«Культура отмены», которая была всегда

Почему «культуру отмены» принято относить к новой этике, хотя на нее можно взглянуть и как на новую сборку старых практик: тогда в ней можно увидеть и колониализм, и викторианскую мораль, и роман Льва Толстого

Мишель Фуко, влиятельный французский мыслитель, обвинен в сексуальных преступлениях. Уголовное преследование звезде французской теории не грозит, поскольку в 1984 году он умер от СПИДа. Обвинения были озвучены Ги Ларсоном, интеллектуалом не столь влиятельным, зато живым и памятливым: он заявил, что 50 лет назад Фуко насиловал арабских мальчиков на кладбищенских камнях в Тунисе.

В свое время между Ноамом Хомским и Фуко состоялись дебаты, после которых Хомский назвал своего оппонента абсолютно аморальным человеком, настолько далеким от привычных норм нравственности, что его можно было бы записать в некий особый вид, отличный от Homo sapiens. В этом смысле выдвинутые обвинения Ларсона выглядят достаточно дико, чтобы интеллектуальная общественность поверила и среагировала в тональности «Этот мог». Как написал один из участников обсуждения в твиттере, «How very Foucauldian of him». Однако начавшаяся было процедура «отмены» философа забуксовала и ушла в сторону юморесок.

Другая картина «культуры отмены»: 13 апреля этого года американская Академия наук начала процесс изгнания из своих рядов двух ученых, обвиненных в многолетнем харассменте. Это первый случай за всю 158-летнюю историю организации, до этого статус академика давался пожизненно. Тут важно, что подозреваемые ученые распускали руки не сейчас и не два-три года назад, а примерно в одно время с приключениями Фуко в Тунисе.

Третья картина культуры отмены — 17 апреля стало известно о смерти 35-летнего британского хореографа Лиама Скарлетта (причина смерти до сих пор официально не озвучена, но представители театрального мира уверены в том, что это был суицид). В 2020 году группа танцовщиков Королевского балета Ковент-Гардена обвинила его в непристойном поведении. Хотя внутреннее расследование не нашло доказательств этих обвинений, достаточных для обращения в суд, руководство балета все-таки решило Скарлетта уволить. 16 апреля 2021-го, за день до сообщения о смерти Скарлетта, стало известно, что Королевский театр Дании отменил постановку балета «Франкенштейн»: члены труппы обвинили приглашенного хореографа в неподобающем поведении в 2018–2019 годах.

Три картины: «отмена» мертвого, «отмена» пожилых и «отмена» молодого, предположительно ставшая причиной его смерти. Понятно, отчего «культуры отмены» можно опасаться и даже ее ненавидеть. Однако ее нельзя свести к односложному описанию, поместить его на транспарант и выходить на демонстрацию — не важно, в поддержку или в знак протеста.

«Культура отмены» как ⁠колониализм

В первой картине ⁠обвинения предъявляются мертвому французу: обвинения серьезные, а реакция юмористическая. Быть ⁠французом для Фуко ⁠здесь оказалось важнее, чем быть мертвым ⁠— смерть не ⁠помешала Майклу Джексону пройти через процедуру «отмены». Вековые ⁠традиции французского легкомыслия оберегают статус Фуко лучше любых памятников и научных званий. Сама же французская мысль так плотно вписана в культуру глобального Запада и одновременно настолько влиятельна, что кэнселинг не смог сработать. Если Фуко «отменяют» в Бостоне, но не в Высшей нормальной школе, то выходит какая-то нелепица, а не кэнселинг.

Вторая картина, с академиками и, например, Ричардом Докинзом, подчеркивает тезис про важность англоязычности. Ученых лишают почетных грамот, невзирая на заслуги, потому что они связаны с американской или шире, с англофонной публичной сферой — им негде укрыться и получить поддержку. Фуко как атлант припадает к французской земле и черпает из нее силы, поэтому глобалистскому Гераклу новой этики его не одолеть. Американская же мать-земля сурова, ее пропитали пот и этика белых протестантов, поэтому Докинза, несмотря на его кенийское происхождение и оксфордский акцент, она непременно расшибет.

Это важно — в новой этике есть многое от старого колониализма. Китайское правительство может давить оппозицию, а китайские фабрики могут использовать совершенно неэтичные формы трудовых отношений — и это нельзя никак «отменить», наоборот, китайские акторы будут заставлять англоязычный интернет приносить извинения. Французы могут позволить себе дать премию Роману Полански. Эти культурные рынки достаточно богаты, чтобы иметь внутренний распорядок. А если человек представляет Румынию или Парагвай? Тогда он должен ориентироваться на рынок глобальный, а значит — англоязычный.

Наконец, трагедия Скарлетта (если предположить, что самоубийство все-таки имело место) показывает еще один важный аспект этого феномена — наказание следует не за сам факт проступка, а за его обсуждение. Наказание остается на усмотрение некоего актора-бюрократа, который может проявить волю к сопротивлению общественному мнению или таковой воли не обнаружить и решить дело в формате «как бы чего не вышло». Смерть фигуранта для бюрократического актора — исход позитивный: он погиб за пределами сферы ответственности вверенной ему территории.

