02.

кровь, оружие, грубый секс, ревность, метки, удушье, эмоциональная нестабильность.

вода, воздух, лишний вздох. один, второй, третий, еще. ровно столько, что бы хватило унять внезапный приступ гипервентиляции и отойти от ужасающей картинки, где окровавленный труп на мониторе вызывает только отвращение не эстетического характера, а в желании зайти и раскрошить на атомы. сделать так, что бы никто в дальнейшем не вспомнил и никогда не опознал, что бы даже камня на камне не оставить от убогого места, что бы обвалить конкретно эту комнату пропахшую трупными выделениями и человеческим последним вздохом. слишком ласковые слова запечатываются очередным приступом агрессии, остаются громким возгласом взорванного тротила, что заглушает все остальное. брыкается, делит на до и после, оставляет набранной в ушные раковины водой и удушьем до которого чуя доводит себя сам. он сжимает пальцами себя сначала за волосы, дабы привести в чувство, чуть ли клочками не вырывает пробитое, сквозное, после чего опускается к шее. противный черный чекер, приятная до момента лента, искажается, полностью отображая внутреннее самоощущение хозяина. мнется, скрепляет, задевает. настолько за живое, что все процедуры приходится повторять по новой и ощупывать скачущий туда-обратно хрящ в гортани. хочется его себе же и вырвать. или все же не себе. точно не себе, потому что свернули не туда они еще года два назад, когда только познакомились и били друг друга побольнее кулаками, потом словами, чуть позже последствием какого-то незначительного действия и с каждым разом оставляло все большую и большую зависимость. ковало стальными цепями и ставило на колени в этих самых подвалах. но, эспер так же не забыл, что не он единственный тут ведомый в такой несправедливости вселенской добродетели; что не ему одному плохо и так же хорошо от слов, что дают отбойные куранты и пригвождают к одному столбу; что не у одного немеют пальцы и обтягивает гусиной кожей, когда выдается посмотреть на напарника в совсем другой ипостаси. той, что слишком жадна и кровожадна к неосторожным людям, попавшим не в то время не в то место. они съедают всех в своем безумии и просто желании просмотреть: "сможет ли что-либо вытерпеть подобное до конца, сможет ли оставить их не только друг у друга разодранной оберткой и испорченной игрушкой?" и будто бы они оба знают ответ на этот вопрос, но все равно ступают, переламывая ноги. 

катакомбные лабиринты спасают, ограждают друг от друга и дают подумать тем самым пространством, что обязывает пройти. будто бы говорит и чертит карту, где они проиграются в кошки-мышки и с криками да найдут общую точку пересечения, что станет эпицентром следующей бури. 

да только чуя знает, где причина всех его бед в последнее время, куда пойдет шкирится и выливаться, где оставит остаточную энергию, если не угомонит собственное не до удовлетворение пропащими днями. но, идет настойчиво в противоположную, пытаясь угомонить этот яд, сочащийся под деснами, что пытается забивать очередной морозной мятой. недопонимания с собственным я никогда не приводили ни к чему хорошему, недопонимания между ними всегда выливались в провокацию и он попался. словили как нашкодившего котенка и ткнули в то дерьмо из которого он вылез. мерзко, больно, обидно. и тут уже не спрячешь тот факт, что он ходит и смотрит на его 'работу'. подловили и отвертеться не выйдет. чуя мысленно театрально хлопает в ладоши, говоря, что в этот раз шпрехшталмейстер превзошел сам себя, довел до белого каления и накахара снимает шляпу. на деле же отбрасывает несколько фантиков на бетонный пол парковки. к черту это все. к черту это место, выдержу и дазая тоже. последнего особенно. несколько раз и желательно расчленить с его же садистскими наклонностями так, что бы собирать себя пришлось не один месяц. чуя вот будет. он уверен, но потом. 

