11

Раньше, дорогая сестрёнка, жизнь моя представлялась мне ровной линией. Я точно знал, почему просыпаюсь и для чего засыпаю. Организованности было не занимать, стать такая, словно хожу я под дулом пистолета, и кто-то вот-вот выпустит мне пулю прямо в височную долю. Движения мои были скованными и робкими, я не ведал ничего об искренних тёплых живых человеческих объятиях. Признаться, многое человечье мне было чуждо. 

Сейчас же, чувствую, внутренних запасов теплоты хватило бы дабы отопить минимум один спальный район этого городка, а возможно и несколько. Теперь я часто обнимаю людей. Кладу их ладони в свои. Правда, иногда рука совершенно не ложится в чью-то, пальцы не смыкаются в замок, а плоть на твоей плоти вдруг кажется чужеродной и лишней.

Недавно я начал слушать других, и знаешь, вокруг нас с тобой ходят такие разные и чудные люди, что порой у меня начинает кружиться голова. За последний месяц я узнал многих новых, поэтому изредка память стирает лица и голоса, оставляя лишь истории и ощущения.

С неделю тому мне встретился парень, проживший в Тайланде три месяца. На острове он, кажется, попробовал все виды наркотиков, а однажды, во время какого-то очередного трипа, заходя в воду, наступил на местный морской фрукт, который показался ему ядовитым обитателем. Говорил, что в те сорок минут уже практически попрощался с жизнью. Через пару месяцев кутежа лимит карты исчерпался, и деньги остались только на обратный билет. В этот же вечер, возвращаясь домой на арендованном мопеде, он не удержал его и повалил на землю прямо перед домом хозяина. Тот увидел всё из окна и оштрафовал парня на сто пятьдесят долларов из двухстах у него имеющихся. Из-за парочки царапин на мопеде. И чему, ты думаешь, учат меня эти истории? Да я и сам не знаю. Возможно, принятию. Возможно тому, что после любой, даже самой немыслимой и тёмной минуты твоей жизни, когда, кажется, и дверь с надписью «Выход» уже не найти — случается что-то такое, что возвращает тебя на светлую сторону. Что даже прощание с этим миром может стать весёлой россказней под стакан виски с колой. И что там, где, кажется и есть конец — часто ждёт тебя фееричное начало.

Я пропускаю сквозь себя разных людей. Через свои рассказы они просвечивают всех внутренних демонов, и вот я, в изобилии человеческих чувств, пороков, мыслей и опыта — сплавляюсь по реке чего-то мне ранее недоступного, словно открывший новый уровень в игре, совершенно не понимаю, где её конец и как из неё выплыть.

Спросишь, не боюсь ли я потерять себя на этой не заканчивающейся вечеринке, где мысли и глаза слипаются, и грань между поздней ночью и ранним утром уже не ощущается вовсе? Думаю, боюсь. 

Я заканчиваю писать тебе. Солнце перебегает четырёхполосную через мост, останавливается где-то посередине горизонта, и огромным раскалённым шаром опускается в воду, выкрашивая окна домов в ярко-оранжевый, а лица прохожих заливает нежно-розовым светом. Пиши? И до свидания. До самого скорого свидания.

***

Под нами плыли облака разных размеров и фактур: тут одно огромное накатывало волной на другое, там висели над землей белоснежные ватные ошметки, а по линии горизонта шагали самые мелкие. Они напоминали мне творог — зачерпни ложкой, и скорее клади в рот, пока не рассыпались.

Город был закатным, потому лоскут моря представлялся раскаленной жижей, вроде ягодного чая, а корабли замерли в нем, словно маленькие чаинки.

Щеки и нос мои крепко поцеловало солнце, потому стало очевидно, что выйду я красным, как бочок помидор, купленных накануне у старой грузинки на базаре, и съеденных похмельным утром после какого-то неприличного количества алкоголя.

Враз сделался я абсолютно беспомощным — здесь, в кресле самолёта, который уносил меня далеко от тех мест, где мне на самом деле хотелось бы быть. 

Ей я пообещал, что вернусь через полтора месяца, но к своему стыду осознал, что мне едва ли хватит заплатить за собственную квартиру по приезду. Стюард выкатил тележку с напитками — ярко-изумрудным тархуном и местным вином, им тут же принялась упиваться половина нашего рейса. Слева захныкал ребенок, которому заложило уши. Мне же, признаться, адски захотелось поморщиться от всего этого изобилия звуков. Я попросил беруши у стюардессы с носом-горбинкой и губами-нитками, обведенными яркой помадой, и провалился в крепкий сон, длиною в полторы тысячи километров.