«Культура отмены» заставляет интеллектуалов Запада писать воззвания, а патриотов Евразии — манифесты. И те и другие ведут себя так, будто это дело новое и несущее в себе опасность. Однако обе стороны драматизируют напрасно, поскольку «культура отмены» есть обычай давний и даже традиционный.

Феноменология отмены по Толстому

В чем состоит социальный механизм «культуры отмены»? Брюно Латур, французский интеллектуал, далекий от фукианских фокусов, в своей «Пересборке социального» советует социологам читать больше художественной литературы, потому что литературный сюжет схватывает суть социального феномена лучше академического описания. В этом смысле лучшим учебником по «культуре отмены» будет «Анна Каренина».

В чем вина Анны Карениной перед обществом? Анна изменяет мужу и делает это вызывающе публично. Ее подруга, Бетси Тверская, тоже изменяет своему мужу, что не является секретом для светского общества — но измену княгини Тверской нельзя обсуждать иначе, кроме как в формате сплетни. Когда лошадь Фру-Фру ломает спину, а Вронский падает и Анна теряет сознание — это публичная декларация, которую в формат сплетни спрятать невозможно. Анна теряет лицо, потому что заставляет общество заметить свою измену публично.

Текст Толстого позволяет выделить главные составляющие кэнселинга:

1. Атаке подвергается медийная персона — в случае Карениной медиа являются места светских сборищ вроде театра, ипподрома или аристократической гостиной.
2. Анну наказывают не за сам проступок (измену мужу), а за необходимость публичной реакции на этот поступок. Алексей Каренин взбешен не тем, что Анна ему изменила, а тем, что она не считает нужным это скрывать.
3. Результатом атаки становится «деплатформинг» — Анну не принимают, ее никто не посещает, она не может зайти в гостиные, а в театре вокруг нее образуется поле пустоты, Бетси Тверская отказывает ей от дома и так далее.

Безвольный шалопай Вронский тяготится обществом Анны, потому что она отравляет его карьерные виды. Оставшись в одиночестве, Каренина не находит иного пути, кроме пути железнодорожного.

Толстой вскрывает самую суть — обществу нет дела до конкретного проступка. В обществе всегда есть консенсус, что каких-то вещей не существует или что эти вещи существуют только в обществе неприличном, где-то высоко в горах и не в нашем районе. Например, викторианское образованное общество делало вид, что не существует секса, отчего у художника Джона Рескина, который обществу в этом деле доверился, в первую брачную ночь случился нервный шок. В Британии притворялись, что гомосексуальности не существует, поэтому заявившие о своей ориентации публично Оскар Уайльд и Алан Тьюринг были «отменены»: Уайльд заключен в тюрьму, Тьюринга кастрировали. Их вина состояла не в самом факте гомосексуальности, а в невозможности игнорировать их каминг-ауты.

Правила поведения в общественных местах

Эрвин Гоффман стал звездой социологии благодаря своим исследованиям статуса, этикета и неписаных правил поведения в общественной жизни. Он убедительно показал, что истинной причиной, по которой людей помещают в психиатрические лечебницы, является вовсе не стремление общества их вылечить. Социум желает изолировать и наказать тех, кто ведет себя странно.

Общество готово с пониманием отнестись, если человек кого-то убьет, но не сможет вынести, если этот же человек начнет размазывать свои фекалии по лицу. Когда такие сомнительные бьюти-процедуры совершаются за закрытыми дверями и не в публичном пространстве, это еще ладно — нас волнует только невозможность проявить вежливое невнимание. Иными словами: мы знаем, что все знают, что мы знаем, что гражданин обмазался калом и сидит довольный. Получается, что просто промолчать уже нельзя, нам надо комментировать.

Гоффман сформулировал свою теорию как драматургический подход к анализу повседневной коммуникации: участник общения всегда контролирует, какую роль он сейчас играет и в каком окружении. Одно дело, когда коммуникация происходит на ближнем плане, другое — когда общение ведется за кулисами. На сцене человек может говорить о дружбе народов в СССР (а сценой может быть и разговор с коллегой на перекуре), за кулисами этот же персонаж будет жаловаться, что «жиды русскому человеку жизни не дают».

К такой системе все привыкли, и все находили ее органичной. Сломалось все с приходом социальных сетей. Теперь выходит, что уже нет никакого заднего плана — каждый стал медийной персоной, каждый теперь сидит в салоне Бетси Тверской, и слова каждого постоянно записываются.

Цифрокняжий суд и кибер-инквизиция

Жизнь в тотальном цифровом паноптикуме можно было бы назвать оруэлловским кошмаром, но вообще говоря, это дело привычное. Жизнь в советской коммуналке или жизнь в русской деревенской общине подразумевает постоянное наблюдение со стороны сообщества. Будет ли высший свет «отменять» падшую женщину, или толпа селян придет «отменять» мельника Селифана за ворожбу, или афиняне решат удалить Сократа за троллинг — это «отмена» горизонтальная, люди решают этот вопрос промеж себя.

