***

У меня зацвели первые розы. Сложно их, конечно, назвать первыми, потому что климат тут такой, что цветут они почти круглый год. Но с декабря по март они уходят в отпуск. Не знаю, может уезжают с семьей на курорт, а может как муми-тролли впадают в спячку. А потом медленно-медленно раскачиваются, - под ветром, растерявшим свой запал, добираясь до Пасадины, под мелким дождем, под птицами с ярко-голубыми головами и крыльями, - распрямляются, дают стыдливые буроватые побеги и к маю покрываются бутонами. Я всё время пропускаю этот момент. Вот еще только-только сошел румянец с листьев, - а вот над ними уже, словно зеленый огонь, остроконечные маковки бутонов. Наверное, так родители пропускают взросление девочек - еще вчера они играют в куклы, а уже сегодня играют с мужчинами. Вообще, за розами ухаживает Брайан. Из меркантильных соображений: "Я не хочу, чтобы весь мой участок зарос одичавшим шиповником". Он их воспитывает, строит, наказывает, поливает в летнюю засуху. Я вспоминаю об их существовании раз в неделю по субботам. Потому что чаще всего мы живем в выходные у Брайана - от нашего дома до студии ближе, не хочется тратить время в пробках в будние дни. Но карантин сбил все планы, машины с дорог испарились, работающих магазинов здесь больше, чем в Даунтауне, поэтому мы перебрались туда, где спокойнее. Здесь так тихо вечерами, что, кажется, я слышу шелковый шорох распускающихся цветов. Я лежу в шезлонге на террасе, дожидаясь, когда день уже выйдет на поклоны и занавес ночи упадет на город. Запах сухой травы, нагретых солнцем камней, эвкалиптов и роз под осипшее уханье сов и урчание сытых диких рысей успокаивает. Я засыпаю с книгой на коленях. Брайан относит меня в кровать. Мне так не хочется просыпаться, хочется прижаться и больше никогда не двигаться, может быть, даже смотреть один сон на двоих. Утром запах роз вымывает сны из моей головы. Энди читает рядом, стараясь не будить меня, пока я сплю на его плече. Розы стоят в банке на столе. Трехлитровая советская банка из-под солёных помидоров, переезжает со мной аж из русского квартала, с первой моей квартиры. У меня не было денег на вазу, а потом она как-то прижилась, приспособилась, американизировалась и перестала выглядеть как эмигрантка. Ее голубоватое, если смотреть сбоку, неровное стекло выглядит как сосулька из детства - облизанная, пока никто не видит, переливающаяся слезами на солнечной мартовской стуже. Лучи проглядывают через жалюзи, малиновый лепесток завис в воде между кривыми стеблями роз, как рыбка в таинственном подводном лесу. Провожу рукой по лицу Энди, он улыбается, целует мои пальцы, разворачивает ко мне книгу. Читаю с ним некоторое время. "На углу Сорок Второй улицы посреди тротуара стоял тощий седой старик и неподвижно смотрел в небо, сложив руки. Время от времени кто-нибудь из прохожих останавливался и тоже смотрел вверх, а потом шел дальше". Не знаю, наверное, кто-нибудь из битников. Тяжелая от сна рука Брайана ложится на мою талию. Не просыпаясь, он двигает мои бедра к себе. От его глубокого дыхания на моей спине, снова клонит в сон. Птичий гвалт за окнами напоминает о времени. Я не хочу начинать день, хочу просто валяться в постели, обниматься и дремать. Энди кладет книгу на столик, сплетя свои пальцы с моими, засыпает. Запах роз наполняет сон сладким чаем с пирожными и мы втроем ныряем в волнах, как большие дельфины. В следующий раз, когда я проснусь, будет полдень.