***

За окном удивительные плюсы, а с непривычки все еще хочется стучать челюстями и прятать руки в свои-чужие карманы, но уже — незачем.

Она берет в кофейне 200 миллилитров красного, затем долго потягивает его из тяжелого стакана. От запаха свежего лака кружится голова. Говорим о том, как каждый раз страшно заново. Ни у меня, ни у нее нет рецепта, только съедающая боязнь стать выжженной травой на месте цветущего поля.

В воздухе апрель, на календаре — начало весны. Мальчишка, смахивающий на классического студента КПИ, смотрит аниме с огромного ноутбука. Мне тихонько отдается голос З.: «Будь со мной. Я тебе покажу чудеса».
И все точно как в детстве. Только в разы интереснее.

***

По дороге в Казбеги все время кажется, что наблюдаете вы меняющиеся заставки Windows — времен, когда интернет был проводной локальной сетью.
В последние майские дни ветер смело сбивает тебя с ног, крадясь вверх по голой щиколотке, под джинсы. Если несказанно повезёт — удастся встретить стадо барашков, рассыпающихся по практически альпийским лугам Грузии, словно только что сваренные хинкали — из огромного котла в миску. Спустя три часа этой бесконечной эстетической вакханалии — взор не удивляется никакому повороту за серпантином, любая заснеженная верхушка горы приедается, а сумасшедшее солнце, меж тем, незаметно поджигает щеки и нос даже сквозь окно машины. Но рассматривая снимки оттуда уставшими от квартирной духоты глазами — с трудом веришь, что эдакое может быть настоящим. И какой же ты маленький счастливый человек, что повидал такую огромную вечную красоту.

***

Туман по утрам густой и белый, как чай масала, окутывает верхушки новостроев и завивает волосы. Зима застряла в городе, словно опаздывающий в час пик в пробке на Леси Украинки, но сугробы таят на глазах, а особые смельчаки уже оголяют щиколотки, чтобы отстукивать на танцполе заскучавшими весенними кроссовками.

***

Раз уж это и вправду наша последняя жизнь, мой дорогой друг, я не против. Учиться всему заново — скучно и нелепо. Здесь неожиданно весна в феврале, мне полных двадцать два года, а на свете есть целых три взрослых человека, которые обязательно прочтут мой текст, коль я им его отправлю. Невозможно провести день, чтобы не чмокнуть чью-нибудь мягкую теплую щеку при встрече.

И если дальше так: что не сутки, то кинофильм, а бонусом вдруг снова узнается, что такое это безразмерное счастье или простое былое «хорошо» — я не против. Сделай меня старой вороной, наблюдающей целующиеся на прощанье парочки около университета, забытой шахматной фигурой в парке Шевченко или же булочкой со шпинатом из Ярославны. Договорились? И да, малиновая начинка — тоже хороша.

***

Mоя милая маленькая Полет. Я пишу тебе днем, пишу ночью, мысленно перебираю горсть твоих кудрей, пропуская их сквозь длинные влажные пальцы. Я рисую для тебя пейзажи, портреты случайных встречных, фрукты, бутылки, свет фонарей, поблескивающий на асфальте.

Я заключаю нас в собственную тюрьму разума, где мы бесконечно говорим и хохочем, периодически запрокидывая головы, дабы опустошить дно тяжелого бокала. Я представляю себя старой ивой, сгорбленной над узкой лавочкой в ботаническом саду на станции метро Университет. Наблюдаю студентов, сбежавших укрыться подо мной от майской грозы. Вижу стариков, тлеющих на глазах друг друга. Замечаю мохнатых псов, розовощеких детей, сегодняшних любовников, которые вот-вот уже станут бывшими.

Мне кажется, что я старый скрипящий паркет в коммуналке, свистящий чайник, разваливающийся подольский трамвай, затхлый ковер, перегоревшая лампочка.

Я был кричащей чайкой, разрезающей небосклон белыми крыльями. Был младенцем, впервые отличившим красный от синего. Был зеркальцем в косметичке красавицы, то и дело улыбающейся своему отражению. Был свежескошенной травой. Землей, благоухающей после ливня.

Однажды небо замкнулось надо мной, словно челюсти впервые попробовавшего экстази. Я закончился там, где забыл, как говорить с тобой по-настоящему. Я стал слеп, глух, беспомощен и жалок. Мне исполнилось сорок восемь. Я погасил свечу, надеясь, что больше никогда тебя не увижу.