///

Когда я был совсем мал, я не думал – где я, и к кому принадлежу. Все, что я знал, так это то, что когда мы сдались каждые выходные в машину, и ехали к бабушке, мы переезжали мост, на котором дежурили пограничники. Отец просовывал в окно документы, пограничник на них смотрел, иногда просил открыть багажник, а после мы отправлялись в путь.

Если напрячь свою память и попробовать вспомнить тот самый момент, когда я понял, что я Приднестровец, то я не смогу тебе сказать точной даты и времени. Помню, что я точно еще не хожу в школу. Помню, что отец ждет, пока мама погладит ему его любимую коричневую рубашку с черными вертикальными полосками, а телеведущий местного канала произнесет фразу в контексте, в которой будет “Приднестровская Молдавская Республика”. До этого момента я не задумывался, почему есть Молдова, а есть “Приднестровская Молдавская Республика”. В семье об этом обычно не говорили. Мама догладила рубашку, и мы поехали к папиным родственникам в Калараш. Это была первая поездка, которую я воспринимал как “заграницу”, хотя и раньше мы к ним ездили, как и к бабушке, которая тоже находилась на правом берегу, но до этого момента для меня не существовало границ – просто пограничникам нечего было делать, вот и проверяли документы.

Я становился старше, вот он – 2000 год, первый класс. Учительница на первом уроке, сразу после знакомства с нами, начала рассказывал историю возникновения ПМР. Тогда я услышал, местами подробный, местами туманный рассказ о войне, о том, что погибли люди, о предпосылках и о том, почему сейчас так, как сейчас.

Не пойми меня дурно – мои родители не игнорировали происходящее вокруг. Просто, все наши родственники, так или иначе с правого берега. И даже если кто-то переехал в будущем на Левый (В Рыбницу), они все равно все родились на территории современной Молдовы (во времена МССР).

После того урока, я стал расспрашивать маму и папу о истории, о том, как войну пережили они. Признаюсь тебе, я спрашивал часто. Получая информацию кусочками, я восстанавливал мозаику. Не было в Рыбнице войны (кстати, для моего детского ума, это было не понятно – я привык, что в фильмах про фашистов есть линия фронта, и там огонь. Мне было не понятно, как в одной и той же стране, в Дубоссарах и Бендерах могла быть война, а в Рыбнице – нет, ну да ладно), не было ни обстрелов, ни танков – только мост хотели взорвать, а еще многие рыбницкие ребята отправлялись на линию огня добровольцами. Отец работал на тяжелом производстве (металлургический завод), поэтому у него была бронь, и он остался дома. Но он и так бы не пошел, потому что у него все братья в Молдове, и они тоже не пошли войной на ПМР. 

Зато я впитал как губка, и очень долго представлял, как в нашей квартире на втором этаже, окна были занавешены одеялами, чтобы когда молдавские МиГи бомбили мост, взрывной волной осколки не полетели внутрь комнаты. Представил, как под столом, который складывается, есть чемодан со всеми документами и вещами первой необходимости. Не видел этого вживую никогда, но в моем воображении эта картинка очень четкая. 

Как ты думаешь, воспитываясь в такой среде, как Приднестровье, кем можно вырасти? Наверное, убежденным человеком, что вот оно – добро, в виде России и нашей армии, а вот оно - безусловное зло, в виде триколора и молдаван. “Молдавашка” – так у нас в школе обзывались на всех, кто как-то проявлял свою молдавскую идентичность. В школе, по радио и телевидению, из газет – одна и та же риторика – вот черное, вот белое. Не смей думать иначе. 

1999 год – год, когда моя приемная сестра поступила в Каменку (самый северный город ПМР) в техникум. Я тогда еще о войне ничего не знал, но зато услышал название – “ИнтерДнестрКом”. Это оператор мобильной связи. Из-за сестры, которая влилась в новую студенческую жизнь, мой лексикон пополнился новыми словами – тем, что выше в скобочках, и “Шерифом”. В начале я думал, что “Шериф” это просто большой супермаркет с крутым эскалатором (единственным в Рыбнице).