в такой поздний час в "кладовой" портовой мафии почти никого нет. охранники да и особенно сильные совы. и вот они тоже есть. со звуками спущенного курка и характерным перезвоном металлических основ в мишенях. рядом на столе еще заряженные магазины от любимого дазаевского пистолета, что просто первый попавшийся, спизженый из кабинета мори в пятнадцать, еще левее от ведущей руки спецнабор предназначенный для обучения метанию кого-то из новичков. и в этом огромном пустом пространстве им слишком мало места для лишнего вздоха, разорванной черной дыры, что поглотила бы не прокашлявшись, а они давяться лишь остатками того, что еще можно назвать собою и это же спихивают в чужие руки, лишь бы не самим копошиться в ворохе ненужных бланков с криво исписанными словами и местами, отмеченными на картах. потому что для себя сделать ту же работу сложнее. наверное, по этим же очень резонным причинам чуя влетает гарпией, проносится к четкому указателю и бьет на отмажь, только успевает собеседник повернуться. не по девичьи ладонью или с укоризненно-верным "козлина". он бьет так,  что бы перед глазами стояла пелена или тут же рассеялась, что бы мухи пролетели не один лишний раз, а в рот набралось комком все то противно-едкое, что он еще мог бы сказать, после своего этого протянуто-ненастоящего "ч-у-я". накахара бьет ровно раз, но так, что бы у дазая блестели алым десна, когда голова возвращается в прежнее положение и тянет это свое привецтвие только мысленно, потому что в следующий момент их зажимает. 

стискивает в своих объятиях не искренность и нежность, не "скучал" и "отобрал". пробивает крылья легких теми самими испорченными спицами в поцелуях. чуя зажимает чужие щеки, портит симметрию, ощущает как напрягается жевательная мышца. ударяет еще раз в область живота что бы этот проклятый гордец спустился с небес на землю, что бы ощутил как тут бьет его упавшая корона, пробитым дном самовлюбленности, как на самом деле он оказывается ниже злого и в то же время почему-то возбужденного накахары. и проблема лишь в том, что они оба знают почему. 

между этим недопоцелуем многое. целая аварийная сводка новостей, где слишком много зубов, языков, где вдох со всхлипом, чужой кровью и пробитой головой, где они предпочитают задохнуться чем отлипнуть хоть на секунду, хотя бы немного. предают их отточенный порядок, где кто-то один обязательно будет предельно нежен в своей обольстительности или восприимчивость, где будет принимать все то накопившееся, яркое от второго. но, сегодня их обоих пылает негасимый пламенем адского огня, кутает и обжигает, оставляя новые борозды, что сложно будет прикрыть безразличием и колкостями. 

- сколько у нас времени? - наконец хрипит где-то между. у чуи почему-то надломлен голос, хоть он и не помнит чтобы кричал. хотя, кто его знает. он кажется, не помнит слишком много. 

они не отпускают друг друга из той самой хватки, что искажает лицевые части. они просто позволяют сделать достаточно глубокий вдох, распробовать кровь на губах и ощутить по обонянию как сильно все плохо, куда все заходит, если на чужих запястьях чужая плоть и ноги от этого почему-то не держат. 

- нам хватит. 

дазай не спал по меньшей мере трое суток, глотая таблетки и запивая все это дело коньяком. он называет это почти что благотворительным уходом из жизни, но почему-то все равно остается стоят тут и вполне себе натурально дышать, давая в полной мере возможность ощутить как закипает кровь в жилах и проходит через приоткрытые губы тонкой струйкой. чуя ее слизывает, широко мажет языком по подбородку и оценивающе отодвигает от себя на согнутой в локте руку. наверное, сам не лучше выглядит от недавнего приступа. но, все равно сканируют друг друга взглядом. насколько их хватит? да черт его знает. может, прямо сейчас и скончаться что в теории было бы не так уж и плохо. 

- ты недавно принимал. - заключает, почти что изрекает как судья, - что это было? меф? - чуе не интересно если быть честным. он останавливает это все только что бы смотреть в расширенную радужку чужих глаз, ведь повязку тот уже стянул. а там целые галактики решаться, рождаются новые и, наверное, где-то той же бегущей строкой очередная проза в оригинале. как же его это все же бесит. 

- какая разница, нам хватит. - повторяет дазай в убеждениях и приоткрывает рот. впускает, позволяет чужому большому пальцу играть с нижней губой, оттягивать, проверять не началось ли у него еще кровотечение, что бы значило: сегодня они оба умрут через час-другой. но, все оказывается хорошо. ну, конечно это же дазай и его клятая живучесть. 

чуя снова бьет. в этот раз ладонью, но ощутимо красным пятном, для 'симметричности'. будто бы душевнобольного пытается привести в сознания, когда сам берет наживку по самое не хочу и слишком близко к сердцу. вот у него в глазах все то же на повторе "спокойной ночи, дорогой... пусть тебе приснится лучшее бедующее нашей планеты." и от этого по новой дрожью и лопнувшим терпением. 

- чуя такой злой сегодня. - бубнит, кусает.

- угадай из-за кого, тварь. - все в тот же поцелуй.

