***

Наверное только в этот момент ощутил я всем телом поток отпускного расслабления, выбивающего из под ног прочную почву каждодневности с её древними языками, пируэтами судеб, моральными вершинами и эмоциональными падениями. Станковые рюкзаки высотками Москва-Сити выжидательно собрались вокруг станционного фонаря, по-домашнему приветливо освещающего вход в вагон фирменного поезда "Арктика", где нам предстоит прожечь ещё целые сутки нашего драгоценного отпуска, пересечь несколько географических параллелей и эмоциональных перпендикуляров, помахать ещё не стёртыми веслом ладонями водам Беломорканала, обнаружить пропажу десятка ненужных вещей и познакомиться со славным, богом и людьми забытым городом N. Однако сейчас, когда я пишу эти записки, мной снова овладели городские настроения, иначе чем ещё объяснить сравнение станковых рюкзаков с высотками?..

Поезд был здесь, наручные часы (отвык от них) упорно показывали, что до отправления ещё две дюжины минут, а это значит, что шансов опаздать не осталось. Выдыхай! Каким непреодолимым казался мне волок перехода подземки, каким немыслимым порогом выглядел турникет и как неумолимы были помигивания светодиода часов над тоннелем метро (да где же поезд?!). И где всё это? С сожалением ощущал погружение сознания в ватные перила безделия. Я пересаживался с рельс ежедневности — пусть и занудной, но чётко поставленной, спланированной, а потому не терзающей сомнениями и муками выбора — на рельсы железнодорожные, туристические, где всё мне казалось сваленным в кучу, неопределённым и бесформенным как наши рюкзаки. Что я должен сейчас делать? Бежать в станционный магазин и с лихорадочной неразборчивостью закупать дары Вельзевулу? (Я успел уже заметить, что иные участники похода взяли в дорогу их куда больше, чем я и это наверняка поставит меня в неудобное положение.) Или присоединиться к холостой перестрелке шутками? Или переупаковать общественную еду, кое-как сваленную в зелёные ашановские пакеты? Буридановые настроения...

Но вот поезд тронулся и, с натужным глухим гулом набирая скорость, переносил меня из пространства А, где всё было вихрь и пламень, в пространство Б — пространство покоя, безмятежной неги и самодовольства с лёгким петрикором преступности. Пока ещё есть связь с миром. И голосовая и цифровая. Пока ещё тянется за последним вагоном пуповина забот и невыполненных обещаний, данных другим и — что важнее — самому себе. Но скоро, подобно Стиксу, величественная и мрачная 60-я параллель перережет ножом нереальности и её. И останутся только два голоса на пустыре сознания: жалобный просящий человеческий голос и голос природы. Безразличный, величественный и немного мрачный...