***

Песок обжигающий, но накатывающие океанские волны несут холод, покрывающий тело солёной пленкой, и приходится переворачиваться, чтобы согреться. Энди спит, подложив локоть под голову. Золотые волосы почти сверкают на солнце и я запускаю пальцы в облако на его лобке, он улыбается сквозь дрему, мычит и продолжает смотреть сны. Брайан дочитывает детектив, задумчиво поглаживая меня, и я не хочу, чтобы его книга кончалась. Все три телефона, отложенные в сторону, не переставая вибрируют от сообщений и звонков.
Я люблю море. С детства мечтала жить в доме, где волна облизывала бы окна и мыла полы. С морем я впервые познакомилась в музее Айвазовского в Феодосии. Родители избили меня, и по приезде я провалялась в комнате почти неделю с удушающей мигренью и тошнотой, не в состоянии никуда выходить. Потом у них лопнуло терпение и, несмотря на то, что всё еще болела голова, мутило и казалось, что кругом воняет тухлыми яйцами, они посадили меня в автобус и повезли в город на экскурсию. Солнце жгло и всё вокруг тонуло в густом дыму автомобильных выхлопов, придававшим улицам сизый оттенок. В музее всем выдали гигантские затоптанные тапочки, в которых я то и дело спотыкалась, и мать шипела, чтобы я их не позорила. А потом я увидела корабль, кренящийся на полупрозрачных валах, пытающийся удержаться за воздух и протягивающий все свои мачты ветру в безуспешной мольбе о помощи. Волны выплескивались на меня из картины, я была маленькой, а море было большим.
Настоящее море было еще больше, но не такое зеленое.
Настоящее море было ровным, похожим на блестящие спины рыб, уложенных рядами на рынке. Оно было спокойным и холодным. А камни горячими.
Сочи запомнился обиженно-туманным. Каменная женщина, вырубленная в скале, пугала на повороте. Выходящее до полудня солнце расплавляло воздух, а днем пряталось в грязной дымке, но не сбавляло жара. Низко нависающее небо по вечерам готовилось разразиться ливнем, но всё никак не решалось, только гоняло тучи над городом по несколько дней. Густое кипарисовое марево и запах подслащенного чая от мающихся на солнцепеке санаторных роз, сменялись вонью вареной кукурузы и пота на пляже. У меня тогда начала расти грудь, вызывая раздражение отца, он запрещал надевать лифчик купальника и постоянно щипал меня, оставляя кровоподтеки, ворча "видишь, все смотрят на твои сиськи, потому что ты уродина, пусть они видят в какое уёбище ты превращаешься", мать ржала и добавляла "веди себя прилично, шлюха малолетняя". Море землисто-алюминиевого цвета громко перекатывало гальку. Отец хватал меня, кидал в штормовые волны. Перед глазами кружилась муть, обрывки бурых водорослей и редко вспыхивающие бутылочные изумруды в серой волне, лупящей меня о камни и приносящей глубокую донную тишину. Потом отец со смехом вылавливал меня и повторялось всё снова.
Я поворачиваюсь, целую подмышку Энди, зарываясь носом в нежные волоски. Он вздрагивает, и я вижу золотую зелень сквозь узкие щелки только-только проснувшихся глаз. Гигантская чайка раз за разом пытается утащить телефон, Брайан отгоняет ее. Люди проходят мимо, с любопытством разглядывая наши обнаженные тела. Длинные ленты волн растягиваются по берегу, путаясь, переплетаясь, обрываясь, уходя далеко за горизонт и теряясь во влажной вуали брызг, висящей над пляжем.