***

Вокруг бассейна на крыше веселятся и танцуют люди. Диджей играет что-то незамысловато-заводное. Мы с Томми уже порядочно накидались шотами, мой айфон бесшумно загорается от непрерывно приходящих сообщений, подсвечивая голубым аккуратно разделенные прямо на экране дорожки порошка. Какая-то девочка делает Томми минет, когда я вернулась из бара, она уже стояла перед ним на коленях. Он крепко прижимает лицо девчонки к своему животу, держа ее за затылок, обращается ко мне.
-Тебе что-нибудь нужно? Я могу принести.
-Нет, ничего.
-Уверена?
-Абсолютно.
Девчонка бьет ладонью по руке Томми, требуя отпустить, и шумно вдыхает воздух, когда он освобождает ее рот.
-Дай свой телефон, пожалуйста.
Томми, не выпуская головы девочки, одной рукой достает из заднего кармана айфон. Я открываю редактор и бегло набрасываю текст, время от времени возвращаясь взглядом ко входу. Лифты то и дело распахиваются, выпуская на открытую террасу людей. Лица знакомые, с кем-то мы работали, кого-то я просто знаю, кто-то приветствует нас, мы обнимаемся. Встречаются и совсем новые, молодые, наивные, всё еще не потерявшие связи с внешним миром.
Наверное, самое сложное в нашей профессии - бросить попытки быть обычными людьми. Человек - социальное животное и осознание того, что ты никогда не впишешься в "нормальность" дается непросто. Со временем понимаешь, что для людей ты просто экспонат музея, дрессированная мартышка, раритет с диковинным уродством, к которому все бояться прикоснуться, чтобы не заразиться (болезнями, странностями). В начале пытаешься всеми силами преодолеть стену, отделяющую наш мир от остального. Но очень быстро убеждаешься, что ты теперь находишься за пределами уважения и понимания. Маньяку-убийце охотнее протянут руку, чем кому-то, раздевающемуся на камеру, и, уж тем более, тому, кто держит эту камеру.
Покой приходит на четвертом-пятом году в индустрии. Когда все бывшие друзья уже покинули тебя, обычно некрасиво, предав, унизив, изнасиловав (кого-то морально, кого-то физически). Когда уже понимаешь, что ты на той же стороне общества, где находятся наркоманы, воры, уличные попрошайки. К этому времени ты уже сталкиваешься со всеми самыми грязными проявлениями людской натуры. И понимаешь, что последнее, что ты хочешь - иметь дело с обычными людьми. Не потому, что ты выше, нет, даже не потому, что ты ниже, а потому, что это не реально, - это всегда заканчивается оскорблениями с той стороны: от тех, кто посмелее - явными, от тех, кто потрусливее - скрытыми.
У меня был период, когда я уходила из индустрии. Меня подстрелили, почти месяц я не могла держать камеру в руках, да что там камеру, я вилку не могла поднять. Я психанула и уехала в Италию. Мне все говорили, что это плохая идея, что лучше от этого не станет. Я даже вышла замуж за скрипача и целый год была "нормальной". Но нормальным людям очень сложно с нами. Память о том, кто ты и чем занимаешься будоражит их. Она заставляет людей переходить грань. Это был хороший опыт. Он позволил мне осознать, что именно для меня ценно, показал, что наши миры никогда не пересекутся. Нас не пригласят на день рождения детей, не пожмут руку, не позовут на семейный ужин, не вызовут неотложку, не предложат помощи.
Когда тебе уже становится без разницы на мнение кого-то из-за стены, приходят покой и чистота чувств: ты просто позволяешь себе быть такой, какая ты есть. Они всё равно смотрят оттуда, мечтают и ненавидят, они в ужасе, наша жизнь кажется им нереальной, неправдоподобной, ложной. Они не могут и не хотят поверить, в то, что мы действительно любим наше дело. Им приятнее думать, что нас принуждают, что мы несчастные, что мы делаем это ради денег или от безысходности, что, будь у нас шанс, мы бы тут же стали "нормальными" и "добропорядочными". Но этого не произойдет. Потому что те, кто так может, в индустрии дольше года не удерживаются. Те же, кто работает много лет, находится здесь по любви. Искренней любви к тому, что мы делаем. И к тем, кто это делает.
Двери лифта раскрываются и я вижу любимый профиль. Улыбаюсь, забывая всё, о чем я только что думала. Его путь до меня кажется вечностью - все эти мужчины и женщины, задерживающие его, несносны. Он целует меня, интересуется у Томми, как я себя вела. Они смеются. Энди выглядит очень уставшим.
В постели мягкие пряди его волос падают на мое лицо, щекочут губы и глаза.
-Представляешь, люди считают, что наша жизнь не реальная.
-Конечно, мы плод воображения. Мы не существуем в пространстве их координат. Мы живем только друг для друга. Ты переживаешь из-за этого?
-Нет. Просто думаю, что если бы ты был нереальным. Если бы я не пошла на свою первую съемку и осталась с той стороны. Если бы ты был послушным мальчиком и не пришел в порно. Если бы ничего этого не было.
-Оно было бы. Потому что должно быть.
-Ты мой мираж, моя галлюцинация. То, чего не может быть.
-Представь, а что если я умер тогда, и ты разговариваешь со мной только в своем воображении.
-Нет! Энди! Нет! Ты не можешь умереть! Ты не должен умирать! Это я умерла! Я столько глупостей наделала, Энди, я столько всего тебе не сказала, перед тем, как умереть, я должна была много-много раз повторять, пока тебе не надоело бы! Должна была остаться с тобой и не ехать на ту проклятую съемку, но это хорошо, что я поехала, потому что я умерла, а значит, что ты не вышел тогда к машине вместе со мной и остался жив! Я должна была ответить тебе в самый первый раз, что люблю тебя больше жизни. Я так надеюсь, что ты слышишь меня сейчас, что это не просто снится мне!
Я провожу рукой по его лицу, шее, целую его пальцы, глажу его тело, ладонью касаюсь того самого места под ребрами. И замираю.
Вся реальность вдруг разворачивается передо мной.
Я закрываю глаза, не в силах сдерживать слёзы.