11

Это, конечно, не так.

Мне было проще это понять: я рос в среде, которая стимулировала меня думать, развиваться и искать пути. Это была не лучшая атмосфера и не лучшие времена. Подобное окружение серьезно травмировало мою психику, но зато позволило мне проще понять многие вещи.

Справедливо отметить, что подобная ситуация сложилась не потому-что моя мать тиран и сволочь. Нет, вовсе нет. Моя мать вышла замуж и родила меня, когда ей не было и двадцати. Она выросла, но так и осталась избалованной и ощущающей себя умной (про это позже) маменькиной девочкой.

Я подозреваю, что моя мать даже не задумывалась, что что-то делает никак. Подозреваю, что до сих пор особенного осознания в её жизни не добавилось.

Так вышло, что в раннем детстве у меня были проблемы со здоровьем. Нельзя сказать, что это были мелочи  — нет, проблемы были; и были приняты меры для их решения. Однако, вместо минимального корректирующего вмешательства в мою жизнь, моя семья сошла с ума.

Гиперопека. Например, я не мог пойти погулять со сверстниками на улицу. Меня или вовсе не пускали, либо прогулка превращалась в клоунаду: меня кутали во множество каких-то шарфов, курток и свитеров. Затем, после всего этого, я мог выйти на улицу. На пол часа, максимум на час — когда другие дети бегали на улице круглые сутки. Только около дома, только под наблюдением в окно, только в шапке. По приходу домой меня ждала не менее унизительная процедура: мать кидалась ко мне, запускала руку за шиворот и кричала: "да он же весь мокрый!", "носился опять небось". Мысли о том, что я не просто так говорю о том, что мне жарко, в голове моей матери даже не возникало.

Благодаря такому подходу я старался как можно сильнее дистанцироваться от остальных детей. Показательно, что когда я приезжаю в Таганрог, меня не узнают на родной улице: люди, с которым я стал дружен уже после школы, как оказалось, жили практически в соседних домах с моим.

Наиболее подлым было то, что подобное отношение подавалось под соусом заботы, переживания и помощи мне.

Из-за этого, спустя много лет после того, как я покинул отчий дом, мне все еще неприятно говорить о собственном здоровье. Я не хожу к врачам (и не планирую), потому как разговоры о здоровье твердо связаны в моей голове с неким пленом, ограничением. Умом я понимаю, что дурость моей семьи не имеет никакого отношения ко мне, но это сильнее меня. Я готов рисковать, чем идти к врачу. Лучший способ меня оскорбить — начать разговаривать о моем здоровье. В прочем, моя мать до сих пор не может это осознать (или ей похуй), для нее нормально начать пиздеть про то, как я болел моим девушкам или моим друзьям.

Но пока я не пошел в школу, то есть до семи лет, все это не создавало каких-то проблем в моей психике: я не видел иной жизни, казалось что так и должно быть. Меня развлекало огромное количество литературы в библиотеке дедушки, куча бульварного чтива у дяди и собственно сам дядя: человек эрудированный и имеющий некоторые представления о науках.

Забавно, что книги в нашем доме считались чем-то культовым: меня ругали за то, что я затаскиваю книги, а испортил (забыл во дворе и её залило дождем) я лишь одну книгу за все время. Не возникает мысли ни о какой цензуре — в десять лет я спокойно читаю бульварные романы типа "пиранья убивает КГБ" и всяких Пелевиных — в голове моих родителей все книги хорошие, читаешь — молодец.

Я рос на советских книгах, проводил много времени с бабушкой, дедушкой и дядей.

Когда я пошел в школу, ситуация накалилась: долгое время (если мне не изменяет память, то до пятого класса) меня отводили и приводили из школы. При этом, школа находилась менее чем в пятиста метрах от моего дома, на соседнем переулке. Свобод я не имел никаких: моя мать могла залезть в любые мои вещи (и не только у меня, она была из тех, кто не гнушался читать дневники моей сестры, например).

По началу мать начинает заниматься со мной самостоятельно (по профессии она учитель начальных классов, хоть и оказавшийся совершенно проф.непригодным — она смогла отработать лишь год или два в школе). Это становится сущим адом: мать не способна объяснить ничего мне, постоянно орет и психует. В какой то момент она доводит себя и меня до такого состояния, что вмешивается бабушка. Мое воспитание разделяется на то, что дает мне бабушка (системное, школьное) и то, что я получаю от матери (по идее всякие культурные фишки, что как делать и т. д).

