Чем рантье от капитала лучше рантье от социальных пособий?

Целью книги «Социальное неравенство. Альтернативный взгляд» (готовится в выходу в издательстве «Альпина ПРО») является желание автора, экономиста и публициста Дмитрия Некрасова, заставить читателя задуматься о справедливости укоренившейся в общественном мнении критики неравенства как безусловного препятствия на пути экономического процветания и социального процесса. Автор призывает «не считать аксиомой то, что требует подтверждения в каждом конкретном случае» и исходя из «очень простого и обыденного тезиса: все хорошо в меру» развивает идею о том, что «стремление достичь излишнего равенства ведет к уменьшению общего благосостояния». В выбранной нами главе Некрасов рассматривает некоторые издержки экономического неравенства, масштаб которых, на его взгляд, заметно искажен в массовом сознании. Публикуем ее фрагмент.

Данная книга не ставит задачей подробное рассмотрение или оспаривание всех возможных механизмов негативного влияния экономического неравенства на различные сферы общественной жизни. Некоторые из подобных механизмов не вызывают сомнений даже у меня. Например, очевидно, что доходы родителей в целом влияют на неравенство возможностей детей получать образование и их доступ к социальным лифтам, поэтому высокий уровень неравенства может способствовать тому, что талантливые дети из бедных семей не смогут в полной мере реализовать свой талант на пользу общества, а бесталанные из богатых окажутся на руководящих позициях и будут принимать не оптимальные для системы решения. Об этом и других реальных негативных последствиях неравенства найдется кому рассказать и без меня. Мое внимание будет сосредоточено лишь на тех связанных с экономическим неравенством проблемах, негативное последствия которых, на мой взгляд, сегодня переоценено.

Проблема элитного сверхпотребления

Под сверхпотреблением ⁠я понимаю подчеркнуто нерациональное ⁠использование ресурсов ради демонстрации социального статуса. В крайних формах ⁠оно выглядит как ⁠кидание золотых кубков в море после тоста, ⁠растворение в вине ⁠жемчуга, строительство дворца изо льда русской царицей Анной ⁠Иоанновной или намеренное сожжение дворца в качестве развлечения на празднике Петром Великим. В умеренной современности сверхпотребление чаще выражается в больших яхтах, роскошных автомобилях и прочих расходах, которые выглядят особенно несправедливо в сравнении с тем, как много голодающих детей Африки можно было бы накормить на эти деньги.

Именно сверхпотребление, как правило, вызывает наиболее сильную негативную реакцию со стороны большинства населения. То есть, помимо, собственно, подчеркнуто нерационального расходования ресурсов, сверхпотребление негативно влияет на всеобщее благосостояние и через такие механизмы как рост социальной напряженности и так далее.

Тем не менее и в этом случае существует несколько важных оговорок:

1. Сверхпотребление не является прерогативой богатых и, более того, даже функцией от богатства. Множество богачей живут подчеркнуто скромно, в то время как отдельные представители среднего класса часто из кожи вон лезут, чтобы пустить пыль в глаза демонстративным потреблением элитных товаров или услуг, часто в долг.

У Броделя очень ярко описана ситуация, когда в XV-XVIII вв. в Западной Европе параллельно сосуществовали два мира: в Голландии, Венеции и торговых городах Франции среди богатых людей было принято одеваться на улице максимально скромно, да и дома среди многих купеческих фамилий считалось дурным тоном проявлять излишнюю роскошь. В то же время при дворах французского и английского королей дворянство, которое зачастую было во много раз беднее описанного выше купечества и обременено огромными долгами, подчеркнуто разбрасывало деньги, ведя демонстративно расточительный образ жизни.

Никто не мешал купцам купаться в роскоши, а дворянам быть экономными. Тем не менее одни брали в долг, чтобы спустить деньги на наряды и карточные игры, другие воздерживались от демонстративных трат, будучи во много раз богаче (в обеих стратах, безусловно, встречались разные стратегии поведения, я говорю о преобладающих).

