1,2,3,4,5

Выходя из утробы матери, как из тюрьмы после первого срока, не закрываешь дверь. Даже не касаешься ручки. Хмуря бессмысленный лоб, выходишь в толпу со словом «Я». Назойливая мошкара родственников радуется первому вдоху, считая, что первое слово будет сказано не раньше, чем через несколько месяцев. Несуществующий крик младенца высечен внутри каждого человека не услышанной буквой «Я». Хуже, если не сказанной.

Второй срок. «Даже не касаешься ручки» дубль 2. Выходишь из тюрьмы юности закаленным идиотом, на груди выжжен бейджик со словом «взрослый». Добавляешь к этому унизительному ярлыку революционную частичку «НЕ», как ко всем словам в этом возрасте.

Хвастаешься татуировками разбитых лиц/

сердец/

бокалов вина, сопровождавших первые два пункта;

раздвинутых ног, задвинутых подальше дел;

забытым именем матери, но помнимой рукой, которой подписываешь бланк на выборах.

И все кроваво-чернильные, и разъедают кожу, и собираются на запястьях в гниющее слово «жизнь». Выходить из тюрьмы в наручниках и называть себя свободным- привилегия существа, под названием человек.

И на каждой выведена каллиграфическим почерком дата нанесения и имя мастера. Засовывать в глотку белоснежный листок с напоминанием о причинённой боли и этот же рот целовать- привилегия мира в целом.

Срок номер три, как синоним нескольким десяткам лет жизни. Ручку не трогаешь в третий раз, руки заняты растопыриванием пальцев перед глазами. Вот она, карманная тюрьма, мозолящая глаза

кольцом на безымянном,

указательным пальцем, натертым кнопками от пульта,

отсутсвием среднего, как отсутсвием возможности выйграть войну с жизнью/ за жизнь вообще.

И словом «ВИНОВАТ», свитым из линий на ладони, сказанным чужими ртами и самым чужим- твоим.

Четвертый срок. Ты дошел до ручки.

Пятый срок. Ты захлопнул дверь.