и оба знают правильные ответы. оба тонут в нем же без конца. 

- тебе же не хватает, верно? - риторически как-то вышло. накахара знает, что дазаю мало одной неидеальной игрушки, что сдалась как только все приблизилось к концу. но всё равно задушено выдыхает в чужие губы, хотя больше все же похоже на плевок. - почему бы не брать больше пленных? ты мог бы. - мог бы. но, мори радикален в этих вопросах и он знает как его приемник сходит сума, находя новую жертву для экспериментов. а чуе об этом знать не обязательно. просто догадываться - пожалуйста. знать - нет. 

наверное, по этой же причине осаму опирает их полным весом на столешницу и спускается ниже. по исполосанной чужими руками шее. при хорошем свете синяки нальются бордовым и будут обращать на себя внимания. исполнителю поебать если бы это была его рука, но не поебать когда он знает чья подпись. по этой же причине кусает. больно впивается зубами, оттягивает кожу, посасывает оголенный нерв на стыке жизненно важной артерии. замещает, мол "хочешь боли - пожалуйста. вся твоя. я тебе отдам сколько захочешь." и улыбается так в опьянённом удовольствии, когда напарник вписывается пальцами чуть ниже, переводит опору на чужие плечи. как задевает волосы и стягивает непослушные кудри в кулак протягивая на себя с этим своим шипящим "саму, блять."

их обоих не отпускает. не отпустит не сейчас, не когда-либо еще. эта игра дает им слишком много, столько же забирает и упивается последним вздохом. то, что когда-то было лишь шуткой - сейчас реальность. так что они оба впиваются в этот шанс. 

- не должен ли ты быть тише? - дазай снова напяливает на себя эту маску веселого ублюдка, улыбается только глазами и в противовес всему с громким звуком чмокает в щеку эспера. 

чуе же в свою мало и много одновременно. он продолжает этим своим "заткнись" и притягивает обратно. уже в этот раз проситься к чужим рукам, только без единой ласки. это вызывает чужие смешки. чуя и правда сегодня зол. злее чем обычно и менее податливый в тех руках. это просто заставит искать другие решение и причинно-следственные связи, что дазай растаскивает по внутренним полочкам. в какой-то мере он рад видеть напарника настолько живым. 

- кто сегодня сверху? 

- ты. 

так кратко и исчерпывающе. даже не будет этих шуток про "давай сыграем в камень-ножницы-бумага" или издевательского "ох, сильнейший одаренный мафии и подо мной. это будет то еще зрелище. верно?" потому что каждое их препирание, что заканчивается сексом такое. им озвучивать объем этой эффектности и масштабности не обязательно. так же не обязательно как и отключать камеры за которыми все равно никто не следит. ну, или следит, но тактично помалкивает, боясь за сохранность собственной тушки. 

- ты же бросаешь курить, верно? - дазай усмехается возле чужого уха. он слизывает со своих губ остаток мятных конфет и крови. опаляет своим же дыханием, запирает на замок, пригвождая к перегородке между стендами.

- мне не нравится вкус конфет. - нагло врет. для того, кто таскает сладости из больничного крыла в карманах это очень даже плохой блеф. 

- мне похуй, что ты думаешь об этом. 

- нет, ты не понял. я предлагаю тебе кое-что другое. 

- боже, дазай, если это намек на ебаный минет, то у тебя отвратительно хуево получается. - настолько хуево, что чуя снова его бьет по лицу. кажется, он это делает уже на какой-то инерции и остаточной ревности. боже да, он ревнует, он расстроен, он до невъебенния зол. настолько, что это огромное чувство даже не может заглушить возбуждение, постепенно скручивающее в паху. а его тело почти что прошибает судорогой от контрастна холодной стены за спиной и горячим дазаем перед собой. кажется, у них неплохо выходит сходить с ума. кажется, забыться совсем скоро будет не так уж и сложно. 

- я устал сегодня. - он хнычет наигранно и от этого погано.

чуя притягивает к себе дазая снова за волосы и впивается в губы. лучше когда он молчит. лучше что бы бинтованный в целом онемел на ближайшую вечность, как подумывается временами. а может... 

они снова дерут друг другу кожу на шее, полопавшихся губах и одежду тоже сдирают. эти плащи в которых жарко летом, украшения, пиджаки, почти что вырванные из петель рубашки. теперь они выглядят так будто бы точно побывали в эпицентре бури или на задании машина взорвалась вместе с ними внутри. что что же в теории не плохой исход. но, вместо горячей руки на шее чуя чувствует холодный метал и он уже узнает предмет до того как открывает глаза. 