Другим унижением являлся велосипед. Я, какими-то дикими правдами и не правдами добиваюсь возможности ездить на велосипеде. Это старый велосипед матери: женский, красный — но хоть какой-то. И тут меня ждал удар. Мне позволяется ездить лишь в пределах одного квартала по улице. Даже не по всей улице, а лишь по границам ебучего квартала. 200 метров в одну сторону. Что это для велосипеда? Пшик. Однажды я уезжаю чуть дальше, проезжаю всю улицу (длинной в 600 метров) туда и обратно: за это время дома поднимается паника, устраивается истерика и ор. Мои сверстники в это время ездили по всему городу совершенно свободно, даже мысли о каких то рамках у них не возникало.

По-настоящему я смог ездить на велосипеде лишь после 18 лет: да и то, по сложившейся традиции я соврал. Залез на чердак, снял с него велосипед дяди Жеки, и сказал всем что это велосипед дяди по отцу, дядь Саши, и что я буду делать что за хочу и как захочу. (Теперь, после того, как я поругался с дядькой Жекой, я очень рад, что это был его велосипед — я его изуродовал и выкинул). Велосипед дяди Саши было бы жалко.

Помимо этого, я не получал никаких карманных денег (политика была следующая, если мне что-то нужно, то я должен был придти и сказать, но я знал чем это обычно заканчивается — ором). Практически до старшей школы я мог уйти в школу и вернутся из школы — и не дай бог я задержусь дольше чем на пол часа — на этом мои передвижения заканчивались. Такая ситуация, несомненно, била по моему авторитету в школе. Например моя мать подговорила свою подругу, учительницу английского языка Наташу, что бы она на каком то из уроков, когда меня не было, рассказала всем что у меня слабое здоровье и меня не стоит обижать. Разумеется это дает обратный результат.

Таким образом я вынужден постоянно решать несколько задач: мне нужно учиться врать дома, причем врать на уровне "бог", пытаться поднять свой рейтинг в школе и достать немного денег.

Я начинаю понимать, что я действительно умнее свой матери. Так, однажды я ставлю пожарить тосты, а перед этим мать ставить около этого тостера цветок. Цветок, ясное дело высыхает, а виноватым становлюсь я — мать орет и бегает по двору. Уже тогда, будучи в трое младше матери, я вижу, что не виноват, но я еще не понимаю, что вина и не ищется, ищется крайний.

Затем, пару лет спустя, моя мать разводится с отцом. (Не мне лезть в их отношения, но могу сказать, что полностью понимаю отца — жить в этом аду было невозможно, хотя можно было бы решить это все получше).

Я похож на отца внешне, и это срывает мать с цепи: зацепки и придирки следуют одна за одной. К тому моменту, я, очевидно, был уже умнее её: я много думаю и пытаюсь понять, в чем проблема такого поведения (тогда так и не понял, осознал это лишь курсу к третьему института).

Ключевой точкой на этом этапе мне запомнилось следующее. Процесс развода шел долго, и какое-то время я общался и с матерью и с отцом. и в одну из встреч я сболтнул (не специально, просто не знал) что-то, о чем мать сообщать не хотела. Тогда мать собрала меня и сестру и сказала: "кто отцу выболтал то-то и то-то (вот что именно не помню, но кажется речь шла о наличии проводного телефона). Я не буду ругаться, просто интересно кто из вас проболтался". Я сознался... и конечно вслед за этим последовала грязная истерика.

Следующим этапом (тут как у всех) были девочки. К моменту, когда мальчики начинают гулять с девочками, я твердо знал, что дома никто и никогда, ни в каком случае не должен узнать что у меня есть отношения. Политика матери сводилась к тому, что любой мой знакомый, попавший в поле видимости матери оказывался осмеян, а мое общение с ним — порицалось. Поэтому, лет с 14 (когда я осознал, что рано или поздно роли поменяются, и уже я буду решать судьбы и смогу отыграться) я имел четкий план, в котором моя мать никогда не увидит не то что мою жену: будь у меня дети она никогда бы их не увидела. Отступить от этого плана пришлось спустя еще лет пять. Тогда наши конфликты достигли апогея, и мать в пылу какой то ссоры назвала меня девственником. Спустить я этого не мог, и через день привел домой девочку, демонстративно бросив упаковку от презерватива на видном месте.