В современной Скандинавии среди богатых людей в целом считается дурным тоном акцентировать внимание на своем финансовом благополучии, а в странах Персидского залива или России 1990–2000-х гг. и среди богатых, и среди тянущегося за ними среднего класса, напротив, считалось правильным изо всех сил демонстрировать потребление элитных товаров сверх своих объективных возможностей. Следует отметить, что в России данная социальная норма стала менее ярко выраженной в 2010-е гг.

Таким образом, издержки сверхпотребления связаны не столько с самим фактом наличия имущественного неравенства, сколько с культурными и социальными установками, позволяющими либо поощряющими демонстрацию этого неравенства. Очевидно, что если бы имущественного неравенства не было вовсе, то никто и не смог бы его проявлять столь расточительным способом. Однако при одинаково высоком уровне фактического неравенства легко могут существовать как общества, в которых демонстративное потребление богатых считается нормой и на него расходуется значимый процент ВВП (Франция XVII-XVIII вв., Россия второй половины XVIII в. и начала XXI в., современные монархии Персидского залива), так и общества, демонстративное потребление в которых распространено меньше и социально осуждаемо (Голландия Нового времени, современная Скандинавия).

Это означает, что вопрос минимизации сверхпотребления лежит скорее в области культуры и в меньшей степени государственной политики (хотя прогрессивное налогообложение элитного потребления можно всячески приветствовать), нежели в области фактического неравенства в доходах или во владении капиталом.

2. Можно рассматривать сверхпотребление не как абсолютное зло, которое следует исключить из жизни любым способом, а как неизбежные издержки более эффективной организации экономической системы. К примеру, в СССР расходы на сверхпотребление в рамках экономики были крайне незначительны. Даже партийная элита по мировым меркам жила весьма скромно, а возможности теневых цеховиков или представителей преступного мира конвертировать деньги в приобретение потребительских благ элитного уровня были ограничены. Однако советская система в целом оказалась экономически малоэффективной. Потери от ограничения предпринимательской инициативы для системы в целом были на порядок больше, чем любая возможная экономия общественных ресурсов на сверхпотреблении элит. Возможность сверхпотребления, а также перспектива передать эту возможность своим детям является мощнейшим стимулом к труду и инновациям. Очень многие граждане СССР, которые были потенциально способны внести в развитие экономики серьезный вклад, зарабатывая свое право на сверхпотребление, вместо этого праздно проводили время, ибо уровень их реального потребления в рамках данной экономической системы очень мало зависел от приложенных ими усилий, а соответственно, отсутствовали и стимулы такие усилия прилагать.

3. Дом на Лазурном Берегу может быть продан за несколько сот миллионов долларов, однако себестоимость собственно строительства подобного дома измеряется единицами миллионов долларов. Разница между ценой и себестоимостью объясняется исключительно тем, что многие богатые люди хотят иметь дом в определенных районах Лазурного побережья, и как следствие там формируются астрономические цены на землю. Стоимость антиквариата, предметов искусства или крупных бриллиантов определяется не тем, что человечество потратило огромные физические ресурсы на их создание, а их редкостью и тем, что состоятельные люди стремятся обладать именно этим предметом.

Даже в наиболее осязаемых секторах роскошного потребления типа украшений или супердорогих автомобилей, заметной составляющей их себестоимости являются не груды золота и миллионы человеко-часов, а символический капитал. Себестоимость складывается из участия в рекламе моделей и знаменитостей, содержания бутиков на дорогих торговых улицах, стоимость аренды на которых высока по тем же причинам, что и стоимость дома на Лазурном Берегу, и других подобных вещей, которые сложно напрямую сопоставлять с ресурсами, расходуемыми для производства товаров массового спроса.