дуло пистолета прижимается к бьющемуся пульсу под кожей, заставляет сделать глубокий вдох и замереть. даже если напарники в работе привыкли чувствовать друг друга интуитивно, то в такие вот моменты как сейчас, это больше порыв, который холодным душем окатывает. никогда не знаешь, что произойдет дальше, лишь этот звук теряется в чужих зубах. 

- я убью тебя. клянусь, я убью тебя, чертов ты извращенец. 

- я обязательно дам чуе такую возможность сегодня. но, немножко позже. хорошо? 

в такие дни у них всегда были правила. ну, или хотя бы призрачное упоминания, где черным по белому говорилось: когда мало - они друг другу позволяют. когда дазаю мало одной игрушки, когда самому чуе нужно на кого свернуть всю свою злость. но сейчас немного другая ситуация. одно дело использовать то, что можно контролировать, совсем другое к их пламени впихивать огнестрел. тут даже не понятно лучшее ли это чем терпеть друг друга дальше. но они пр каким-то причинам продолжают. мазок языком проходится близко к металлу. где-то там же и конец чуевских пальцев отпечатанных перчаткой. вот и точки невозврата, где они почти что в слух считают от трех и до ноля, а потом разноситься щелчек громким эхом отбивается от стен, пространства, нервной системы. чуя поворачивает голову в бок чисто механически как только уши закладывает. на шее остается лишь небольшой отпечаток в месте соприкосновения благодаря отдачи, но... ничего. больше ничего и они оба тяжело выдыхают. холостой. 

- я не знал, что патроны закончились. как жаль. - рассуждения дазая в слух это почти что его же смертный приговор, который будет предпочтительнее написать на надгробной плите и накахара уже мысленно представляет шрифт и размер данной надписи, мол "молись, блядина, что бы и в моем пистолете не оказалось пуль" 

в кабинет исполнителя оно буквально вваливаются, наконец имея возможность коснуться друг друга. чуя шипел все время их пути к лифту и в нем. он достаточно принципиален в этом плане. настолько, что просто выудил с коробки небольшой нож и сказал, что вставит дазаю в глаз, если они не поднимутся и не используют диван в кабинете и что он не шлюха какая-то что бы позволять иметь себя на столе полигона. забавно? очень даже. его хорошо отрезвил тот выстрел и он вполне себе рассчитывал использовать их расстояние как пытку. он не какая-нибудь портовая шлюха, но вообще, если бы не тот клятый пистолет, что выкинуло резким всплеском гравитации за секунду до обнуления, был бы не против использовать стол и возможно слюну с кровью вместо смазки. 

сейчас же они снова касаются друг друга и это снова больно до формирующихся синяков на коже. накахара явно не учел собственного желания которое ломало ему кости, то за время их пут не капли не под остыло, а наоборот. вечно изворотливый дазай почему-то решил слушать новые условия и лишь улыбался уголками губ явно заговорчески. все же видел козлина. а сейчас мог и чувствовать. чувствовать как между ними вспыхивает агрессия снова, когда дазай методически просчитывает все эрогенные зоны своего напарника. ну да, хорошо же знает. он же ебаный гений и это выводит до отпечатка зубов на трапециевидной мышце. чуя даже не стесняется отплевываться от того как ему противно будто бы у того под кожей гора яда и трупный запах без ключей в пыточную. может так же чувствовать и стояк упирающийся ему в бедро, когда они снова притягивают друг друга ближе, силясь не сломать ребра прям тут и сейчас, когда потираются друг о друга будто бы им по пятнадцать и впервые столкнулось с чем-то таким. но, им просто хорошо от остаточного трения и развернутых душ.

эспер отталкивает дазая от себя резким движением в грудь, скрытую лишь уже порядком развязанными бинтами. он со знанием дела вытаскивает из чехла за поясом свой собственный нож и так же быстро оказывается рядом снова. надавливает. делает несколько шагов в глубь, пока острое лезвие упирается, разрезает бинты и заставляет пару капель алой крови скатится по старым ссадинам. он усмехается так громко и так глухо, ненамеренно копируя тот самый звук, что слышал из колонок ранее. 

- как жаль, что у меня остался с собой нож. - чуя возвращает похожую фразу. маниакально улыбаться, когда слизывает чужую кровь, пахнущую металлом и наклоняет голову в бок. 

