***
Арестантские ХроникиКурсе на третьем занятия по русскому языку в нашей группе вела доцент Дроняева Тамара Алексеевна. Свою кандидатскую она защищала по теме употребления в устной речи ненормативной и грубовато-экспрессивной лексики.
На одном из занятий мы, студенты, узнав об этом, стали задавать ей вопросы – лишь бы не учиться. Дроняева, уйдя в воспоминания, тему занятий похерила, чего мы, собственно, и хотели. Однако с каждым новым вопросом становилось всё интереснее.
Выяснилось, что на защиту кандидатской в аудиторию, где она проходила, набилось так много народа, что некоторым слушателям пришлось сидеть на ступенях в проходах или даже стоять. Периодически стены самой большой аудитории вуза сотрясали мощные взрывы смеха и продолжительные аплодисменты. В те годы в стране действовала цензура, а запретный плод, как известно, сладок.
В самом конце пары я решил предложить Дроняевой спор: я читаю вслух два куплета блатной песни, а она должна сделать построчный перевод, используя традиционный инструментарий. Если хоть одно жаргонное слово она перевести затруднится, то я получаю автоматом зачёт по русскому, а если перевод будет правильным, то я буду должен на следующем занятии прочитать по памяти первую главу бессмертной поэмы Венечки Ерофеева «Москва – Петушки» и на выбор Дроняевой разобрать на доске по членам предложения один из абзацев из зачитанного.
Дроняева согласилась, и я, к восторженному изумлению девочек нашей группы, начал декламацию:
«Канает мент, насадку ливеруя,
И щипачи канают налегке.
Он их прижучить хочет, но меньжует –
Ох, как бы шнифт не выстеклили мне.
А на банах шум и гам – суета,
А на банах щипачи промышляют,
И на самых шнифтах у мента
Они ловко по шхерам шмонают»...
Лицо у Дроняевой приобрело какое-то предоргазменно-одухотворённое выражение:
– Душевно звонишь, фраерок, – сказала Тамара Алексеевна, воспользовавшись окончанием строфы. – Не тормози кобылу!
– Сейчас припев, – пояснил я.
«А ну-ка, ментяра, продёрни внатуре,
На хаверу, карась, протусуй,
А не в кипеж – канай, как профура,
И на хàвере биксу фалуй».
Девочки с мальчиками хихикали, Дроняева излучала лицом состояние, близкое к эмоции ярого поклонника оперных арий, приходящей к нему в полумраке театра с первыми тактами увертюры, в звуках которой тонут шорохи и покашливания в зале.
С ясельного возраста больше всего в жизни я любил радовать окружающих, поэтому, окрылённый успехом, я вышел в проход между партами аудитории и продолжал, начав помогать себе жестикуляцией:
«Чья-то бикса примёрзла в углу,
На базар щипача промышляет,
А ему ведь ничтяк одному –
Он ведь любит под кайфом кемарить».
– Так, товарищ студент, – строго прервала моё выступление Дроняева, – вы сколько куплетов знаете?
– Сто двадцать четыре.
– Мне известны сто шестнадцать. Принесёте мне завтра полную версию – зачёт автоматом ваш.