🚬

— Ты сумасшедший, сладость, — Чонгук вжимается спиной в поручень и откидывает голову назад, вглядываясь в темное, почти черное небо. Где-то виднеются первые звезды и чуть дальше луна слепит. Он жмурится, а потом резко открывает глаза, пристально вглядываясь в лунный свет, чтобы они к нему привыкли.

Юнги внимательно смотрит за этой сценой, открывшейся прямо напротив него. Снизу вверх, зацепившись взглядом за чужую шею. Щетина, чуть ниже глазами можна очертить кадык, потом растянутый воротник футболки и наконец ключицы. Острые, выступающие ключицы, которые частично прячутся за тканью. Юнги они нравятся. А еще ему нравятся плечи, запястья, пальцы, колени и бедра. Ему, как фотографу, просто приятны людские тела. Он в них видит что-то особенное, непонятное другим.

— Может быть, Чонгук, — он специально выговаривает его имя четко и резко. Не отвечает милым прозвищем в ответ, это не в его стиле.

В его стиле вытащить Чона гулять в три часа ночи. В его стиле украсть на время (не одолжить) у старшего брата мотоцикл, чтобы покатать Чонгука по ночному городу и привезти сюда, где он еще ни разу в жизни не был. И ещё много таких странных вещей, но только не милые прозвища. Они для слабаков и Чонгука. Он отдельно, потому что не слабак и потому что Юнги его слишком уважает. Ну, вот настолько, чтобы терпеть это приторное «сладость», не возмущаться.

Юнги Чонгука не то чтобы только уважает, он его ценит. И это «ценит» зависает в воздухе между влюбленностью и любовью, граничит между этими двумя понятиями. Оно ни туда, ни сюда — ровно в центре. И бог его знает, почему оно так: то ли Мина не заботит это чувство совершенно, и он пускает его на самотек, то ли оно для него так граничить и должно. Он не копается в своей черепушке, не выворачивает себя наизнанку, просто существует с Чонгуком под боком.

Не любит, не считает своей влюбленностью. Ценит.

Чон на свое резко произнесённое имя хитро щурится и позволяет уголкам рта поползти вверх. Опускает голову, чтобы уставиться своими этими черными глазищами прямо в душу.

Юнги передёргивает плечами и резко сводит взгляд куда-то в сторону, чтобы избежать этого разглядывания. И чтобы уж совсем не казаться придурком, делает вид, что ищет место, куда швырнул свой рюкзак. Когда находит то, что вообще-то ни разу не терял и, кажется, немного успокаивается, возвращает свое плохо наигранное безразличие и пялится в ответ, на него, Чонгука.

Чон хмыкает и успокаивает свое рентгеновское разглядывание, шурша по карманам. В правом заднем всегда лежит телефон, в левом — пачка сигарет, которую постоянно приходится вытаскивать, когда садишься. Ему этот повторяющийся процесс не надоедает, это, как рефлекс, уже выработанно, он не задумывается. И когда протягивает Юнги сигарету — тоже не думает.

Тот перехватывает ее своими пальцами и зажимает между зубами. Его сигареты сегодня закончились. И, да, он купил несколько пачек в круглосуточном, но они в рюкзаке, а рюкзак, по его предыдущим наблюдениям, оказался слишком далеко. И если выбирать, с чем сокращать расстояние — где «чем» превращается в «кем», — то никотин позорно проигрывает Чонгуку даже без боя.

— Зажигалка нужна? — спрашивает Гук, выискивая в карманах уже ее.

— Да, пожалуйста.

Чон поджигает свою сигарету, но зажигалку Юнги в руки не отдает. Вскидывает брови в ожидании того, что тот ступит чуть ближе и поднимет голову, позволяя прикурить свою чужими руками. И тот понимает это на каком-то молекулярно-космически-ментальном уровне и делает так, как Чонгук представлял себе в голове. Три шага в его сторону, голова вверх, покорное ожидание подожженной сигареты, которую он как начал держать между двух ровных рядов зубов, так и продолжил.

— Сладость.

— Да? — Юнги ни одной клеточной своего тела не отталкивает это прозвище, на секунду вытаскивая сигарету изо рта, чтобы отозваться.

— Останешься у меня на ночь?

Мин делает первую затяжку, делая еще один шаг вперед. Густой дым вырывается из его уст прямо в Чонгука, когда он по максимуму сокращает дистанцию между их лицами, между их губами. Положительно кивает, но не говорит вслух то, что решил в своей голове за долю секунды.

Но Чон и так понимает, что это — «да, останусь» и без произнесенных слов. Потому что ответы на некоторые вопросы должны остаться неозвученными.