- сегодня ведешь ты? - с интересом. 

у них не всегда быть сверху и вести значит одно и тоже. иногда это очень влияет на общее состояние, иногда просто выходит путем вот таких вот провокаций, иногда им просто поебать настолько, что за один вечер в сумасшедшей прелюдии они успевают поменяться мыслью, кто будет руководить всем раз десять. и это так же для них нормально. если это слово вообще можно использовать в контексте этих двоих. 

- на диван. быстро. - рычит чуя. 

им приходится обоюдно принимать это как должное, хоть немного уступать в выборе партнеру. как красиво звучит. почти что благочестиво. дазай бы усмехнулся этой своей мысли, если бы не изводило легким покалыванием в районе горловины. сейчас, он возможно жалеет о том, что не стянул эту кобуру еще в подвале. а может, все же считает это самым приятным совпадением за вечер.

исполнитель выуживает из стола бутылочку со смазкой перед тем как усесться на диван и потянуть к себе рыжего. они много раз тут спали. сразу после отчета мори, до собрания исполкома, где-то в середине ругани, где шли друг за другом потому что "я не договорил!" - без разницы. так что да, они определенно имели тут смазку и медицинский набор с изогнутой иглой. будто бы зашивать открытые раны друг другу приходится только после заданий. если бы, учитывая такую больную их любовь у запаху крови и взгляду, которым может удивить только посторонний. 

чуя стягивает с себя остатки одежды, говорит этим же заняться и партнера, а после садиться к тому на колени. вот так просто залазит сверху и сразу же возвращая их к поцелуям. тем самым, где все так же много слюны, зубов, но слишком мало нежности; возвращает их руки на прежнее положение, которых слишком много в ключевых точках и заставляет выгибаться. 

- снимай. - дазай требует. забирает нож и сам стягивает с руки последнюю перчатку - одной чуя лишился еще на полигоне. он целует запястье наигранно нежно и там же проходиться кончиком ножа. наконец давая выход чувств обоим, где они стонут, когда порезов становится больше. не два и не три. они перебирают в ослабевших пальцах как инструмент, как художник кистью, и прорезают холст лишь одной алой краской, тут же размазывая ее пальцами, губами, языком. щиплет. и от этого ведет обоих. с громкими стонами и шелестящим шепотом. 

- не останавливайся. - дает одобрение рыжий, без пожалуйста, хотя оно и было где-то в подразумевавшихся звуке до. он чувствует как по бедру растекается узор из пары черточек и заказывает глаза так будто бы глотнул экстази в момент. они пересекают друг друга и парень почти что уверен - это останется дольше всех остальных, напоминая о сегодняшнем дне. хочет ли он о нем помнить? совсем другой вопрос.

снова толчек. снова грубый и требовательный. опускает дазая ниже, вжимая пальцы в шею, просчитывая сколько раз тот глотает собственную вязкую слюну. как поддрагивают у него веки и как сжимаются на собственной коже пальцы, когда впивается слишком сильно, и надавливает на адамово яблоко, почти проталкивая внутрь. один толчок, еще немножко сильнее и первая мысль, подобранная в момент "вырвать бы ему кадык" вполне себе сможет осуществится. и чуя правда раздумывает над этим секунды три, пока дазай взаправду не смахивает скопившееся на уголках глаз слезы от недостатка живительного кислорода. чуя отпускает. отпускает, попутно отвешивая пощечину, что бы убедится, что тот не откинется в своеобразном экстазе. дает прокашляться, быстро втягивая морозный воздух, и кусает где-то под подбородком. 

- начни уже что-нибудь делать. - громко фыркает эспер, мол "я и сам могу, но не будь бревном" 

и дазай определенно "не", так что он притягивает к себе, шепчет на ухо своим охрипшим голосом это "не переживай. я позабочусь" так притворно и при этом сладко, что их все же накрывает взаимной дрожью и сбитым пульсом в край.

