...

— Если смерть — зло, то она — и несчастье?

— Конечно.

— Стало быть, несчастны и те, кто уже умер, и те,

кому это еще предстоит?

— Думаю, что так.

— Стало быть, все люди несчастны?

— Все без исключения.

— Тогда скажи: что же тебя страшит? Трехголовый ли адский Цербер, или плеск Коцита, или путь через Ахеронт?

— За кого ты меня считаешь, скажи на милость! Не настолько же я спятил, чтобы во все это верить.

— Так ты в это не веришь? — Нисколько.

— Плохо тогда твое дело! — Почему?

— Потому что я мог бы на все это возразить очень даже красноречиво.

— Конечно, тут это мог бы и всякий! Велик ли труд опровергать дикие выдумки поэтов и художников? — Однако же рассуждениями против них заполнены целые книги философов.

— И зря. Какого глупца могло бы все это смутить? — Тогда значит, если в загробном мире нет несчастных, то в загробном мире и вовсе никого нет?

— Конечно нет.

— Где же тогда те, кого ты именуешь несчастными? Какое место в мире занимают они? Ведь если они существуют, должны же они где-нибудь быть.

— А я так понимаю, что они — нигде.

— То есть они не существуют?

— Да, они не существуют, но потому-то они и несчастны, что не существуют.

— Ну, по мне, так уж лучше бояться Цербера, чем так непоследовательно рассуждать.

«Тускуланские беседы»