***
В машине темно и тихо. Двигатель выключен, в салоне не горит свет, фары слепо пялятся в чёрную загородную ночь. И Алекс молчит. Джонни всерьёз думает, что он пустил его просто погреться и, как грозился уже много раз, никуда сейчас не повезёт.
— Я говорил тебе, что больше не буду вытаскивать тебя из всяких притонов? — словно в подтверждение этих мыслей вздыхает Алекс. Джонни криво улыбается:
— Но ты же приехал.
— Это последний раз.
— И это ты уже говорил.
Он бросает взгляд за спину, на дом, из которого только что вышел. Это не притон. Никто, увидев этот особняк, не подумает, что это притон — слишком здесь всё ухоженное и дорогое, слишком прилизанное… Ну я же не идиот, думает Джонни. Просто очередная вечеринка пошла не так, как он рассчитывал. Просто очередной… знакомый оказался тем, кто давно бы сидел за решёткой, если бы не имел столько денег…
— Где твоя куртка?
Джонни обхватывает себя за плечи и только сейчас понимает, что сидит в одной рубашке. Сразу до костей пробирает дрожь. Наверное, он всё-таки идиот.
— Я… — он сглатывает, собираясь с силами, — я сейчас схожу за ней…
— Не надо.
Алекс заводит машину и с придомовой стоянки выезжает на дорогу. Продолжает допрашивать уже на ходу, точно боится, что иначе Джонни всё-таки сбежит.
— Телефон в куртке остался?
— Нет. Телефон у меня.
— Что-нибудь ценное? Документы?
— Нет…
— Значит, забудь. Завтра я дам тебе новую.
«Спасибо», — еле слышно бормочет Джонни. Куртку всё же немного жалко: она тоже от Алекса была, из какой-то позапрошлой коллекции, но красивая. Тёплая. Конец января, как он вообще выскочил в одной рубашке? Ещё и прождал Алекса на улице… Он даже не знает, сколько. Но пальцы, замечает сейчас, с трудом двигаются. Пока он бродил вдоль ворот, адреналин грел лучше любой одежды. И, может, не совсем ещё проветрились мозги от той дряни, с которой он начал вечер…
Джонни наклоняется к печке, упирается локтями в колени и кладёт голову на руки. Вот так хорошо. Пусть всё останется позади, и шумная вечеринка, и душная темнота запертой хозяйской спальни, и холод зимней ночи — к чёрту. Здесь у него тепло.
Здесь у него Алекс. Лучше просто смотреть на него. Он… успокаивает. Он сам такой спокойный, когда за рулём. Всегда, и стоя в пробках, и опаздывая на работу, и на обледенелой трассе за городом — Джонни во всяких ситуациях на него насмотрелся, он знает. Ему иногда кажется, что его дом не в общаге, не на съёмных квартирах, не в доме очередного папика, а здесь. На этом сиденье, в скромной молочного цвета ауди.
Рядом с Алексом. Он домашний такой в джинсах и мятом свитере, с растрёпанными волосами. Рукава небрежно закатаны — ему, наверное, жарко. Джонни тепла внутри до сих пор не чувствует. Чувствует только, что хочет коснуться его руки. Очень хочет. Так сильно, как ни с кем никогда не хотел, но, привыкший потакать своим гораздо меньшим желаниям, этому он так и не решается поддаться.
Алекс — нечто слишком важное для таких порывов.
Их встреча вообще была уготована судьбой. Джонни уверен в этом. Нет, даже не уверен — слово «уверен» низводит этот факт до чего-то, чему требуется подтверждение, а оно ему не нужно. Он просто знает. Ещё с тех пор, как полгода назад, засыпая, думал об этом: лёжа на полу в комнатах друзей, слушая, как их обеспокоенные или раздражённые родители расспрашивают о нём. Как друзья врут что-то про ночёвку, потому что конечно же он не ушёл из дома — его не выгнали из дома — он не бездомный. Думать о себе так — бездомный — даже после месяца скитаний по хостелам и знакомым не было сил.
