///

День. Ты сидишь за столом, а я - на твоей неубранной кровати. Одна её ножка не дотягивается до пола. Был тяжелый год - поэтому она не смогла подрасти.

Пушкин бы сказал, что это нега. Нигга? Негр? Переспросил бы ты. Всегда интуитивно чувствующий суть, но не желающий разбираться в тонкостях - Мартин Иден в начале своего пути.

"Слушай, а если мы изменимся?" - странно слышать этот вопрос от тебя - человека, переживающего все внутри. "Да нет, бред, основа-то настоящая, как это вообще возможно," - мой ответ. Тогда еще думалось, что есть вечное. Не как абстрактная категория, а как вещь в жизни: когда я вошел, по-приятельски пожал руку. Так прикасаются к вечному...

Изменимся? Тогда была улыбка опытного человека перед наивным вопросом щегла. Невозможно. Ценности-то одинаковые! Понимание - 100%. Где я еще такого найду?. Я и сейчас вижу твою спину. "А что если мы изменимся?". Должно было быть без если.

Знаешь, мы раньше презирали такой образ жизни. Заклеивали кеды скотчем, не обращали внимание на разбитые кулаки и непонятные боли в теле. Таскали вещи очень долгое время: ты - брата, я просто долго. Новые шмотки? Да потому что родители взяли в Китай. Не взяли - ходили бы в старом. Не на этом все держалось. А теперь - на этом. Перешептывание, если ходишь в одном и том же, перешептывание - если не по размеру. Недоумение - если не потратил кучу денег на ерунду. Родительских денег, на самом-то деле.

Ну что, бреемся налысо? Ну что, купаемся в холодной речушке? Ну что, лезем на крышу разрушенной церкви? Ну что, давай попробуем? Давай? Посоревнуемся? Посоревнуемся как самые ненавистные враги? Ведь я тебя переиграю, ты совсем не лучше меня! А потом по-братски пожмем руки и дотянем отстающего до своего уровня. Давай, ты только согласись, ведь я один боюсь. А вместе-то,конечно, можно! Вместе можно...

А сейчас - думать о таком смешно, понимаешь? Да ну, как налысо? Засмеют, очередная накрашенная дура не раздвинет ноги, потому что хоть и дорогой шмот, но лысый же. Урод. А разве в речушке не схватишь воспаление? Вот мне мама говорила, что схватишь, поэтому нельзя. Разрушенная церковь...Ну ты понимаешь, что они в этом городе для меня закрыты.

Я посмотрел на знакомого, который чем-то тебя напоминает. Так смотрят на уходящую за горизонт дорогу. Так ощупывают глыбу мрамора, которая еще не превратилась в монумент. Я еще не занес долото над белым камнем, не нанес первый формирующий облик товарищества удар, а мои жилы уже ноют от переутомления. Все заново. Все эти годы - была работа. Шутки в школе, ссоры, гордость, обида, радость встреч и чужих (родных) побед. Так вода обтачивает камни. Так время обрабатывает дружбу. Важно - в конце мы стали это осознавать. Соответственно, работали вдумчиво. Можно было смотреть со стороны и видеть синхронность. Так пальцы проявляют уверенность в каждом прикосновении острия к нежнейшему мрамору: ты делаешь удар, а я становлюсь лучше. И наоборот.

Метафизика существует. Ты спишь на другом конце этой уходящей за горизонт дороги. А твое долото все еще мерно отсекает лишнее. Отсекает, потому что я стараюсь презирать культ вещей, бессмысленных понтов, слабых людей и трусов. Отсекает, потому что дух авантюризма еще пробирает меня до костей, когда жизнь подкидывает варианты чистого безумия. Только этот дух не находит выхода. А я вижу, как другие начинают стучать по мне отверткой, ножом, палкой и всем остальным. Бесприцельно, одноразово и больно.

Я хочу крикнуть - но мрамор не умеет кричать. Я зол на тебя. Я зол на себя. Я зол на всех. Неправильно, конечно. Правильно - только на себя. Но это постоянное раздражение....

Я вздохнул. Так вздыхают, когда взваливают тяжелую поклажу на плечи, не имея представления о ближайшем привале.

Я вздохнул. Так вздыхает скульптор, широким ударом раскалывающий нелюбимое произведение.