***

Курсе на третьем занятия по русскому языку в нашей группе вела доцент Дроняева Тамара Алексеевна. Свою кандидатскую она защищала по теме употребления в устной речи ненормативной и грубовато-экспрессивной лексики.

На одном из занятий мы, студенты, узнав об этом, стали задавать ей вопросы – лишь бы не учиться. Дроняева, уйдя в воспоминания, тему занятий похерила, чего мы, собственно, и хотели. Однако с каждым новым вопросом становилось всё интереснее.

Выяснилось, что на защиту кандидатской в аудиторию, где она проходила, набилось так много народа, что некоторым слушателям пришлось сидеть на ступенях в проходах или даже стоять. Периодически стены самой большой аудитории вуза сотрясали мощные взрывы смеха и продолжительные аплодисменты. В те годы в стране действовала цензура, а запретный плод, как известно, сладок.

В самом конце пары я решил предложить Дроняевой спор: я читаю вслух два куплета блатной песни, а она должна сделать построчный перевод, используя традиционный инструментарий. Если хоть одно жаргонное слово она перевести затруднится, то я получаю автоматом зачёт по русскому, а если перевод будет правильным, то я буду должен на следующем занятии прочитать по памяти первую главу бессмертной поэмы Венечки Ерофеева «Москва – Петушки» и на выбор Дроняевой разобрать на доске по членам предложения один из абзацев из зачитанного.

Дроняева согласилась, и я, к восторженному изумлению девочек нашей группы, начал декламацию:

«Канает мент, насадку ливеруя,

И щипачи канают налегке.

Он их прижучить хочет, но меньжует –

Ох, как бы шнифт не выстеклили мне.

А на банах шум и гам – суета,

А на банах щипачи промышляют,

И на самых шнифтах у мента

Они ловко по шхерам шмонают»...

Лицо у Дроняевой приобрело какое-то предоргазменно-одухотворённое выражение:

– Душевно звонишь, фраерок, – сказала Тамара Алексеевна, воспользовавшись окончанием строфы. – Не тормози кобылу!

– Сейчас припев, – пояснил я.

«А ну-ка, ментяра, продёрни внатуре,

На хаверу, карась, протусуй,

А не в кипеж – канай, как профура,

И на хàвере биксу фалуй».

Девочки с мальчиками хихикали, Дроняева излучала лицом состояние, близкое к эмоции ярого поклонника оперных арий, приходящей к нему в полумраке театра с первыми тактами увертюры, в звуках которой тонут шорохи и покашливания в зале.

С ясельного возраста больше всего в жизни я любил радовать окружающих, поэтому, окрылённый успехом, я вышел в проход между партами аудитории и продолжал, начав помогать себе жестикуляцией:

«Чья-то бикса примёрзла в углу,

На базар щипача промышляет,

А ему ведь ничтяк одному –

Он ведь любит под кайфом кемарить».

– Так, товарищ студент, – строго прервала моё выступление Дроняева, – вы сколько куплетов знаете?

– Сто двадцать четыре.

– Мне известны сто шестнадцать. Принесёте мне завтра полную версию – зачёт автоматом ваш.