Не осталось и сил изменить это, когда порыв воодушевлённого мне-всё-по-плечу разбился о первые отказы на собеседованиях, первую ночь в тёмном уголке парка, первый голодный день. Чтобы успокоить мешающий уснуть частый стук сердца, он представлял, будто у него есть кто-то. Кто-то, на кого можно опереться. Кто станет в его жизни новой точкой отсчёта. «Я тебе всё, что у меня есть, отдам, — горячо обещал он, обнимая очередную жёсткую подушку — так драматично, но плевать, если никто не видит. — Всё, что у меня есть…»
У него ничего не было, кроме огромного, болящего кома тепла в сердце — и такой же огромной, болящей пустоты рядом с ним. Он заполнял её, представляя то друга, то любовника, то возлюбленного. То начальника. То приятеля. Он был согласен на всё. Однажды, ворочаясь на скрипящей кровати в хостеле, он представил маньяка, запирающего его в подвале и контролирующего всю его жизнь. Даже это пугало его меньше неизвестности.
Той ночью ему казалось, он сходит с ума.
До сих пор иногда кажется. Но Алекс каждый раз неизменно его спасает.
Так что да, их встреча была судьбой. Едва высокий молодой мужчина вышел из дверей кафе на летнюю веранду и занял одиночный столик в тени, всё вокруг него будто на мгновение вспыхнуло. Джонни помнит, как сидел с друзьями на другом конце небольшой площади, его лицо обжигало июльское солнце, на спину падали брызги фонтана. Гитара в руках раскалилась, горло першило от долгого пения не поставленным голосом, но он с двойным усердием принялся перебирать струны и рассказывать миру, что все мы только пыль на ветру...
Алекс — тогда ещё не Алекс, конечно, просто мужчина в очках, не сводить глаз с которого вдруг стало ужасно важным, — пил кофе, листал журнал. Он не смотрел в их сторону, казалось даже, всеми силами старался абстрагироваться от голосящих на другом конце площади подростков. Никакой искры между ними не пробежало. Но Джонни знал, что этот мужчина обязательно подойдёт к нему, даже если сейчас не удостоил его и взгляда.
И когда тот, расплатившись, поднялся из-за столика и пошёл в его сторону, он не удивился. Продолжил играть и петь, наблюдая, как он не спеша подходит всё ближе, держа трепещущий от порывов ветра журнал под мышкой. И всё ещё на него не смотрит — смотрит в свой телефон. Или под ноги. Или…
Когда он подошёл и наконец поднял голову, Джонни запутался в струнах, сбился и замолчал. Мари, вторая половинка их безымянного дуэта, недовольно цыкнула.
— Давай следующую, — сказала она, приготовившись петь дальше.
Джонни взял пару мажорных аккордов и перехватил гитару так, чтобы устроиться на неё подбородком. Друзья пошептались и закурили, скудная публика растеклась по своим делам. Мужчина с журналом ощупывал всю компанию скучающим взглядом. А Джонни не стесняясь разглядывал его. Чёрные кеды и чёрные джинсы, белая футболка под расстёгнутой серой рубашкой с закатанными рукавами — то, что на другом могло показаться скучным, на нём приобретало какой-то небрежный классический лоск, и в итоге получалось… интересно. Он был явно из тех мужчин, кто смотрится в зеркало не только для того, чтобы побриться.
И ко всему этому — лицо преподавателя литературы, с этими прямоугольными очками и высоким лбом. Ах, и тонкий кожаный браслет на запястье. Джонни про себя усмехнулся. Всегда безупречный радар указал на мужчину перед ним, но как-то… странно. Будто стрелка дёрнулась сперва в его сторону, а потом в бессилии закрутилась вокруг своей оси. «Он отличается от большинства», — звучало чётко, но инаковость его не говорила: этот мужчина захочет тебя.
И всё же его взгляд не зацепился за Мари, красивую, как ангел, и поющую, как курящий ангел. А вот за него, за Джонни, ещё как зацепился.
— Привет, — мужчина подошёл ближе, остановившись за пару шагов. Все притихли и уставились на него, но его это, казалось, не волновало. — Как тебя зовут?
У него, подошедшего к компании вчерашних школьников, пытающегося познакомиться с одним из них, были все шансы выглядеть извращенцем, но он не выглядел. От его фильтрованного зеленоватым стеклом взгляда хотелось выпрямиться, как от учительского.
Джонни ненавидел, когда его пытались учить.
