))))))))

I am not famous anymore (Never have been actually). 

В жизни крайне часто случается так, что имеющие негативный эффект на жизнь и рутину события происходят именно тогда, когда обстоятельства наименее этому благоволят. 

Попав в этот очередной виток "Закона Мерфи", я стоял у круглосуточного табачного магазина, спрятанного в недрах восточной закусочной, в которой можно было прихватить с собой ароматную шаверму в довесок к продаваемым из-под полы контрабандным сигаретам, многократно превосходящим по качеству местные аналоги. Ежась от холодного ветра, полностью соответствовавшего названию очередного опуса местной арт-дивы высшей категории, обсуждаемого на всех кухнях и во всех будуарах местных m-me Bovari a la Saratoff, яростно стремившихся на нее походить, я тупо смотрел на витрину бара через дорогу от себя и думал о том, что сила обстоятельств все же безгранична.

И снова мне нужно писать, отрабатывать очередной практически просроченный заказ в условиях, приближенных к экстремальным. Как человек, не склонный к излишнему фатализму, я привык всю жизнь уповать на возможности собственного мозга к экстренной мобилизации и откладывал все изыскания на тот максимальный конец всех дедлайнов, который наступает именно в тот момент, когда начинаются наводящие вопросы от заказчиков и появляется то самое ощущение где-то в задней части затылка, указывающее на то, что текущее промедление уже выходит за грани внутреннего приличия, ограниченного, пожалуй, только лишь этим ощущением. Вещь в себе, если угодно. 

Мне заказали очередную проходную повесть на находившуюся в неожиданном тренде пост-карантинного общества тему возращения к истокам. Истоками в данном пост-почвенническом фарсе, в угоду уверенному ходу которого писались сценарии, записывались треки с тематикой поиска трэд-нимфами себя и своего места под сенями проклятых плакучих ив, снимались сериалы с молодняком из звездных семей, от которых портреты Станиславского приходилось завешивать, а траффик синтетических наркотиков повышать. Так вот, повесть должна была продемонстрировать насыщенную тягостными раздумьями дорогу молодого театрального режиссера от глубокого кризиса собственного творчества и сексуальности к "народному просветлению" через попадание в глухую деревню во время карантина, где местное молоко, дородные груди соседской дочери и традиционная хтонь постепенно вытесняют из него все столично-мирское и заставляют даже удалить соцсети. Вещь, как вы сами можете лицезреть, в высшей степени проходная. Для заказчика, возможно, нет, а для меня - точно, да. Последним, что я писал хоть как-то вкладываясь в текст, была опубликованная анонимно критическая статья, где я от души поглумился над восторженным повествованием одной маститой представительницы отечественной околофилософской мысли, связавшей воедино три "великий самоубийства современной культуры": связанное не вполне в классическом смысле с петухами самоубийство Сократа, самоубийство Кириллова из бессмертного ироничного труда Достоевского и "самоубийство искусства", которое она узрела в "Черном квадрате" Казимира Малевича. Кроме очевидных несоответствий чаяний реальности и тонны логических ошибок, статья была опубликована в одном местном печатном издании для тех немногих, кто еще не ушел за смыслами в китайские приложения для смартфонов, точно между изысканиями по философии техники и роли зеркал в истории мистицизма и солидному автореферату монографии по философии допинга в общемировом спорте. Сами понимаете, актуальность на актуальности. Как и тема с молодыми кокаиновыми режиссерами в дебрях отечественной хтони. На ней сидели и "креаклы-народники", обретшие свою аудиторию обетованную на конвейерной фантастике, повествующей о том, как простые мужики будут душить мутантов и отстраивать новый мир на радиоактивных осколках старого, и снимавшие душераздирающие фильмы о каторжниках и сантехниках почерпнуто лысые режиссеры, саму эту трагедию провинции и представлявшие. В коммерциализированном виде, естественно. В целом, чтобы не отставать от всех этим мастеров маркетинговых наук, мне тоже нужно было выдать сжатую версию местного into-the-wild-story в кратчайшие сроки и с бидонами животворящими во всех смыслах. Но как раз здесь я столкнулся с Законом Мерфи. 

Мизерная сумма на банковской карточке жгла карман через джинсы в результате того, что только что ее содержимое перекочевало на счет технического центра, в который я носил свой новенький ноутбук на диагностику. Как результат оказанной улыбчивыми братьями из ларца, орудовавшими за стойкой ресепшна, я получил лишь заверения, что умерла только добрая половина клавиатуры, положение уже не усугубиться, а на полную замену модуля новой модели, которую я приобрел взамен своему повидавшему виды старикану, который прослужил мне почти десятилетие, придется отдать гонорар за то сомнительное чтиво, которое мне нужно было в темпе заканчивать и еще накинуть с барского плеча сверху. Помилуйте, так я же еще не начинал. 