Перед девятым классом я подслушиваю разговор, в котором моя мать рассказывает бабушке, что мне следует идти в ПТУ — типа для учебы я слишком тупой, и нечего на меня тратить силы. Это служит поводом для разрыва — следующие восемь лет мы почти не общаемся, а лишь ссоримся: общение начинает приходить в норму, лишь когда я уже уезжаю, и строю новую модель отношений, уже с собой во главе.

Помимо ограничений моя мать (и бабушка) активно применяет методы психологического давления. "ой в могилу меня загонишь" "ой умру я скоро" "вот у других детей родители алкаши" и т. д.

При этом мать — потрясающе ленива. Я всю жизнь жил у моря. Не просто у моря, в 150 метрах от берега: что бы попасть к морю нужно было пройти 150 метров и с пустится по лестнице (ныне уже не существующей). Самого меня, как уже понятно, не пускали. А с матерью я был на пляже не более чем дюжину раз (хотя мне кажется что и того меньше, дай бог половина дюжины раз если и была). Часть времени мать ложиться на кровать, задергивает шторы и лежит — у нее болит голова. Если кто то помешает её сну (например мы с сестрой во время игры уроним что-нибудь — снова возникает грязный скандал).

Пару раз я просил записать меня в какой-нибудь кружок (я планировал идти в авиамодельный, что у старого кладбища). Однажды меня даже сводили на день открытых дверей и записали на занятие: но когда наступил день занятия шел дождь, одного меня не пустили, а моей матери было в падлу ехать со мной вместе — она соврала что из-за дождя занятий нет.

Одно из ярчайших событий моей жизни, когда мать становится верующей. В какой то момент, после развода, психика матери, подмываемая постоянными истериками, сдает. Мать уходит в православную веру.

Нас с сестрой будят ни свет ни заря, и силком тащат в церковь. Там сестра (она была еще совсем мелкой) косячит, наступает на порог (по суевериям нельзя), мать устраивает очередную ссору, не особо стесняясь церкви. Служба длится долго, воняет. Сестру тошнит. Мать ведет нас на исповедь.

Я еще совсем ребенок, но ребенок, росший на советской литературе — воинствующий атеизм. И если до этого события я не задумываюсь о религии, в моей концепции бога не было вовсе (в научном воспитании я обязан бабушке и дедовым книгам, которые очень хорошо разъясняли этот момент), то после этого события я начинаю ненавидеть веру христову всей силой — ненависть отпускает меня только к концу института.

Общение со сверстниками достаточно тренирует мое мышление и умение видеть целые картинки вместо рваных кусков. Общение со сверстницами дает понимание работы женского мозга, множество людей вокруг дают почву для анализа жизней других семей.

С определенного момента мать становиться клоуном, а ее психические атаки — игнорируются. Конфликт нарастает, и к окончанию школы мы с матерью окончательно шлем друг друга нахуй, общение наше останавливается и чуть ли не десять лет (мы поругались, когда я был в десятом классе, а начали общаться уже после моего отъезда).

Таким образом формируется мое мышление: строго атеистичное, строго аналитическое. Я постоянно анализирую и пытаюсь вырвать свой кусок в окружении. В девятом классе я начинаю пить пиво и иногда курить: разрабатываются сложные схемы сокрытия этого от матери. Мой быт усложняется, вокруг меня появляются люди, со схожими проблемами. В какой то момент я начинаю заниматься ремонтом и обслуживанием сотовых телефонов — это дает и финансы и уважение сверстников.

Таким образом, мать лишила меня большей части детства и здоровой части молодости. Просто потому-что когда то не подумала, о том, как растить детей.

Просто из-за того, что моя мать не смогла в нужное время правильно осмыслить правильные вопросы я испытываю серьезные проблемы с социализацией до сих пор. Мне потребовалось много лет, алкоголь и наркотики, что бы стать тем человком, которым я хочу быть. Стать открытым, научится правильно взаимодействовать с людьми и не прятать глаза.

Многое из того дерьма, что дала мне мать, я не могу выбросить до сих пор: я вру людям в мелочах, я переживаю, если кто то заглядывает в экран моего компьютера или телефона, я стараюсь не смотреть людям в глаза и боюсь телефонных разговоров. Но самое стремное, что я так и не научился ощущать себя не одиноким. Даже с близким человеком, даже с друзьями, а уж тем более с семьей я всегда держу дистанцию.

Это все проблемы, которые предстоит решить мне в дальнейшем. Как так вышло, что человек, который не планирует ничего плохого (а в случае с моей матерью — вообще ничего не планирует), действует из хороших побуждений, вдруг оказывается плохим парнем, который делает откровенное зло?