— Мы тут деньги собираем, а не знакомимся, — усмехнулся он и затаил дыхание. Впервые в жизни ему захотелось извиниться за дерзость. «Ну что ты творишь, идиот, он же сейчас уйдёт, — думал он, пугаясь того, как всё леденеет внутри от этой мысли, — свалит и забудет тебя в ту же минуту…»
Но мужчина не ушёл. Хмыкнул холодно, головой покачал, поджимая губы — но достал портмоне из заднего кармана джинсов. Вытащил из него новенькую, хрустящую в пальцах купюру. Положил её аккуратно в чехол, присыпав горстью монет. И протянул руку:
— Я Алекс. Скаут модельного агентства «Starlet». Мы можем поговорить наедине?..
В общем, это была судьба.
Алекс не сделал его жизнь лёгкой. Не стал ему нянькой, подтирающей сопли, и уж тем более… В общем, не стал. Но той точкой отсчёта, о которой он так молил, — да. С первого же дня, когда привёз его в агентство, и уже вечером у него был контракт на руках и ключ от общажной комнаты в кармане...
— Не спишь? Скоро приедем.
Джонни открывает бессонные глаза и оглядывается. Это не дорога к модельной общаге. Район не знакомый, тесный и тихий, тёмный в бесснежную зиму. Среднего класса новостройки перемежаются с магазинчиками и детскими площадками. Джонни рассеянно хмурится. С любым другим мужчиной его бы уже охватил страх, но с Алексом он чувствует лишь любопытство.
— Куда ты меня везёшь? — Он пытается осмыслить нетрезвым разумом: вряд ли на съёмную, всё-таки два часа ночи. Может, в хостел? Но зачем, когда у него есть комната?.. — Я же говорил тебе, что снова в общагу въехал? Так что можно было…
Но быстро замолкает, когда Алекс плавно сбрасывает скорость, въезжая на парковку у дома.
— Говорил, — подтверждает он. И, вздохнув, не терпящим возражений голосом добавляет: — Но сегодня ты переночуешь у меня.
***
…Джонни не стал спрашивать, почему. На самом деле он боялся вообще хоть что-то сказать и спугнуть это решение Алекса. Ему казалось, быть здесь, у него дома — невероятной щедрости подарок, которого он не заслужил.
Хотя это обычные апартаменты с гостиной и спальней, крошечная кухня отделена стойкой. Типовое безликое жилище. «Я недавно переехал сюда, — говорил Алекс, указывая на не до конца разобранные коробки на кухонном столе, — времени нет обустроиться…» Но всё же что-то личное попадалось на глаза: две одинаковые синие кружки в сушилке над раковиной, стопка журналов на столике, новенький утюг с не снятой ещё цветастой биркой на проводе. Джонни жадно запечатлял в памяти каждую деталь. Сохранял их себе. Обдумывал.
Ему хотелось задать Алексу тысячу вопросов — где ты жил раньше? почему переехал? почему твои вещи выглядят так, будто ты бежал с тонущего корабля и лишился почти всего? — но он так и не решился. С той первой встречи, когда непогрешимый радар вдруг сработал с осечкой, Алекс был для него закрытой книгой, и эта ночь ничего не изменила.
Внезапное приглашение домой не стало приглашением сблизиться. Джонни выискивал намёк на него во взглядах, жестах, словах, хоть в чём-нибудь, но натыкался на всё ту же знакомую отстранённость. В сочетании с заботой это совсем уж сбивало с толку. Алекс был сонный, сдерживал зевоту и тёр покрасневшие глаза, но накормил его разогретым в микроволновке супом и ушёл в спальню только после того, как встретил его из душа и уложил на диван в гостиной.
От всей этой доброты Джонни мутило. Сердце дрожало в груди, словно какое-то желе. Оно таким и казалось, прозрачным, ярко-красным, сладким и очень мягким — Джонни боялся его раздавить. В попытках уснуть он закрывал глаза и ощущал, как оно тает от его горячей крови, в жаре его груди. Всё тело ныло. То, чем он на вечеринке заглушал беспокойство, неохотно отпускало его. Он начинал засыпать — и дёргался, резко возвращаясь в реальность.
В очередной раз вздрогнув от падения в ирреальную пропасть, он распахивает глаза и тянется за телефоном. Половина пятого. Утро неразличимо в зимней темноте.
