать себя в поцелуи понятно, что возражений ни у кого не возникает. Ощущение контроля успокаивает, и Бетти позволяет себе насладиться происходящим, нетерпеливо поёрзать на чужих бёдрах, откинуть голову Хейзел на подушку, чтобы потянуться к шее и повторить то, что недавно делали с ней самой. Заглядывает в полуприкрытые глаза, чмокает в щёку:

- Можешь не держать руки по швам, - мягко смеётся она, и сама перекладывает их на свою талию, пока та чуть облегчённо выдыхает и улыбается в поцелуй, мягко сжимая тело через рубашку.

Зная, что сама решит, что делать, Бетти смелеет быстро, тянется одной рукой к плечу Хейзел под тканью домашней футболки и невинно предлагает:

- Снимешь для меня футболку? – как будто интересуется, не хочет ли она прогуляться.

Хейзел делает наигранно-страдальческое выражение:

- Боюсь, самой никак не выйдет. Ты ведь не оставишь несчастную и нуждающуюся без помощи?

Бетти смеётся от такой наглости, сглатывает и тянется к краешку несчастной футболки. Раздевает её словно под гипнозом. Хейзел запутывается в рукавах футболки, но они обе делают вид, что не замечают этого. Возможно, они и правда не замечают. Сейчас есть явно более важные вещи. Они об выдыхают, когда Хармон остаётся без одежды, как будто на пару секунд забыли, как дышать (Бетти старается не рассматривать вариант того, что Хейзел правда не могла дышать, запутавшись в футболке). Опустить взгляд кажется самым главным грехом, но Кливз оглядывает её тело безо всяких сомнений. В конце концов, она ведь не собирается снимать футболку с девушки её мечты, чтобы закрыть глаза и даже не посмотреть на…чёрт. На чужих плечах в беспорядке разбросаны веснушки, руки, которые Бетти сейчас держит над кроватью, напряглись, оголяя мускулы и сильные предплечья, родинки украшают ключицы, живот и грудь. Мозг Бетти в очередной раз за ночь выдаёт ошибку, когда она понимает, что вообще-то видит женскую грудь в неприличной близости от себя. Не то, чтобы это как-то придаёт миллиард очков привлекательности Хармон. Если бы у Хейзел вместо груди была чёрная полоска, которую рисуют в качестве цензуры в журналах, это бы нисколько не помешало Бетти посчитать её самым горячим человеком на свете. Просто это мечта её маленькой тринадцатилетней версии, и есть что-то особенное в том, чтобы осуществлять мечты. Особенно такие. Особенно с Хейзел. Особенно учитывая, что она действительно выглядит до невозможности горячо, и Бетти не может избавиться от желания коснуться. Хейзел прослеживает её взгляд, иронично поднимая брови.

- Ты пялишься, Кливз.

- Замолчи, Хармон.

- Ну так заткни меня?

Она затыкает быстро. Тянется почти вплотную, целует глубоко и влажно, и между их телами остаётся только одежда Бетти. Это ни капли не скрывает затвердевших сосков обоих, ни капли не помогает жару, который скапливается внизу живота Кливз от одного факта того, что она сидит сверху на полураздетой Хейзел Хармон и ощущает её голую грудь своим телом. Она трётся бёдрами о бёдра, и на секунду удовольствие пробивает её волной (ещё не сильной, как минимум, недостаточно сильной, чтобы испустить один из позорных звуков), а на следующую секунду становится невероятно пусто и необходимо. Необходимо поцеловать её ещё раз, необходимо исследовать её руками и попробовать на вкус, необходимо взять эту девушку, потому что сейчас она – единственное чего Бетти действительно хочет.