Уже в середине 2000, в городе стали появляться автозаправки “Шериф”, даже чай такой был какое-то время. В школе многие о Шерифе говорили, потому что Шериф – это все. И супермаркет, и связь (ИнтерДнестрКом и Телеком принадлежат Шерифу), и заправки, и спортивные комплексы, и футбольные команды, и даже винный завод Квинт и телеканал ТСВ – иными словами, все крупное в этой стране принадлежит одной компании. 

Те, чьи родители работали на Шериф, жили хорошо по местным меркам. Те же, кому не посчастливилось, пришлось уезжать на заработки, потому что заводы, оставшиеся еще со времен Союза, закрывались один за одним. Люди оставались просто ни с чем, бросали все и уезжали. Сейчас уехали уже все, кто смог. Остались только шерифовцы, либо те, кто по каким-то причинам уехать не смог.

Напомню - все это на фоне супер про-российских настроений, когда на каждой второй машине был российский флажок, и все хвастались, что вот-вот получат российское гражданство. 

Да, Россия когда-то отстояла мир в этом регионе, где я сделал первый вдох. Да, Россия спасла тысячи жизней, и смогла остановить ад. Но что произошло потом? Все между собой договорились, оставив людей ни с чем. Россия договорилась с Молдовой, что Приднестровье к себе она не примет, взамен Молдова не вступает в НАТО и Евросоюз. Молдова договорилась с Приднестровьем (на взаимных условиях), что можно переправлять контрабанду сигарет, наркотиков и всего прочего из Украины в Европу через ПМР, ну и отмывать грязные деньги таких ребят, как Плахотнюк. Все договорились со всеми, наплевав на свой народ. Фактически, тогда, в начале 2000, Приднестровье, как таковое, перестало существовать – это просто Республика “Шериф”, или бизнес-проект по отмыву денег и распилу всего того, что есть.

Шериф же в свою очередь стал монополистом, и грабит своих же собственных граждан высокими ценами на свои услуги, и отсутствием альтернатив. Каждый гражданин, живущий там, платит ежемесячно приличную сумму за услуги, и эта сумма идет в Шериф. Удобно? Удобно.

Но как сделать так, чтобы народ верил этой лапше на ушах? Все очень просто – машина пропаганды. Чем больше времени прошло после войны, тем больше мы будем об этом говорить и пугать. Пусть народ до сих пор ненавидит всех, кто не с нами и не с Россией. Пусть народ не думает ни о чем – нам будет легче из него высасывать деньги. А тех кто не согласен – к черту. 

В 2011 году, впервые за 20 лет, выборы выиграл Шевчук а не Смирнов. Шевчук – молодой мужик, умный, харизматичный, это был глоток свободы, “Оттепель”. Но потом он заворовался, не поделился с кем-то, и его ушли. В 2016 выборы выиграл Красносельский, и вот он стал закручивать гайки по жесткому. Всех, кто работал на бывшего президента – закрыть. Всех, кто был хоть как-то с ним связан – проверить, и если что – закрыть. Всех, кто не согласен с тем, что происходит – убрать по тихому. 

Примерно в то время я начал заниматься документальной фотографией. Мне удалось сделать небольшое фотоэссе о Приднестровье в начале 2017, пока еще не до конца все закрутили. Я тогда не думал, что это может иметь последствия. Все обошлось на тот раз, меня не заметили.

В 2019, то есть в прошлом году, я сделал, кажется 3 истории из Приднестровья для редакции, с которой сотрудничаю очень плотно. Никакой политики – только люди.