Вздохнув, Джонни кладёт телефон на пол и падает на спину. Диван проминается под ним, тесный, но позволяющий вытянуться во весь рост и очень мягкий. А ещё Алекс дал огромную подушку, толстый пушистый плед и одежду, пахнущую морем. Она большая и мятая. Она домашняя. Джонни тонет в уюте…
И ненавидит себя за это.
Потому что он не заслуживает быть дома у Алекса. Лежать на его диване, укутавшись в его плед. Не заслуживает пахнуть его гелем для душа и нежиться в одолженных у него спортивных штанах и футболке.
Не заслуживает быть накормленным им. Еда почему-то особенно явно не находит в желудке покоя.
Он давно заметил, что с этим у него появились… какие-то проблемы. Но так и не смог понять, почему. Вроде не успел он нашляться по улицам и оголодать, не успел опуститься до воровства, хотя пару раз ноющий желудок заставлял подолгу ходить меж рядов супермаркета и пялиться на еду, прислушиваясь к шагам персонала и покупателей. Ни разу не взял ничего в фруктовой лавке, откуда его уволили после трёх дней работы, узнав, что он ночует на коробках в подсобке. А ведь там можно было. Взять — и не попасться. Пропажу нескольких ягод или одного яблока никто не заметил бы. Он думал об этом. Все эти три дня думал.
В общем, ничего ужасного с ним не случилось, но теперь он то забывает есть вообще, то срывается и объедается фастфудом. Ему повезло, что это не отражается на фигуре, все калории сжигаются его беспокойным организмом, но Алекс просил за этим следить. Говорил, после двадцати пяти будет тяжелее — но это слишком серьёзно, да? Когда ещё у него будут эти двадцать пять. Миллион лет до них. Дожить бы.
Усмехнувшись, Джонни переворачивается и обхватывает подушку. Утыкается в неё лбом. Дышит ртом, медленно и глубоко, стараясь прочувствовать, как вливается в горло воздух. Какое-то время ему кажется, что он заплачет. Но слёз нет.
Есть сдавливающий горло безмолвный крик, от которого он давится вдохом. Выгибает спину, приподнимаясь, чтобы дать себе больше пространства, вдохнуть поглубже, и сжимает подушку сильнее, впивается в неё пальцами, трётся лицом — и отталкивает её, резко садясь. Тяжесть пледа медленно сползает с его спины, и по плечам пробегают мурашки. Но не от холода. Совсем не от него.
Джонни встаёт с дивана и проводит ладонями по плечам. Чувствительность такая, что волоски на руках поднимаются и ощущается буквально каждый, от корня до кончика. Прежде, чем до конца понять, что собирается сделать, Джонни идёт к спальне Алекса.
Дверь в неё приоткрыта. «Приглашающе» — с любым другим подумал бы Джонни. Но…
Его язык, сухой и холодный от сбивчивого дыхания, липнет к губам, и он притормаживает ненадолго лишь для того, чтобы как следует их облизать. Как будто целоваться собрался. Глупость какая…
Дверь не издаёт ни скрипа, ни шороха. Джонни заходит бесшумно и мельком оглядывается. Спальня тесная. До кровати пара шагов. Алекс лежит спиной к двери, и, чёрт, он спит без футболки — не то чтобы Джонни никогда не видел голых мужчин, но это же Алекс. О нём все эти полгода даже фантазировать было страшно. Казалось, судьба, пойдя на уступки однажды, воплотив в реальность одно желание, за все остальные будет жестоко наказывать.
