* * *
бруствер
Снова на башке — бутылка, под ногами — бруствер:
Давай, вражеский снайпер, покажи своё искусство (с)
Зигзаги ресниц-зегзиц в воздухе не над Дунаем – Доном…
Туман души твоей, как и хруст камыша – не познаваем,
То, что мы читаем в книгах, тот факт, что вообще читаем,
Это тяга к бессмертию, как у солдата кричащего «ура!»
Как опущенное в воду солнце-поплавок зари, бесспорно,
Зрящий сам себя зрительский глаз в зеркале ледяных купален…
(Всякое настоящее искусство бесстыдно и никому не
поднадзорно…)
Тебе не хватает её. Ты сидишь без. Без неё. Без четверти
Полночь, день, бревно, час, часть, челюсть… ты взял
стакан, пошёл на кухню отмечать. Свой д/р, свой жар,
своё «рабочее настроение». Один, т.к. все как одна
предварительно посланы на. В углу - арабский барабан
из Хургады, скрипка, зурна – попытка звуковой картины
зубной боли…
Другая стена мозга у тебя, как правило, отведена
Под псевдофилософские мировые доктрины,
Но в этом музее, квартире, комнате, бочке, дне
Не хватает её. Не заменяемой статуей воображения вполне,
Было бы милым даже, если бы она стирала бельё
И развешивала сушить его на балконе, где снег
Обжигал бы её руки, ещё не остывшие от ласк, как сле-
дует. форточку. Закрыть. Закрыть её плечи, обнять
забыть войну, страшный сон, мир, обман, не человечий
и не звериный крик врага, узнавшего штыка
острую прелесть, её языка перед сном нежно коснуться
чуть отодвинув нижнюю губу, проникнув за ряд зубов,
чуть не свихнув от усердия себе шею, голову, челюсть,
(мой стоматолог, реконструируя руины зубов,
Сказал, что они выдержат ещё несколько тур.столетий)
В борьбе с общим всегда побеждает частность, боги
Всегда на стороне частностей, это придаёт им статусности
И преумножает дары глупых двуногих, одноногих, безногих –
Количество ног… всегда колеблется от войны к войне
(Замечено не мной, а ещё Маяковским). Но для честности
нет большего врага, чем частность. Она молчит. Она умоляя-
тебя-замолчать, не может кричать. Ты тоже не можешь.
Ибо магнит её сердца для тебя дороже даров Аллаха,
дороже, чем гранит Москвы, чем плаха, чем паралич,
чем окровавленная выстрелом рубаха, чем китч,
чем Нобелевка (Чем-чёрт-не-шутит?!) чем стихи,
она пьёт кофе, поверх чашки молочные облака
сдвигая ложечкой, как захотевший увидеть мир…
без покрова, без страдания, без оков…
без бюстгалтера и трусов, без ночнушки, без знака
бездн, без татуировок символов, без зла,
без безумия, без металла, без пустоты кинотеатра,
вокзала, аэропорта, без костра, без весла,
без тьмы покаяния, без взоров весны,
без счастья, без смысла, без всхлипов лет
тихо задушенных матерями-эпохами во сне,
без героиновой змеёй всуе укушенных, без
ставших седыми и мудрыми, как снег, стариков…
Ты вскарабкался на бруствер перед последней атакой
Этой Вселенной, знаешь только, что вкус крови не сладок,
не кисл; не горек, впрочем, вкус крови есть вкус крови,
И плевать с какой ты этой ночью, какие у неё отец и мать
И какой очередной припадок… выщипывает ли она брови…
Или где там сложности у неё ещё?! Это неважно…
(Все мы учились стрелять, боясь неполадок:
В пистолете, автомате, приборе… ты делаешь огромный
глоток (не крови – воздуха) и лишаешь её невинности…
Медленно остужается твой пыл, а мир как плыл, как был,
Как жил, как пил, как грешил, так и … продолжил и после
Остылости, после сапа, после сна, простыни, диван, одна
Из тех мадонн, которых бы ты малевал в случае наличия
У тебя худшего из возможных даров – худ.ожника…
Она смотрит на твою работу на Арбате, не на тебя, не на
Твою щетину, твоё «искусство к такой-то его матери»,
Твои потуги выглядеть мужчиной, или как мастер, которого
Приходится здесь подменять, она уйдёт от тебя к мастеру –
Это бесспорно. Но почему-то сейчас она посмотрела
Именно на тебя, как смотрят плохие девочки с реклам, и
Бросив на разорение туристическому сброду кучу поддельных икон,
Прочий образный хлам, ты, взяв её на руки, понёс, как
Раненного командира роты, в метро, в Арбатскую, рассмешил,
Купил мороженое, целовал в вагоне… отнёс на крышу
Высотки. Город уже спал, Город шелушил лишаи
Своих нескончаемых зелёных помоек… дышал гадким
Плотным, маслянистым воздухом, припадал лакать,
Как бездомный котёнок, у набережной – к мутной воде…
Ты и звёзды отражались в её глазах, в твоих объятиях она
Казалась уснувшей светловолосой звездой на воде…
Можно формулировать итог. Можно всегда быть тем,
Кто при любом раскладе всего лишь слог – не бог,
Рискует однажды оказаться не на высоте, не в забвении,
Не в пустоте, а в ничто, в серой суете, в мелком, как дождь,
Городском недоразумении. За отсутствием тела призрак его отпет!
Сам – не эсер, не монархист, тем более, не кадет,
Не большевик, не эстет, не «дед», ни тот, ни этот, как мне
Кажется, он всё-таки никто.
Она – всегда-никогда была бы с ним, даже если бы
Он был другим, если бы он чуточку больше прожил,
А не ушёл, непонятный (неисследованный) в иной мир.
Мечта о нём теперь водит её в кино. В Яндексе, В Гугле,
Кидает на наркотическое дно, на обугленный
банан негра (если весна), но больше она предпочитает быть одна,
Она никогда вам не скажет, по какому поводу пьяна
почему плачет
_-го._-го.две тысячи _-го… в восемь часов вечности…
2009