Я узнал, что в одном селе Рыбницкого района, есть семья беженцев из Сирии. Как мне сообщили, они построили там дом и жили большой семьей. В общем, тема интересная, мне захотелось с ними пообщаться. Я взял друга, и мы поехали туда (автостопом, черти как). Пришли в сельсовет, к главе, с вопросами, вот так и так, слышали, что у вас такое. Представь себе, после обеда, ближе к 3 часам, май, жара, старый кабинет с деревянным облицованными панелями, а сбоку в кресле сидит человек с газеткой в руках. И когда я сказал, что я журналист из Кишинева, он так газетку приопустил, посмотрел на меня, и что-то чиркнул в свой блокнот. Глава сельсовета была же напротив, очень гостеприимной. Рассказала, что это не семья сирийцев, а один сириец, и он не беженец, переехал 12 лет назад и просто купил несколько домов и сделал из них дворец. В общем – не мой случай. Мы уже шли на трассу из села, как увидели машину на встречу. Номер приднестровский, но без первой буквы (обычно приднестровские номера такие: Р 299 АО, где Р – рыбницкий район, цифры и серия. Если первой буквы нет, то это МГБ – Министерство Государственной Безопасности (КГБ). То есть понимаешь, да? Стоило мне сказать, что я журналист из Кишинева, как через час в село едет машина с МГБ.

Через месяц я еду на север снимать лодочника, который переправляет людей из левого берега на правый, и наоборот. И это официальный пункт переправы – приезжает пограничник к пирсу, на старом пассате, и дежурит. Когда появляются желающие пересечь границу, он записывает их паспорт в журнал (ручкой, 21 век). Вообще, эта история – очень большая, скажу только, что я снимал это на протяжении полугода. И вот последняя поездка – ко мне подходит МГБшник в штатском, пока я жду лодочника. Представился туристом, поинтересовался, что я тут делаю “с кемерой”. Он не ушел до тех пор, пока я не уплыл в Молдову. А стоял и ждал он этого на месте, где лежало два дохлых кролика, которых притащило течением. 

Я никому не говорил, куда еду. Никто не знал, вообще. Я просто в 5:30 утра вышел из дома, взял такси и поехал. И это 100% был МГБшник. Они следили за моим домом. 

Дальше – лучше. Это две истории, которые протекают параллельно. 

Друг, с которым я был в селе насчет сирийцев, той же весной начал свой бизнес по туризму – всякие экскурсии и все такое прочее. Ему тогда было всего 19, ну, год назад. Он учился в ПГУ (Приднестровский Государственный Университет) на заочном. Осенью, в конце октября 2019, он звонит мне ночью в телеграме перепуганный. Неделю до этого его вызывали в универ по какому-то вопросу, прям к Декану. А декан его направил в другой кабинет, где его ждали Товарищи Майоры из МГБ. Все как в старых фильмах – черная волга, двое гэбистов, серое здание МГБ. В общем, ему выдвинули обвинение в госизмене, выдумали повод и поставили перед фактом – либо 20 лет строгого режима, либо ты работаешь на нас – он выбрал “свободу”. (Так я потерял одного друга). Но в том ночном разговоре в телеграме, он подтвердил мои слова, что тогда на съемке лодочника, ко мне подходил Товарищ Майор (я так условно называю Гэбистов).

Параллельно с этим, одна моя очень хорошая знакомая, даже скорее друг, делала книгу, в которой собрала анонимные истории солдат армии ПМР – в основном там они говорили о проблемах в армии – о том, что дедовщина, наркотики, самоволка, БТРы без аккумуляторов и что стреляют раз в пол года, и им командиры говорят, что их единственная задача – дождаться в случае чего армии России. Притом, что на оборонку списывается очень большая сумма денег, там происходит полнейший бардак. Я говорил – опубликуешь книгу, тебя посадят. В итоге я решил ей помочь, и послесловие написал сам, как и сделал всю верстку. 