И сейчас Джонни боится этого наказания, боится, что Алекс прогонит его и больше никогда к себе не подпустит, но что-то гораздо более страшное дышит ему в спину, и он делает шаг вперёд. Стягивает футболку, бездумно роняет её под ноги. К Алексу тянет, как долго блуждавшего по зимнему лесу тянет к костру, и чувствовать этот огонь Джонни хочет как можно ярче. Как можно ближе. Хочет разжечь его — и мучительно гореть, всего себя без сожалений отдавая пламени…
Он присаживается на край постели, но Алекс не просыпается. Не просыпается, когда он ложится рядом, не касаясь, но очень близко. Это даже немного расстраивает. Джонни, конечно, старается быть как можно тише, но было бы проще, если бы Алекс проснулся сам и всё понял. И не оттолкнул…
Джонни прикусывает губу и снова облизывается, двигаясь ещё чуть ближе. Кожа горит даже от прикосновения к простыни, и возможность справиться с этим вот же она, здесь, но последний рубеж перешагнуть страшно. Так ещё ни с кем не было. Ему всегда и всё было легко, в нём бурлили смелость и дерзость, и даже самые упрямые под его напором срывались так, будто всю жизнь только этого и ждали. Но Алекс… Джонни смотрит на его спину, мерно покачивающуюся от дыхания, на прикрытые одеялом бёдра и, несмотря на весь свой опыт, возможно, слишком увеличившийся за последние месяцы — хотя кто вообще вправе судить, — не знает, как к нему прикоснуться.
Его движения вдруг становятся неуклюжими и зажатыми. Он медленно тянется к спине, кончиками пальцев, почти вслепую — и, дотронувшись, вздрагивает. Так сильно, что на несколько секунд замирает и даже не дышит, боясь, что разбудил Алекса.
Но Алекс всё так же спит. И Джонни, осмелев, обводит подушечками пальцев его лопатки. Улыбается: надо же, обычные, человеческие, а вовсе не крылья. После сегодняшнего он почти был готов поверить в них, но ни белоснежных перьев там нет, ни перепончатой чёрной кожи — он уже и не знает, какие они были бы у Алекса. Себя под его крылом он чувствует одинаково спасённым и развращённым.
Он ещё толком ничего не сделал, а уже сводит бёдра, пытаясь удержаться и не тереться об одеяло, не трогать себя. От Алекса веет теплом, и так тянет прильнуть к нему, впитать его собственным телом… Джонни кусает губы: если даже от такой мелочи его бросает в жар, что же будет, когда Алекс к нему прикоснётся? Когда он будет на нём — и в нём; Джонни едва не хнычет, представляя тяжесть горячего тела, тянущую боль и грубое удовольствие спешки, и, отчаявшись, сжимает пальцы, впивается ими в кожу…
— Джонни? Что ты делаешь?
Алекс медленно поворачивается к нему. Его голос хриплый со сна, такой глубокий, что Джонни невольно представляет его стоны и сам, не сдержавшись, с шумным вздохом двигается к нему вплотную.
— Пока ничего, — шепчет он, задевая губами его ухо. — Но у меня на тебя большие планы.
И, пользуясь растерянностью, скользит под одеяло, обхватывает горячее тело бёдрами, затягивает на себя… Алекс, поддавшийся было сперва, скоро напрягается и пытается подняться, но без должного применения силы — насилия?.. — ничего не него не получается.
— Давай же, я сделаю тебе очень приятно. — Джонни цепляется за него, с нажимом трётся о его бедро, и от резкого прилива удовольствия у него закатываются глаза. — Давай немного развлечёмся, а? Завтра всё равно выходной, успеешь выспаться…
Он обнимает его крепче и без лишних раздумий лезет рукой в штаны. Под ними нет белья — приятный сюрприз. Правда, и намёка на заинтересованность тоже нет, но это можно быстро исправить.
— Я очень хорошо управляюсь ртом. Ну же, расслабься.
Только всё получается ровно наоборот. Алекс окончательно приходит в себя, его тело становится словно железным. В голосе нет злости, но строгость ледяная.
— Джонни, прекрати. Я сказал, отпусти меня, — он обхватывает за плечи с такой силой, что наверняка останутся синяки, и от этого глотка боли Джонни ломается.
— Почему? Ну пожалуйста… — Он никогда не умолял, даже в шутку, но сейчас слова сами срываются с его губ. — Прошу, Алекс, я сделаю всё что захочешь, только позволь…
— Нет.
Рывок — и вокруг остаётся лишь холодная пустота. Джонни сжимается в ней. Его не раз отталкивали мужчины, но всегда это было так порывисто, так зло, так отчаянно — так, что в итоге они набрасывались на него с ещё большей страстью, чем те, кто сдавался сразу. А Алекс…
— Мне это не нужно. Я ничего не хочу с тобой делать.