они не отпускают друг друга в пучине этих кинков, пока дазай массирует колечко мышц пальцами, измазанных в смазке. это все не мешает на пару разрываться на очередной толчок, поддразнивающие слова или оставленное количество ран, что наливаются синяками, а что то более конкретное никак не покроется корочкой. они прикусывает друг другу языки, когда внутрь проталкивает сразу два пальца и это чуевское выражение лицо говорит что-то между "если я позволил тебе себя касаться, не значит, что не кастрирую из-за своевольничая" и "блять. вот так хорошо" потому что им обоим нравится боль и какое-то упоение от нее после, когда можно ощутить все последствия; им нравится смотреть друг в друге и доводить до треклятого шипения в развязанных полюсах сознания; нравится, что такие только друг перед другом и тем, кто видел хоть чуть-чуть более, уже давно хорошо греется под землей. это почему-то может немного успокоить собственническую натуру и не разорвать в край так хрупко и на скорую руку склеенное ранее. но, не капли не мешает проклинать и материться. чуя всегда красноречив, когда его касаются. морально или физически не так важно. дазай же в этом редко проронит хоть простое "блять" хотя сейчас явно травится сквернословием от партнера, сосредоточенно пытаясь удержать их в одном положении. 

накахара выкрикивает громко и с последующим рыком, давится, зажевывает первую букву имени и откидывает голову, растворяясь в неге, что раскатывается покрывалом мурашек по всему телу. вот тут. и ему определенно нужно больше, потому что он скулит об этом высоко в пространство над и так сильно лупит кулаками по поверхности дивана, а потом и переходя на плечи и грудь дазая. 

эспер и сам в праве справляется с тем что бы наживаться на чужой член. он как всегда делает из этого свое личное представление для них двоих и прижимает свободной рукой к чужой груди, бубнит что-то типа "дернешься хоть немного и я уйду" но он не уйдет. и это вроде как само себе понятно. врядли он сможет нормально встать. хоть и придерживает себя явно выше, когда головкой упирается в колечко мышц. елозит слегка вправо-влево будто бы они до этого не достаточно ждали, а потом медленно начинает опускаться. и это контраст по сравнению с их достаточно фееричным ураганом в прелюдия до. и так всегда, когда за штурвалом оказывается накахара. это больно по особенным мерам и до белой пелены перед глазами хорошо. 

чуя отпускается будто бы по миллиметру и при этом в немом  стоне открывает рот. это определенно выглядит лучше чем любая проститутка, лучше чем все три дня игры в пытку, что бы превратить тело в марионетку. это лучше потому что они могут подчинить друг друга просто этим своим "заткнись!"

- саму, пожалуйста. - он редко просит. правда редко. но, почти всегда выскальзывает с губ, когда оказывается у основания. чуя ерзает задницей, полностью сидя на дазаевском члене и так довольно запрокидывает голову назад, когда в покачивании ловит этот мелкий трип от трения о простату. определенно и так прекрасно. но, его так хорошо понимают, когда придерживают за талию, до болящих отпечатков рук, и двигают, помогая держаться ровно. 

кажется, он повторяет это "пожалуйста" еще несколько раз, что бы проследить как впивается пальцами, оставляя кровавые полосы мелкими ногтями, как его самого зажимают в израненных ножом боках, как в поцелуе между тонет все признание в том, что видел, слышал и как сильно ненавидит за притворную ласку, которую дазай дарит своим заключенным в конце. последнее он конечно же про избавление в смерти. никак не про слова, потому что вот они друг другу такое счастье не даруют по ходу никогда, а только сильнее вдавят в сырую землю с потом. это не плохо. по крайней мере вот так вот сейчас им хорошо, по крайней мере сейчас они немного больше живы чем когда-либо это ощущалось. 

чуя проскакивает слухом, залитыми водой ушными раковинами, когда ему что-то говорят с усмешкой, когда предупреждают о последующей боли, но обжигающе чувствует как в рот проталкивают два пальца и закатывает глаза от того как это ощущается. мерзко. определенно мерзко, потому что под языком он все еще фантомно может уловить не только свой метал, а и слегка больше в легком рвотном позыве, о котором почти что не может предупредить, по этому лишь подавляет, сцепив зубами на костяшках. должно быть неприятно. настолько, что оба просят больше в унисон и тут же посмеиваются с ядовитым всхлипом. 

последние толчки быстрые настолько, что накахара почти что лежит на груди у дазая и скулит, закинув руки тому за шею и оттягивая волосы, оставляя в пальцах пару каштановых волосков. он кончает так же громко как и начинал с мотком головы и всплеском алого по всему телу, что тут же и пропадает, отсвечивая лишь на мгновение этот пиздец из крови, пота и спермы, что остается на из телах. 

- мне стоит тебе тоже пожелать доброй ночи? - дазай усмехается почти что ядовито, но так искренне и по живому, что даже не жаль вдарить кулаком снова. чуя взял бы размах посильнее если бы сил осталось чуть больше чем это "ненавижу тебя" на что ответ такое же "я тоже. я всегда тоже.”