1.

— Осторожнее.

В ответ на эти слова Виола лишь рассмеялась и пожала плечами; выбрав неудачный момент, она едва не сорвалась с ветки дерева прямо вниз, к озеру, но смогла удержаться.

— Все в порядке, видишь? Просто хотела тебя напугать, как раньше.

Жильбер на ее беззаботный смех неодобрительно покачал головой, но не сдержал слабой улыбки.

— Ребячество, Виола. Пожалела бы меня.

— Раньше ты был повеселее, — попыталась игриво подколоть она, но всё равно не удалось скрыть сквозящей в голосе… смутной печали, должно быть.

— Раньше я бы смог тебя подхватить, сейчас это уже не смешно.

— Как скажешь, — Виола быстро сдалась, признавая его правоту, и со вздохом ухватилась за соседнюю ветку, с усилием подтягиваясь и взбираясь наверх. Широкие рукава белой рубашки немного мешались — приходилось осторожничать, чтобы ненароком не зацепиться, но в свое время ей удалось наловчиться, и сейчас она без особого труда добралась до облюбованной ими широкой ветви, с облегченным выдохом устраиваясь на ней поудобнее рядом с Жильбером, который добрался раньше нее и некоторое время просто ждал.

— Не жаль дорогой одежды? — хмыкнул он, подвигаясь ближе к стволу, предоставляя Виоле больше пространства.

Девушка без намека на угрызения совести взглянула вниз, где у корней валялся без раздумий сброшенный ею вышитый серебром пиджак, и ухмыльнулась, вновь поведя плечом.

— С тем, что на мне, все в порядке. А касаемо пиджака — что с ним станется? К тому же, — хмыкнула она, — у меня таких три.

— Вы только посмотрите на неё, — рассмеялся Жильбер, и Виола и сама расцвела, наконец увидев широкую, искреннюю улыбку на его лице — улыбку, по которой так скучала. — К старым привычкам возвращаешься? Хочешь щегольнуть благосостоянием, м?

— Вовсе и нет, — фыркнула она с ухмылкой, — просто констатирую факт — даже если прямо сейчас этот самый пиджак утащил бы бронекраб, едва ли я б убивалась.

Они умолкли.

Виола вдохнула полной грудью, свежий воздух наполнил легкие. Взгляд ее из беззаботного стал вдумчивым. Она смотрела на небо, затянутое облаками, на озеро, выглядящее по-разному и в то же время абсолютно одинаково каждый раз, как они сюда приходили, на простирающийся вдаль лес. Затем взгляд ее упал на Жильбера. Неожиданно, но в отличие от нее, он выглядел куда более беззаботно, откинув голову назад и прикрыв глаза. Виола ему почти завидовала… никак не удавалось отогнать смутное беспокойство. Она ярко улыбалась, встретив его, и заливисто смеялась, пока стягивала пиджак и взбиралась на дерево, но странное чувство — тревога ли, печаль ли — никак не желали отпускать, отравляя каждую улыбку и каждый проблеск радости. Странное чувство — словно тебе хорошо, но необъяснимо плохо в то же время; будто что-то щекочет горло изнутри и слегка скручивает внутренности, едва давая о себе знать, но даже так омрачая беззаботные мгновения. Если не задумываться об этом, то игнорировать легко. Но стоит на минуту лишь неосторожно нырнуть в себя — и никуда уже не деться.

— М-м? — приоткрыл один глаз Жильбер с невысказанным вопросом. Его выражение лица и растрепанные каштановые кудри придавали ему почти озорной вид, но даже так от него веяло надежностью и спокойствием — сколько Виола себя помнит, это никогда не менялось.

— Да, уставилась, — усмехнулась Виола, почти виновато тряхнув головой, — прости, задумалась.

— О чем задумалась?

Жильбер был для Виолы лучшим другом — лучшим, которого только можно было пожелать. Не было никого, кому она бы больше доверяла, никого, перед кем она согласилась бы быть настолько уязвимой. Пока она отчаянно стремилась стать надежным оплотом для собственной семьи, он был тихой гаванью для нее самой — готовый поддержать, когда требуется, и пожурить, когда необходимо, за что она была бесконечно благодарна. Будучи совсем незначительно старше нее, Жильбер с легкостью ввязывался с ней в авантюры и подхватывал ее затеи. Но кроме тех моментов, когда он с усмешкой подыгрывал неуемной подруге, он всегда смотрел таким взглядом, как сейчас. Именно в эти моменты Виола осознавала: как бы он ей ни потакал, на деле он был несоизмеримо взрослее — пусть и не физически.

— О том, что я совсем не умею отпускать.

Уже забыв, что сидит на ветке, Виола неосознанно подтянула одну ногу под себя и тут же чуть не сорвалась. Перепуганный Жильбер уже готовился ее хватать, но ей удалось удержаться и отделаться секундным испугом. Она невесело усмехнулась.

— Видишь? Даже сейчас. Я до сих пор не научилась быть внимательнее, сидя здесь — и не потому, что не могу, а потому, что даже не стремлюсь. Кажется, стоит мне лишь изменить старые привычки — и все, что было раньше, канет в лету и развеется, как дым.

После секундной тишины Жильбер тихо промолвил.

— Ты ведь поэтому пришла сюда именно сегодня, не так ли?

О нет, отсюда ей уже не выплыть; стоило ему это сказать, как она почувствовала, что окунается глубже в пучину. В горле пересохло, а глаза предательски защипало. Виола понимала, что стоит ей открыть рот, и она не выдавит из себя ни слова. Глотку жгло, но невероятным усилием воли ей удалось заставить себя сделать несколько судорожных вдохов и выдохов, чтобы потом заговорить ровным сдавленным шепотом, сумев сдержать непрошеный всхлип.