В результате в данный момент я всерьез раздумывал, в какую кофейню мне двинуться пытаться родить хоть что-нибудь, вернувшись к исконно страдальческому способу фиксации собственных мыслей, поток которых должны были развязать пара эспрессо, - от руки. Кому-то это покажется романтичным. 

Старина Берроуз писал в своих воспоминаниях о детстве, что хотел быть писателем, чтобы войти в круг богатых и знаменитых, болтаться где-нибудь в Сингапуре или на Ближнем Востоке, курить опий, носить шикарные костюмы и вести богемную жизнь во всех ее проявлениях от Парижа до джунглей Амазонии. Я о таком никогда не думал. Наверное, потому что для старины Берроуза образ писателя строился в первую очередь на том, что читал и на что ровнялся он, а у меня эти самые ориентиры были иными. Вместо авторов блистательных ковбойских романов, которые экранизировали как на конвейере в черно-белом Голливуде, у меня этими самыми ориентирами были писатели, которые редко видели в свои жизни гонорары, которые нельзя было спустить больше чем за парой столов в карты. Именно поэтому я толком никогда не видел себя писателем, никогда не имел этого блистательного образа в голове, просто как-то так получалось, что я постоянно марал бумагу для того, чтобы было, чем забивать ящики стола, а потом для того чтобы получать с этого какие-то дивиденды, помогавшие водить студенток художественного и прочих знакомых по разноцветным кабакам и выставкам того самого плана, когда описание экспоната гораздо важнее его самого. 

Можно сказать, что я в какой-то мере стеснялся всего того, что делал. Изначально все это было скорее в угоду какому-то особо фанатичному перфекционизму, а затем, когда я стал брать заказы, как-то ко мне приросло. Это особый вид уверенности, когда ты создаешь что-то, понимая, что твое имя под всем этим стоять не будет, ответственности, по крайней мере, прямой, ты за это явно нести не будешь. Плюс заказчики, которых я никогда вживую не видел, в моем представлении были такими в каком-то смысле низкими людьми, для которых не жаль было и лить просто похмельную чушь в реплики, таскать целые страницы из переводов малоизвестных авторов и кидать завуалированные оскорбительные референсы. Я был совершенно уверен, что они - либо люди ленивые, либо исписавшиеся, либо те, кому банально некогда сесть за стол и родить уже синопсис простенькой пьесы, которая все равно пишется просто для отчетности о занятости сотрудника какого-то культурного учреждения. Вероятно, действительно сложно было выкроить час-другой между бесконечными поездками "к Галке" и обсуждениями границ политического в искусстве в контексте "полицейского государства", в котором данным гениям по року судьбы приходится существовать, пить, страдать и, по настроению, творить.

Весь вчерашний вечер, так сильно похожий на прочие вечера в нашем городе, серо и засалено проскакивающие квадратиком, передвигаемым по полотну февральского календаря и накрывающие похмельем до опьянения, я просидел у своей старой знакомой. 

Моя старая знакомая была женщиной довольно эксцентричной, по-своему обыденно зависающей сразу над двумя пропастями: скуки и жажды поверхностных впечатлений. Будучи человеком весьма одаренным, второе у нее сопровождалось раундами самоосуждения и переходом к пропасти первой, истинному прибежищу людей "понимающих". 

В большой комнате старой квартиры на Тверской мешались запахи духов и разлитых напитков, тембры смехов и обрывки слов людей из минкульта и со дна. Отреставрированный паркет блестел и послушно цокал под каблучками и маленькими собачьими лапками.

Хозяйка сидела на краю софы в платье с открытыми плечами и изредка поглядывала на телефон, отрывая взляд от собеседника, но именно настолько, насколько было возможно это делать, чтобы не заставить того почувствовать, что ей скучно. Все в рамках этикета. 

"Так вот, вся суть маркетинга в этом вашем этом самом ивент-бизнесе состоит в том, что даже если написать «сосать хуй бесплатно», никто не поведётся, потому что это уже обыденность в какой-то мере. А вот если написать «сосать берлинский хуй за 2000 рублей», то сразу и актуально, и продаётся», - слегка скучающим и оттого кажущимся издевательским тоном негромко сказал ее собеседник, катая незажженную сигарету между указательным и большим пальцами руки. 

Она кивала. Хотя не имела к ивент-маркетингу совершенно никакого отношения. 

Я кивал тоже. Но настроение было совершенно не то, темы для Смолл-токов - исчерпаны, а вечер все таким же обыденным. 

Я поднялся на верхний этаж подъезда, на котором иногда квартировала бомжиха Тетя Нюра, которою подкармливали привезенными из Вены конфетами и стамбульским рахат-лукумом. Тетя Нюра все равно временами справляла нужду в подъезде. Интересно, справляла бы в берлинском? Там сам бог велел. 

Я стоял, придерживая оконную раму одной рукой, сигарету другой и невыносимую легкость бытия чем-то между головой и шеей. Через 5 часов я залью ноутбук и окажусь перед вами.