«Культура отмены» в современном ее изводе все чаще апеллирует не к другим людям, а к алгоритмам платформ. Ревью бомбинг (массированное снижение оценки по предварительному сговору), спам репорты, дизлайки, вывод хэштегов в топ и другие цифровые инструменты позволяют сократить делопроизводство и сразу перейти к этапу побивания камнями. Очевидно, что дело тут совершенно не в этике, то есть в рассуждении о добре и зле, а скорее в попытке монетизации социального потока.

Журнал «Будущее» уже писал о том, что современный горожанин более похож на цифрового холопа, чем на свободного гражданина полиса. Сетевые феодальные структуры устроены таким образом, что заставляют своих крепостных как можно больше работать — ставить лайки, ретвитить, генерировать и пересылать контент. Часть собранного урожая больших данных достается избранным юзерам, которые проявили наибольшее усердие, — они получают свою небольшую аудиторию и становятся своего рода деревенскими старостами или мелкопоместными дворянами. Определенный тип юзеров, тип амбициозный и предприимчивый, всегда будет искать возможности прирасти социальной земелькой. В этом смысле не так важно, откуда приходит аудитория — через видео для школьников, кулинарные советы или через мероприятия по охране морального правопорядка.

Ги Дебор и ситуационисты, описывая общество спектакля, ввели понятие рекуперации — механизм адаптации и перехвата всякой освободительной повестки капитализмом. Че Гевара на футболке, панк-рок концерт на стадионе, памятник Ленину в каждом райцентре как имперский символ (ситуационизм не видит разницы между советским и капиталистическим спектаклем). После своего появления «культура отмены» была немедленно рекуперирована капитализмом платформ.

Хамское поведение, домогательства и дебильные шутки будут исчезать из офисов, международные корпорации наймут специалистов по этике, рабочие отношения будут ровными и спокойными — просто потому, что это хорошо для бизнеса. Фуко известен не только аморальностью, но и проницательным исследованием наказаний. Он доказал, что отмена средневековой жути с четвертованием и введение гуманной пенитенциарной системы — процесс не столько этический, сколько рациональный.

Капитализм стремится обратить в товар любые объект или действие — футбольный матч, вид на Темзу, старую картину. Нетерпимость общества к некоторым явлениям становится таким же товаром, из которого извлекается прибыль. «Отменить» обвиненного в трансфобии в твиттере Докинза — это как сделать фото рядом с Пизанской башней: сними, как будто я ее толкаю.

Сancel culture в России

Николая Лескова в ряд великих русских писателей включать не принято, хотя по литературному своему таланту он во многом равен Толстому и Достоевскому — так по крайней мере считал нобелевский лауреат Томас Манн. Лескова принято ставить в ряд писателей второй категории, потому что Лескова «отменили». В романе «Некуда» он весьма ядовито, хотя и не без сочувствия, прошелся по либералам своего (1860-е) времени. Особенно смехотворной у него вышла фигура писательницы Евгении Тур, занимающей позицию тогдашней Екатерины Шульман. После выхода романа общественность учинила скандал: критик Писарев обвинил Лескова в сотрудничестве с охранкой и велел выкинуть из русской литературы. В советские учебники литературы Лесков попал только благодаря Горькому, который контрабандой протащил туда «Левшу».

Лесков — это исключение. Его «отменило» общество, и Лесков такой один, он опытный образец. После революции все эти идеи либеральной общественности («мы будем ходить в простой одежде, есть простую пищу») были рекуперированы советским проектом, и «отмена» медийных персон развернулась на индустриальной основе.

Поэтому постсоветскому человеку «культура отмены» не нравится — она напоминает ему про войну. Исчезающие с фотографий наркомы, указание вырезать страницу из энциклопедии со статьей про Берию, приглашение зайти к следователю просто пообщаться — это не забылось. Ненависть к «новой этике» и вообще резкий уклон вправо (о котором «Будущее» тоже уже писало) возникают отчасти и как следствие ПТСР — взрыв хлопушки из твиттера заставляет русского человека бросаться на землю, как в «Операции Ы» фронтовик Федя (сыгранный фронтовиком Смирновым) залегает под «обстрелом» из отбойного молотка.

Современная Россия — страна, где мораль всегда определяется государством. В 2001 году школьницы могли целоваться во славу ЛГБТ на сцене в Кремле, а в 2021 это уже совершенно недопустимо. «Культура отмены» в России невозможна, поскольку русское общество пронизано нигилизмом, нет таких вещей, которые нельзя было бы обсудить публично, а все, что неэтично, определяет государство — о том ему, боярину, ведомо. В каждом русском городе стоит памятник как будто Ленину, а приглядишься — ба, да это же Фуко!