***

Напротив окон не только школа, но как назло — еще и школьный стадион.
Утром вижу, как по этому стадиону гоняют маленьких детей. Какая-нибудь неуклюжая девочка спотыкается, отстает от каравана. Тут же высокая стройная дама со свистком на шее коршуном бросается к ней, а затем звонко хлопает в ладоши, будто гоняет гусей на скотном дворе. Хлопки эхом разносятся по округе, ударяются от безликих многоэтажек: поторапливайся, шмакодявка!

С ужасом вспоминаю, как над нами в свое время издевалась омерзительная толстуха. Когда выстраивала нас в линию, она очень любила вспоминать, что в прошлом была заслуженной гимнасткой, намекая, что и мы — худые беспечные и пока еще без жира, можем запросто оказаться такими же уродливыми и злыми, как она.
Я часто не слушал, что она говорила, мне казалось, что я вижу перед собой, в центре спортзала или на открытом стадионе, гигантское насекомое — в пестром спортивном костюме с ядовито желтыми полосками она напоминала мне то огромного колорадского жука, то гусеницу со множеством складок, каждую из которых она, лежа на небольшой скамейке, заботливо грела на солнышке. А мы в это время то прыгали перед ней, то бегали, то падали ниц, всё это было ради каких-то бессмысленных оценок.

Физкультура в принципе была всегда насквозь пропитана тюремным унижением, несправедливостью, особенно для тех, кто не мог похвастаться природной ловкостью, «данными», желанием покорно выполнять идиотские упражнения. Тупость в математике, языках и уж тем более — в химии или физике — легко прощали все, даже преподаватели, а вот нежелание корчиться в муках перед какой-то жирной свиньей, или неумение прыгать через козла — было непростительным.
Мне еще как-то всё удавалось, хоть я и не был чемпионом и всегда мечтал о пожизненном освобождении от физкультуры, лишь бы не видеть это всё. Но были те, кому повезло гораздо меньше.

Физручка не только любила унижать детей, но и обожала делать это через их одноклассников. Помимо публичного унижения с обидными шутками, она, например, очень любила разделение на команды. Выбирала 2х ребят из класса, и они должны были поочередно тыкать в шеренгу одноклассников, выбирая самых лучших в свою команду. Я ни разу не был тем, кого выбирали последним, хотя прекрасно понимал, что чувствовали те, кого все это время пропускали, потому что после отбора мог видеть их лица со стороны.
Пухленькую девочку и низкорослого мальчика всегда выбирали последними: они оба смотрели в пол, спрятав руки за спину, и было видно, как им это всё неприятно.

Они ничего не сделали, но должны были по логике физручки чувствовать себя наказанными за свой «нетоварный» вид: ноги кривые, экзема на шее и руках — это всё не самое страшное, ты просто неуклюжая, несносная, мы все посмеемся над тобой, когда ты в очередной раз неудачно прыгнешь через козла, потому что недостаточно широко раздвигаешь ноги — кому же ты такая нужна будешь? Потом ты висишь на канате, обхватив его своими нежными ладошками, уже стертыми до крови, и плачешь, плачешь — так же нежно, что я вот-вот кончу, пока буду ставить тебе двойку — красную, прямо как твои горящие от стыда ушки. Да, ты еще и лапоухая. Видели бы тебя сейчас твои родители, они подарят мне в конце четверти большую-пребольшую коробку конфет, а еще бутылку шампанского, потому что их дочь — неумёха, стыдоба, не сдала ни один из нормативов нормально и недостаточно широко раздвигает ноги. Ну а с тебя, шибздика, я хохочу всякий раз, когда ты не можешь забраться на турник. А когда заберешься, ты будешь висеть там безвольно, как освежеванный кролик, я буду виться вокруг тебя змеей, облизывать, впиваться своими зубами, когтями, ноздрями втягивать запах, источаемый твоим крохотным жалким тельцем — запах страха, стыда за свою недоразвитость, запах пота, ветоши, потому что донашиваешь чужую одежду. Скоро у всех твоих одноклассников начнется этап взросления, они будут в раздевалках трясти своими возмужавшими гениталиями, пока ты будешь стыдливо прикрывать наследственную гинекомастию — да, мы еще посмеемся над тобой. Видела бы тебя сейчас твоя мать — уборщица в нашей школе, видела бы, как ты жалок, прям как твой инвалид-отец — безногий после Чечни, вроде два мужика в семье — а обуза только: самовар без эрекции и ты — шкет и чмо бестолковое.