***

Мальчик сидит на пыльной дороге, ведущей к заросшему дикими травами тупику.

Час назад ему было немного обидно. Сразу потом – неуютно, как бывает, наверное, каждому, кого вышвырнули с уроков. Минуты полторы назад – очень больно, настолько больно, что в уголке левого глаза, зелёного с золотистыми прожилками, ещё не высохла крошечная слезинка, хотя плаксой он не был никогда.

Ещё минутку назад ему было непонятно. Так непонятно бывает, когда неприятности валятся и валятся, только и остаётся – задуматься: что за незримую этажёрку в Небесной Канцелярии ты ненароком свалил, раз всё так теперь посыпалось? И стоит ли теперь шевелиться?

Сейчас он, однако, не помнит обо всём этом. Потому что сейчас ему интересно.

Крошечное светящееся существо медленно-медленно ползёт к его ноге. Ощупывает усиками пыльный кроссовок, штурмует кроссовок, переползает злополучную разошедшуюся шнуровку, легко, не приминая ткани, карабкается по штанине, к границе неровного разрыва, окрасившейся тёмно-вишнёвым. У существа славная мордашка, почти кошачья, хотя само по себе оно скорее насекомое. Мальчик вздрагивает, когда насекомый котёнок касается кожи, разодранной в кровь. Но вздрагивает не потому, что ему больно. Просто маленькое светящееся существо оказывается чем-то вроде солнечного света и воды одновременно, и это очень неожиданно. Насекомый котёнок не ползёт дальше, сворачивается крошечным клубочком на ране, подобрав под себя четыре задние лапки и два хвоста. Две передние он блаженно вытянул – вверх, вдоль двух длинных кровящих царапин. Остальные хвосты тоже вытянул – вниз. Некоторое время он просто лежит, как лежала бы очень удобно устроившаяся кошка, ни за что не держась, но не соскальзывая с согнутой в колене ноги. Лежит и дышит. Мальчик же наоборот затаил дыхание, вглядываясь в усатую мордочку.

Они сидят так несколько минут, затем насекомый котёнок сладко зевает, потягивается, выгнув спинку. Мальчик, осмелев, осторожно гладит его мизинцем. Насекомый котёнок игриво бодает его руку светящейся пушистой головой и в три прыжка оказывается на земле.

- Подожди!

Мальчик вскакивает, торопливо завязывает шнурки, засовывает узелок в кроссовок для надёжности и спешит за насекомым котёнком, который вдруг развил почти что птичью скорость. Мальчик бежит за ним, ничуть не хромая. Штанина по-прежнему разорвана, дыра по-прежнему украшена тёмно-вишнёвой каймой, но на ноге у мальчика нет больше ни ран, ни ссадин, ни следов запёкшейся крови.

Мальчик бежит, позабыв обо всём, не разбирая дороги, видя только светящуюся точку впереди. И, кажется, не замечает, что насекомый котёнок, хоть и держит дистанцию, не исчезает из виду, а ведь мог бы, очень легко мог бы. Так бегут они по пыльной дороге, к заросшему дикими травами тупику, сквозь него, по едва различимой тропинке под шатром огромных белоствольных тополей, чьи ветви давным-давно сплелись, образуя шатёр, сейчас – зелёный с золотистыми вкраплениями, почти как глаза мальчика. Бежать очень легко и радостно, и вроде бы хочется догнать насекомого котёнка, но так это хорошо, так легко и радостно бежать по еле заметной тропинке, вспугивая разноцветные ветра и тёмно-зелёные облака, что и думать не хочется о конце пути, моменте, когда придётся остановиться.

...Дорога заканчивается у поворота, который вдруг перестаёт быть поворотом и становится фонарным столбом. Кто-то высокий и изящный оборачивается к мальчику, глядя с недоумением, но без капли враждебности.

- Что такое, хороший мой? - Тонкие пальцы ласково гладят светящуюся шкурку. - Кого ты к нам привёл?

Насекомый котёнок что-то пищит. Сейчас он больше похож на котёнка – заметно увеличился в размерах, шкурка теперь не просто светящаяся, но явственно пушистая.

- Я уже когда-то дружил с человеком, - говорит ему некто высокий и изящный, вежливо, с такой интонацией, с которой обычно сообщают “я уже завтракал, спасибо”.

Мальчик останавливается, стараясь отдышаться. Это удаётся ему почти сразу – он не очень-то и запыхался.

- Вы… шайн? - Говорит он полувопросительно, полуутвердительно.

Высокий и изящный весь искрится, как искрится бесконечно мудрое от встречи с бесконечно наивным.

- Да, вы называете нас так. Что ты делаешь здесь, человеческий детёныш?

Мальчик молча указывает рукой в сторону насекомого котёнка, игриво скользящего по плечам высокого шайн в погоне за одним из своих многочисленных хвостов.

- Ясно. - Глаза высокого существа теплеют. - Ты покормил На-аи, а На-аи залечил твою рану.

Мальчик нерешительно кивает. И тихо говорит:

- Я хотел… поблагодарить его.

- Ты уже, - легко отвечает высокий. - Опять же, нога бы у тебя и сама зажила. Но одежда на вас, кажется, не срастается.

Он чуть морщит лоб, будто вспоминая слова полузабытого языка. Затем едва заметно светится – вспомнил! И спрашивает, неожиданно понимающе:

- От мамы теперь влетит, да?

- Да не… - Улыбается мальчик застенчиво. - Она поймёт. За одежду она никогда не ругается. - И вдруг он грустнеет.

- Что такое? - Участливо спрашивает шайн. - В школу вызывать будут? Подрался с кем-то?

Мальчик чуть морщит нос.

- Да нет. Не дрался… учительнице нахамил.

Шайн смотрит на него с интересом. И мальчик рассказывает ему всё. Как толстый Нель поднял визг из-за пропавшей игрушки. Как пропажа нашлась в рюкзаке у тихони Кевина. Как он встал и в тишине присмиревшего класса отчётливо сказал, что никто в своём уме не может обвинить тихоню вроде Кевина в краже у здоровяка Неля. Как учительница поджала губы и попросила его, Вигге Марсена, в школу без родителей в следующий раз не приходить.

- Она, наверное, думает, что я полный дурак, раз сказал ей такое, - удручённо говорит мальчик.

Шайн смотрит на него. И вдруг легко сообщает:

- Так это она, наверное, сама дурак. Ты не бойся. Ты всё хорошо сделал, так и надо.

Погрустневший было мальчик чуть улыбается.

Невесомая рука шайн касается его волос.

- Приходи, как станет грустно. И просто так тоже приходи. А сейчас иди домой. Всё будет хорошо.

Мальчик уходит.

Шайн гладит насекомого котёнка и шепчет-напевает ему на ухо, ласково улыбаясь:

- Из наших, смотри-ка, совсем-совсем из наших. Нам и защищать, если что.