Презентация была прям перед Новым Годом (2019-2020). Я решил заехать в Тирасполь на презентацию, а потом поехал к маме в Рыбницу. Чтобы ты правильно поняла – тот мой “друг”, который стал Гэбистом, он слил подругу им, и они знали, что она работает над книгой. И вот презентация, на нее пришло два гэбиста, они защищали “честь мундира”, но ничего такого не произошло – никого не забрали. Вечером, точнее ночью, я решаю выйти на Днестр перекурить, и вернуться обратно. Выхожу из подъезда (а это район девятиэтажек прям у реки), вижу фургон – стекла затемненные, в нем два, на вид гопника, смотрят на меня, двигатель работает. Я прохожу мимо них, они провожают меня взглядом. Через 20 минут я иду обратно – они на месте. Знаешь, какого это, когда ты у себя дома ждешь, когда сейчас зайдет опер группа тебя задерживать за то, что ты ни в чем не виноват?

Ничего они тогда не сделали. Это был последний раз, когда я был в Рыбнице. Не из-за этого, просто так получилось. Потом, через 2 недели стало понятно, что из-за книги на подругу завели дело по статье “Экстремизм”, и ее правозащитники вывезли в Киев как политическую беженку. 

Знаешь, я очень много думаю об этом – за мной следили несколько раз. Дело это уголовное. У меня есть много знакомых из Тирасполя, у которых своя точка зрения на происходящее там, и они тоже под колпаком – за ними следят, некоторым угрожают. А что мы, собственно, сделали не так? Мы причинили хотя бы кому-то боль или страдание? Нанесли ущерб? Мы просто называем вещи своими именами. 

Когда я стал все это переваривать, у меня получилось, на мой взгляд, не плохое эссе о ПМР, которе я опубликовал в нескольких журналов (Молдова, Украина, Румыния). Это было как раз перед всеми этими шпионскими историями. Я тогда чувствовал себя не очень, если честно, потому что говорил не самые лицеприятные вещи о ПМР. Ничего жестокого – просто что “независимости не было и нет”. Я чувствовал себя предателем. Как я посмел – свою родину опустить на глазах “чужих” людей. Но узнавая новые и новые истории о полицейском беспределе, о бардаке на всех уровнях, о чудовищной коррупции и наплевательскому отношению к своим же гражданам, я пришел к очень простому выводу – грош цена тому государству, которое не считает своих людей за людей. 

У меня отец болен раком, только потому что так устроена система – его не опустили с работы на другую должность, потому что он был лучшим в своей области, и других таких нет, хотя по закону он должен был проработать 12 лет и уйти, но он не ушел. Когда у тебя жена и двое детей – ты не можешь позволить себе хлопать дверью, потому что другой работы нет. В итоге – рак мочевого, потому что 30 лет на вредном производстве.

Мама в школе работала, и работала как надо, на совесть – в итоге ее постоянно клевали начальники из УНО, потому что она выделялась своей правильностью. Только мы знали, сколько сил она тратила на эту работу, и в итоге методично получала ножи в спину. 

Сколько еще таких людей? Сколько еще горя в семьях? Недавно в армии “случайно” застрелили парня 18-ти летнего из калашникова. Случайно. В голову. 

Почему все это я тебе пишу? Ответ очень прост, и возможно ты уже сама к нему пришла, но я считаю, что важно проговорить это вслух:

Я вырос в очень пропагандистской среде. Но при этом, я вижу как дела обстоят на самом деле, и я осознаю тот вред, который несет в себе пропаганда. Для меня нет высшей ценности, чем свобода слова, мысли и действия (если я не причиняю никому вреда). Если я вижу, что стена дома красная, я скажу, что она красная. И даже если мой глас ошибется, и на самом деле она бордовая, то в идеале, таких же как я наблюдателей будет достаточно много, и в массе своей мы придем к правде. Я не стану говорить на красную стену “синяя”, только потому что так решило руководство сверху. 

Неприязнь, чувство отвращения к цензуре и пропагагде, вызывает во мне реакцию на критическое восприятие вообще всего – даже в Молдове или Украине, не смотря на то, что в этих двух странах нет таких проблем, как в ПМР, я все равно вижу их и не могу игнорировать. Просто, из-за того, что проблемы не настолько острые, я не акцентирую внимание только на них, а спокойно делаю свою работу. О Приднестровье, вне контекста беспредела, уже невозможно ни писать, ни снимать, потому что ситуация только за последний год очень резко обострилась.

