§§§

Нет ничего важнее и драгоценнее человеческой жизни. Всякое определение, то есть надрывная и отчаянная попытка слепить из себя (и, как следствие, другого) замкнутую идентичность, окруженную частоколом универсальных догм — химерична по своей сути. Человек это прежде всего вопрос, эхо которого охватывает все бытие. И быть человеком означает пребывать в нескончаемом поиске и становлении, открывая все новые двери, смыслы, отблески и полутона мира.

Горько и паршиво от того, что насилие (не только физическое, но и насилие исключения) все еще довлеет над умами обезьян, самозабвенно делящих бледно-голубую точку на отшибе Вселенной. Творчество и созидание оказываются погребены под сором представлений о том, как все должно быть: ампутация возможного в угоду пубертатной лихорадке сознания, хватающегося за почву, которой нет, стала лейтмотивом эволюционного спектакля. 

Думается, или, скорее, верится, в то, что выход покоится в крайне простой максиме: должно иметь смелость сказать самому себе: «Я не знаю». Не знаю, что за паноптикум чувств присущ другому; не знаю, что скрывает тень нависшего над нами будущего; не знаю, куда все мы идем и что представляет собой сам путь; не знаю, кто я. Взор человека устремлен в зеркало.

Мир же поверхностных суждений черно-бел, и недостаток воображенческой силы его творцов компенсируется их же талантом воссоздавать выхолощенную одномерность там, где пылает фейерверк. Апломб поспешных выводов неумолимо ассоциируется с гордостью за паралич какого-нибудь жизненно важного органа. Скорее всего, это все же глаза. Филистер слеп, он не замечает пульс амбивалентности, не видит культурных надломов, оттесняет от себя все, что напоминает ему о возможности трансгрессии и о том, что вокруг — калейдоскоп, а не давно заброшенный музей восковых фигур.

Фанатично сохранять все элементы традиции, апеллируя к мифу о «славном прошлом» — ошибочно и огульно, но столь же неверно и уповать на метафизику прогрессистской спеси. И здесь речь скорее о чуткости, внимательности и гибкости человека, о его способности взять дистанцию, сменить оптику и перспективу. Цензура (то есть запрет на выражение неугодных мыслей), как следствие вышеописанной поспешности, есть продукт окаменевшего ума. Когда заявляешь, что твое чувство прекрасного (как в этике, так и в эстетике) важнее и правильнее чем у другого, то строишь стены, уединенные келья Нарцисса. И общество вот таких самовлюбленных одиночек, не способных на диалог — крайне опасно, ибо энтропия их самовольного заключения в конце концов превращается в горящую Александрийскую библиотеку, Философский пароход или чучхе.