***

Утро стало добрым для меня, когда я свалила от родителей. В четырнадцать отец потерял ко мне сексуальный интерес - я выросла и стала мерзкой для него. Мать не теряла интереса к побоям и издевательствам никогда. Единственное, что ее смогло остановить - континент и океан. И ее смерть. В четырнадцать моя жизнь уже не интересовала их - они очень искренне удивлялись, что я еще жива, если я заходила домой за книгами или одеждой, и не менее искренне желали мне сдохнуть побыстрее.
Сложно сказать, почему я не сдохла. Каким дерьмом мы только не убивались в школе и во ВГИКе - от копеечной палёной водки до какого-то лошадиного кетамина. Даже не помню, какой дури я не попробовала в жизни. Общаги всей Москвы были открыты для нас - от эмгэушной высотки до самой задрипанной хрущебы бауманки. Мы были для всех диковинным богемным миром - кино, театр, актеры, режиссеры, операторы. Нас ненавидели, считали шлюхами, презирали, завидовали, но продолжали общаться с нами, потому что это было престижно для них. А единственное, что мы хотели - халявной выпивки, секса и делать то, что хотим. Летом мы ездили в Сочи, в санаторий "Актер". Конечно, "зайцем", башляя охранникам за пропуск, жили в номерах друзей или просто бесконечно пили на пляже. Осенью мы просыпались на железнодорожной станции Таллина, не помня, каким образом мы вообще там очутились. Мы трезвели на улицах Минска, Киева, Екатеринбурга, пугая людей вопросами о нашем местонахождении и дате. И при этом мы каким-то чудом умудрялись снимать фильмы, музыкальные клипы, ТВ-программы и работать на площадках. Тупик этого существования был вполне понятен, когда приезжала бригада скорой "прокапать" кого-нибудь или вколоть метадона.
В девятнадцать я взяла фотоаппарат, получила турвизу в США и свалила. Возвращаться не собиралась - Штаты выглядели большими, я решила, что, в конце концов, буду ездить по стране, пока меня не депортируют. Я не искала заоблачной мечты, не стремилась за богатой или успешной жизнью, единственное, что я хотела: выбраться на свободу из удушающей ненависти и зависти окружающих, свалить подальше из их жизней, освободить их от своего присутствия. И всё-таки сначала умудрилась осесть в русском квартале ЭлЭя, который ничем не отличался от того мира, из которого я бежала. Я даже расстроилась и обиделась, на себя, на людей, на мир. А потом вспомнила, что ЛА - это не русский квартал, что там, за его пределами есть всё, что я хочу.
UCLA поставил всё на свои места - моё за камерой. Университетский кампус, забитый студентами всех рас и национальностей, начинал утро с амфетаминов и аддералла. Богатые дети приезжали из Беверли Хиллз и Бель Эйр на мерсах и бмв, с граммовыми пакетами порошка, заложенными между страниц конспектов. После вечеринок и тусовок нужно было привести себя в порядок, чтобы пережить лекции и занятия.
На Скид Роу у Росса утро начиналось с выстрелов и полицейских сирен, вспухающих пурпурными хризантемами в обдолбанном кислотой мозгу. И мучительного ледяного душа в пять утра, чтобы ехать на площадку, где мы будем целый день драться и ругаться, обсуждая как снимать фильм или клип.
Потом продюсер решил отправить меня по контракту в Италию и оказалось, что я не просто обладатель бесполезного российского паспорта, но я еще и не выездная, потому что все сроки по визам были давным давно просрочены. Продюсер закатил глаза и застонал в очередной, тысячный, наверное, раз "ну почему только вы с Россом мне приносите столько проблем". В Италию я не поехала. По контракту отправили Майка. А продюсер купил себе недвижимость в Лондоне и оформил ее на моё имя, и через несколько месяцев я стала обладателем английского гражданства "за вклад в экономику и недвижимость". Надо отдать должное, что это гражданство несколько раз спасало меня от серьезных арестов, а телефон консульства Великобритании у меня на быстром наборе. Меня даже дважды депортировали в Англию.