Чувство патриотизма и уважение к предкам – важно. Насчет первого не уверен, потому что патриотизм это очень спорное, порой опасное мероприятие, но уважение это важно. И так же важно, из-за страха проявить не уважение, совершить моральную ошибку. Потому что совершая ошибку, ты перечеркиваешь уважение к себе со стороны потомков. Мы предков уважаем за их твердость и решимость, геройство. От нас же требуется проявить решимость называть вещи своими именами, без прикрас, либо напротив, без сгущения красок. 

Поэтому, в моих фотографиях, если всматриваться, все – как есть. Я не ищу глянцевую картинку для тревел журналов, но и не ищу болота и бомжей. Мне важно поймать момент “сейчас”, со всеми его сторонами – ироничными, самокритичными, красивыми и отталкивающими. Потому что наша жизнь не черна и не белая, в ней множество разных цветов и оттенков. Как и история отдельно взятого человека – я не верю, что у кого-то все только хорошо, а у кого-то только плохо. У каждого из нас есть то, за что может быть стыдно, и то, за что мы гордимся. Мне важно оставаться в этих рамках. Я очень ценю честность. Я стремлюсь быть честным, в том числе в визуальном плане. 

Ты мне подарила искру интереса к Гагаузии – без абсолютно случайного знакомства с тобой (чтобы ты правильно поняла, я никогда и никому в Тиндере не пишу, я впервые написал там тебе, и никому больше не писал – не по мне это, а написал только из-за интуиции), я вновь хочу туда вернуться, вновь хочу посмотреть на это еще раз своими глазами, чтобы сделать документ времени – фотографию, глядя на которую, спустя 10, 50, 100 лет, можно было что-то понять о тех людях, живущих там, и о том времени, в котором они жили. Только честность победит время. Я буду безумно рад, если нам удастся это сделать вдвоем, но ты должна понимать – я на свою родину смотрю крайне критично, не предвзято – как есть. И на Гагаузию я тоже буду смотреть без прикрас – как есть. То, что я увидел там год назад, влюбило меня в тех людей и те места. Я не собираюсь возвращаться туда, чтобы их как-то очернять, но если я увижу в ком-то или чем-то что-то, что смотрится “не очень привлекательно”, я не хочу проходить мимо этого. Идеальным вещам место в музее, а мы – живые люди, и мы красивы своей не идеальностью. Поэтому, показывать только хорошее, игнорируя остальные части одного и того же, это уже не документалистика. Я так не хочу.

Это прям супер огромное письмо, я благодарен тебе, если ты дошла до этого момента. Я очень надеюсь, что ты мои слова восприняла с тем смыслом, который я в них вложил – если вдруг у тебя есть какие-то вопросы, либо ты хочешь эту тему чуть детальней обсудить – я открыт к любым разговорам и любым точкам зрения на этот счет. Даже если у тебя другая точка зрения – я не собираюсь тебя в ней переубеждать. Я буду уважать любую твою позицию. Просто в таком случае, нам будет сложно сработаться на одной площадке, если мы не придем к чему-то общему в этом вопросе. 

PS

У нас перед нашими героями, кого бы мы не снимали, есть большая ответственность – люди нам открываются, показывают свою жизнь и свою душу. Мы не можем их предать. Мы должны показывать правду, какой бы она ни была. Только настоящая, подлинная история, переданная из уст в уста, спасет человека от забвения. Выдуманная или додуманная история же ничего общего с реальным человеком не имеет, а значит, уходя/умирая, человек просто перестает существовать, потому что в коллективной памяти есть копия не его истории, а лишь нашей фантазии.

PPS

Правда – условное понятие истины. Мы склонны интерпретировать вещи исходя из своей системы координат. Но мне кажется, что сумма “правд” в результате дает больше шанса приблизится к объективной истине.