Алекс спокойно отодвигает его. Как мебель, как предмет, к которому не чувствует ни капли желания. И Джонни кажется, весь стыд, которого он не почувствовал с другими мужчинами, вспыхивает в нём в этот момент. Только он совсем не остужает голову. Он заставляет таять и делает лишь ещё более нуждающимся.
— Алекс… — Джонни хватает его руку, сплетает пальцы и лезет к лицу, к губам… — Мне нужно это. Пожалуйста. Ну неужели я совсем не нравлюсь тебе?
Они у Алекса мягкие. Джонни вообще не любит целоваться, просто не чувствует почти ничего от этой возни и старается быстрее перейти к делу, но целовать Алекса… Как глотнуть шампанского на голодный желудок. Сладко, и кружится голова…
— Да мне никто не нравится.
Опьянев от поцелуя, пусть и безответного, Джонни не сразу осознаёт услышанное. Понимает только, что атмосфера как-то вдруг изменилась. И желанные губы сжаты теперь в тонкую нитку.
— А? — выдыхает он. Алекс лишь пожимает плечами.
— Так бывает.
— Ты имеешь в виду, что ты сейчас ни в кого не влюблён? Типа того?
— Я имею в виду, что меня не очень-то интересует секс. С кем бы то ни было. Так что не принимай на свой счёт.
Джонни и не принимает. Он вообще перестал понимать, о чём они говорят, и ляпает из-за этого первое, что пришло в голову:
— То есть… Ты имеешь в виду, что не можешь?..
— Я могу. Но не хочу. Тебе не обязательно говорить что-то по этому поводу, можешь просто уйти и никогда об этом не вспоминать.
Темнота раннего зимнего утра не даёт рассмотреть лицо Алекса, но его голос… Такой усталый. И, кажется, дело не только в том, что его дважды разбудили сегодня и до сих пор не дают поспать. Это другая усталость. Усталость от того, что «уходят и не вспоминают». Джонни не хочет так. Он всё ещё болезненно возбуждён, но все потребности тела ощущаются теперь какими-то блеклыми и неважными по сравнению с ошарашенными мыслями.
— Не хочу уходить, — шепчет Джонни, подсаживаясь ближе; Алекс напрягается.
— Ты вообще понял, что я тебе сказал?
— Я… — Джонни сбивается. Если он скажет, что понял, это будет явным враньём, потому что в его совершенно иначе устроенной голове это пока ещё плохо укладывается. И всё же он находит то, что может сказать сейчас: — Я понял, что не надо к тебе лезть. Я больше не буду. Обещаю. Прости…
Алекс треплет его по голове, как взрослый ребёнка, которого только что отругал, а теперь пытается успокоить.
— Хэй, всё нормально, — с улыбкой в голосе говорит он. — Ты мне не оставил моральной травмы. Я не ненавижу секс, у меня даже есть дочь, просто это… сложно.
— У тебя есть дочь?!
— Завтра. Давай поговорим завтра, я чертовски устал. А сейчас закрывай глаза и постарайся успокоиться, хорошо? Тебе тоже надо отдохнуть.
И тянет его вниз, укладывает головой на подушку, набрасывает одеяло… Обнимает. Джонни с трудом принимает это. Он кажется себе неудобным, как что-то жёсткое и угловатое, не предназначенное для объятий.
— Мне точно не нужно уйти?
— А ты хочешь уйти? — Он так мотает головой, что Алекс не открывая глаз это чувствует и проводит ладонью по его щеке, успокаивая: — Значит не нужно. Всё в порядке, Джонни. Ты нравишься мне. Мне комфортно, когда ты рядом. Засыпай…
Джонни вслушивается в тихий шёпот, пока Алекс играется с его волосами. Он никогда не был похож на того, кому нужны прикосновения, напротив, держался со всеми отстранённо и холодно. Но сейчас… Он трогает его так спокойно. Так уверенно, несмотря на то, что прикосновения эти несут странный подтекст. Вроде бы интимные, тем более между двумя мужчинами, они в то же время такие невинные. Такие тёплые и лёгкие, что Джонни сперва чувствует себя мягкой игрушкой, которую тискают перед сном, а потом вдруг — очень человеком. Не парнем даже, а просто душой в оболочке тела. Не такого уж важного. Не такого уж ценного. Нужного лишь для того, чтобы вот так, поглаживая его по волосам, Алекс мог коснуться его бесплотной души.