12

Кирха похожа на выбеленный временем скелет Левиафана. Как обглоданные солнцем и ветром кости лишены малейшим признаков жизни, так и эти бледные стены уже давно не знали верующего взгляда. На месте пастора оборудована сцена для лектора или оркестра - в Петербурге уже давно нет значительной диаспоры финских протестантов.

Теперь так мало финнов в Ленинграде, что мы сломали кирху, дабы построить на свободном месте концертный зал. 

Табличка у входа говорит, что собравшаяся тут толпа рабочих внесла серьезный вклад в революционное движение. Сейчас финны в городе оставляют схожий погромный след, но без идейного содержания.

Когда приневская столица, Забыв величие своё, Как опьяневшая блудница, Не знала, кто берёт ее

Значительный лектор на сцене достаточно уверен в своей величине, чтобы выступать не на тему мероприятия. Полностью забитое зрителями чрево мертвой кирхи вторит ему. Выступления он не готовил: всегда заметно, когда талантливый человек собирает попурри из своих анекдотов в последний момент. Лектор полагается на резкость заявлений и трюк удается. «У каждой страны, ее культуры, есть свое психическое расстройство. У России это - биполярное расстройство». 

С поправкой на свою странную компанию я бормочу, что отчаянно не согласен. Понятно же, что это множественные личности! Россия почти никогда не знает кем хочет быть: дружить со всем миром или по-византийски оскалиться, пестовать демократию или упиваться самодержавным единением, насаждать русский лубок или евразийское монгольство. Все страны, кроме двух, знают кто они. Только Россия и Америка, два великих винегрета, постоянно задают себе вопрос: кто я? 

Впрочем, Петербург - одна из немногих точек в стране, где этот вопрос раскалывается об остроту шпилей. 

Мои первые воспоминания о городе имеют палитру песни ДДТ: промозглый дождь, темные улицы, блеск редких фонарей в дрожащих лужах. Отец во время учебы в Академии подвизался помогать расклеивать предвыборную агитацию за нового губернатора. Мы идем с ним от двора к двору, я впитываю всем своим маленьким существом сырую тьму и запах взмокшей кожи. Наверное также пахли чекистские рейды в 1918ом. Плакатов осталось много, еще долго дома они были за расходный материал.

Каждый раз, когда я забредаю в очередной модный бар через неприметную дверь в парадной с резким запахом, я вспоминаю эти вечера (или вечер?). Чтобы прочувствовать город на костях нужно вымокнуть под летним дождем до нитки, забиться в неприметную, немодную дыру сбоку проспекта и пить водку под стихи до самого сна. 

Черный пес Петербург - есть хоть что-то живое в этом царстве облеванных временем стен? Ты молчишь, ты всегда в состоянии покоя даже в тяжести самых крутых перемен.

Потом дождаться ясного, солнечного дня и выбраться в Петергоф, любоваться зайчиками на позолоте фонтанов. 

Возможно ждать придется долго. Местный климат не для неженок, мне он когда-то стоил вырезанных аденоидов. Не самые мрачный счет в нашей семье - прадед прошел всю блокаду. Рассказывают, что однажды он пополз по льду резать на мясо убитую осколком на реке лошадь. С одной стороны труп рвал он, с другой немец. Взяли каждый сколько мог и отползли. Интересно, что стало с тем немцем? Дожил ли он? Мучился ли от контузий? Глушил ли боль водкой, потому что не было обезболивающих?

Тут жил один из моих любимых поэтов - Николай Гумилев. Цветы на могилу ему не положишь, потому что сгнил он, расстрелянный ловкими парнями в мокрых кожанках, в безымянной могиле. Другого моего любимца, Иосифа, изгнали и не могут до сих пор даже сделать толковый музей. 

Но пока мне рот не забили глиной, из него раздаваться будет лишь благодарность.

Где-то золотой осенью, после операции, стало ясно, что Родина отправит отца стеречь свои самые дальние рубежи, а он от присяги отказываться не собирается. Было решено взять от культурной столицы все, что только можно: музеи скакали как в калейдоскопе. Осталось моей памяти из этого времени: ромовая баба по дороге из школы через шуршащий листвой парк, жуткие эмбрионы из кунсткамеры и Warcraft 2 на первом компьютере.