Утро с Брайаном начиналось с его голубых глаз. Такого банального, отвратительно-примитивного счастья, которое может стать основой любого дешевого бабского романа в мягком переплете. Эти утра были восхитительными, теплыми, нежными, полными всех возможных литературных штампов описания счастливой женщины в руках мужчины.
Потом утра стали начинаться с двух пар глаз - с голубых и с зеленых. Это была "русская рулетка" - каждое утро я просыпалась с предвкушением чьи же глаза я увижу перед собой - Энди или Брая. Даже спустя годы, зная запах обоих, привыкшая к их прикосновениям и объятиям, всё равно каждое утро радуюсь тому, что вижу только-только пробудившись.
Но однажды я всё перечеркнула. И почти два года утро начиналось с криков чаек на Большом Канале, просачивающихся сквозь ставни, со скрипичных пассажей из соседней комнаты, с крепкого ристретто, принесенного официантом из кафе по соседству. С тумана, аква-альты, гудков вапоретто, волн, слизывающих фрески со стен гостиной на первом этаже.
Первое утро с Брайаном и Энди после моего возвращения в США останется в памяти навсегда. Оно было не первым в ЛА тогда. Я просто боялась. Хотела оттянуть момент, когда станет понятно, что ничего исправить нельзя, что всё мной проёбано окончательно и бесповоротно. Снова проснуться между этими двумя мужчинами было самым восхитительным утром. Лучше наркоты, лучше хорошо снятого фильма, лучше секса. Как я плакала! За все два года и всю свою глупость, за всё предательство, за всю боль причиненную им двоим. Просто лежала, уткнувшись в грудь одного и ревела, а потом переворачивалась и продолжала у другого. 
Когда меня, Росса, Майка и Энди арестовали в очередной раз, адвокаты не смогли убедить прокурора, что депортация не обязательна. После третьей въезд в США был бы закрыт навсегда. Нас предупредили за неделю до суда. Энди предложил пожениться: "Просто брак по расчету. Ничего серьезного. Всем будет удобнее". Насколько это "не серьезно" для него я поняла только в день, когда мы собирались ехать в муниципалитет Вентуры заключать брак. Он достал кольца. В очередной раз я осознала, насколько я тупая и насколько я его недостойна. Полдня я ездила по Лос-Анджелесу в поисках свадебного платья. На меня смотрели как на дуру - свадьбы готовятся за многие месяцы до церемонии. Брать платье в голливудской костюмерной мне не хотелось абсолютно. Шторм разрывал февральский город ветром, почти все магазины были закрыты, я опаздывала, но решила, что должна приехать его невестой. Единственное белое платье я нашла в витрине бутика Рика Оуэнса и оно не продавалось, оно было не готово, чего-то там не хватало, молний, крючков или еще чего. Я на коленях умоляла менеджеров продать его, пока Рик не вышел из мастерской и сам зашил платье прямо на мне. А вечером Энди пришлось разрезать его ножницами, чтобы снять. Я опаздывала почти на час, писала ему сообщения, оставляла на голосовой, что приеду обязательно, молила всех богов, чтобы он дождался. Мы надевали кольца только один раз - в первую брачную ночь. После всех лет, проведенных вместе, эта ночь всё равно была особенной.
Только спустя несколько лет я узнала, что Брайан и Энди обсуждали этот брак и он тогда уступил меня Энди. Когда Брайан рассказал об этом, я открыла ящик возле кровати, где все эти годы лежали наши кольца, достала и надела на его руку обручальное кольцо. Каждый раз, когда я вижу это кольцо на его пальце, мое сердце сжимается. От нежности, от грусти, от любви, от благодарности. Меня часто спрашивают, кого я бы выбрала, если бы они оба пришли. Я не смогла бы выбрать. Это выше моих сил. Поэтому каждое утро у меня по-прежнему начинается с зеленых и голубых глаз.