— Жильбер… Ты о чем-то жалеешь?

— Нет. Совсем нет, — улыбнулся он, и эта улыбка показалась Виоле искренней — бальзам на ее истерзанную совесть.

— А я вот… да.

— Не стоит, — он старался звучать ободряюще, и Виола больше всего на свете хотела, чтобы это оказало на нее желаемый эффект — чтобы прямо сейчас она успокоилась. — Правосудие свершилось. Ты сделала все, что должна была.

— Но не так, как должна была.

— Это уже не столь важно.

— Нет, это важно! — наконец ее голос дрогнул, и она тут же утерла рукой непрошеные слезы. — Жильбер… я прошу… прошу тебя, прости меня. Прости, если сможешь.

— Я никогда не держал обиды, — его глаза смотрели тепло-тепло — несправедливо тепло, незаслуженно тепло, настолько, что ей почти хотелось, чтобы он злился. Вместо этого он смотрел с пониманием, мягкой снисходительностью — как старший брат смотрел бы на сокрушающуюся младшую сестру, словно бы говоря «ты пока не понимаешь, но позже поймешь».

— Все равно… прости. Пожалуйста, прости.

— Главное — сама себя прости, — сказал он легко, без ноты осуждения, и Виола, не в силах держаться, спрятала лицо в руках. — Ну будет тебе, Виола. Ты сделала все, что должна была, и я горжусь тобой, правда.

— Это все ты.

— Неправда. Ты. Ты героиня, — он вновь улыбнулся — загадка, как ему удавалось делать это каждый раз ярче и теплее, чем в предыдущий, — и для всего Фонтейна, и для меня.

— Это должен был быть ты.

— Виола, — он покачал головой со вздохом, — я знаю, какой упертой ты бываешь, но пожалуйста, послушай меня. Я надеюсь, ты вскоре перестанешь терзаться. Ты много потеряла, но многому научилась — и мне хочется верить, что в один день ты вернешься, чтобы засиять. Я… не знаю, что сказать, чтобы тебя утешить, но могу уверить тебя лишь в одном — я не сожалею.

Несколько минут после этого они сидели в тишине. Виола больше не смотрела ни на озеро, ни на лес — а даже если посмотрела бы, все бы поплыло перед застланными слезами глазами. Жильбер ей не мешал, молча любуясь на небо и ожидая, пока она успокоится. Когда дрожь в ее теле наконец утихла, она утерла оставшиеся слезы и тихо проговорила.

— Мне бы хотелось, чтобы это все сейчас было правдой.

Жильбер ничего не ответил. Лишь через несколько мгновений проронил.

— Знаешь, наверное, о чем-то я все-таки жалею. Я ведь не успел помолиться о благополучии для своей матери накануне праздника.

— Ты такой же, как и всегда, — тихо фыркнула Виола: получилось мрачно, но она не позволяла себе вновь потерять спокойствие. Жильбер только посмеялся, разведя руками.

— Что поделать, типичный суеверный я. Так… могу я тебя попросить?

— Конечно, — буркнула она, пытаясь стереть с лица следы недавнего срыва, если можно было так его назвать.

Раньше она сказала бы: «Еще чего, сам сходил бы» — и посмеялась бы, а потом все равно пошла бы вслед за ним, потому что несмотря на желание повредничать, с самого начала планировала составить компанию. В этот раз она согласилась без раздумий, зная, что придется идти одной.

Ведь боги не внимают молитвам мертвых.

Может, потому после гибели и потухают глаза бога. Для небес не имеют значения желания тех, кто больше не способен идти к их исполнению. И это логично, наверное; так и должно быть, наверное — но при взгляде на Жильбера, такого настоящего — вот он, только руку протяни, — одна лишь мысль о том, что его мечты канут в лету вместе с ним, рвала сердце Виолы на тысячу кусков. Потому, с компанией или без нее, она была готова сделать то, о чем он просит.

Она знала, что их отдых на ветви дерева не продлится долго, и порожденный аномалией фантом вот-вот развеется — что энергии артерий земли хватит ровно на столько: на то, чтобы они немного поговорили и повторили старое воспоминание. Этого было отчаянно мало — но за возможность притвориться, что она вновь оказалось в беззаботном прошлом, когда они ходили на прогулки, стоило лишь освободиться после института, Виола все равно была бесконечно благодарна.

***

— Все хорошо?

Только что вошедшая в дом и тут же безжалостно выдернутая из размышлений, Виола моргнула, чтобы вернуть себе чувство реальности, и посмотрела на Габриэль.

— Да… спасибо тебе.

Сестра безразлично пожала плечами.

— Не мне, а Жан Полю. Это он смог распознать пик аномалии, не я. И даже так — шансы обнаружить там то, что ты искала, были ничтожно малы. Чистая удача.

— Все равно. Ты ведь мне сказала.

— Хоть и была против этого, — сухо ответила Габи. — Тебе это вредно, как мне кажется.

— Как знать, — Виола в ответ горько усмехнулась, снимая пиджак, — я не жалею, что пошла.

Габриэль смотрела на нее нечитаемым взглядом, скрестив руки на груди — сложно было сказать, что она чувствует и что думает о ситуации, потому что почти в любых обстоятельствах она выглядела настолько бесстрастно, насколько возможно. Но когда Виола уже направлялась в свою комнату, размеренный голос разрезал тишину.

— Надеюсь, настанет день, и ни о чем другом ты тоже не будешь жалеть.

Виола выдавила слабую, но благодарную улыбку; лицо ее выглядело устало.

— Не поверишь, но он сказал то же самое.