Необходимо понимать, что отказ миллиардера от покупки часов за миллион долларов автоматически не создаст несколько тысяч лишних тонн зерна для африканских детей, равно как отказ от строительства дома на Лазурном побережье не может быть прямо конвертирован в строительство тысячи домов для среднего класса в французской глубинке. На тысячу домов для среднего класса уйдет в 100–200 раз больше бетона, металла и человеко-часов работы, нежели на роскошный особняк на Лазурном Берегу. Хотя рыночная стоимость подобного особняка может при этом равняться рыночной стоимости указанной тысячи домов.

4. Массовое сознание, как правило, сильно переоценивает масштабы роскошного сверхпотребления. Приведем несколько цифр для сравнения: Оборот сети Wallmart за 2019 г. составил 514 млрд долларов. Столько недорогих товаров продает пусть и крупная, но одна сеть магазинов «для всех» из нескольких тысяч существующих в мире. Продажи компании «Тойота», производящей автомобили для среднего класса, составили в 2019 г. 273 млрд долларов, а корпорации Apple — 266 млрд долларов.

За 2019 г. мировой рынок яхт составил 6,5 млрд долларов, выручка от продажи автомобилей всемирно известной марки «Ламборджини» — 1,8 млрд евро, «Феррари» — 3,8 млрд евро. Всего в 2015 г. во всем мире было продано 28500 новых автомобилей суперлюксовых брендов («Феррари», «Бентли», «Роллс-ройс», «Ламборджини», «Мазератти»,«АстонМартин» и прочее). Даже если предположить среднюю цену одной подобной машины в 400 000 долларов (а большая часть указанных машин находится в диапазоне 200000–300000, поэтому даже с учетом машин дороже миллиона, такая средняя цена кажется сильно завышенной), то общий объем продаж этих автомобилей составил около 11 млрд долларов или в 25 раз меньше, чем выручка одной только «Тойоты».

Весь рынок личных товаров роскошного потребления (часы, драгоценности, сумочки, алкоголь, косметика элитных брендов и прочее) составил в 2019 г. 281 млрд евро. И очевидно, не весь этот объем потребили супербогачи. Большую часть дорогого алкоголя и косметики, а также ювелирные изделия нижнего ценового сегмента элитных брендов потребляют в первую очередь представители верхнего среднего класса.

И здесь снова следует напомнить, что большая часть из стоимости данных люксовых брендов приходится не на затраты физических ресурсов, которые могли бы быть перераспределены от роскошного потребления к голодным детям Африки, а на оценку символического капитала, часто созданного исключительно тем фактом, что другие богатые «носят это» или «хотят владеть этим». Доля реальных ресурсов (материалов, человеко-часов труда) в создании элитных товаров сильно меньше, чем в среднем по экономике.

Если бы нам удалось какими-то административными методами пресечь элитное потребление и перераспределить ресурсы на помощь голодающим детям Африки, объем такой помощи, выраженной в тоннах продовольствия, был бы в несколько раз меньше, чем можно было бы предположить из ценового выражения рынка элитных товаров.

Строгая статистика, позволяющая оценить объемы мировых ресурсов, расходующихся на элитное сверхпотребление, отсутствует, равно как и строгая граница между товарами элитного потребления и товарами для верхнего среднего класса. Но если исходить из логики, что «БМВ» — это в пределах нормы, доступной верхнему среднему классу, а «феррари» — сверхпотребление, что полет бизнес-классом в пределах нормы, а частный самолет — сверхпотребление, а также считать в качестве расходов лишь произведенные в этом году элитные товары, оказанные элитные услуги и построенные элитные дома (без учета оборота ранее созданных произведений искусства, недвижимости или автомобилей), то со всеми максимальными допущениями вряд ли получится насчитать даже 1% мирового ВВП, приходящегося на сверхпотребление (причем на этот 1% мирового ВВП расходуется в разы меньше человеко-часов работы и материальных ресурсов в физическом выражении, нежели на любой другой 1% мирового ВВП — слишком велика доля стоимости брендов в цене товаров и услуг). Однако это довольно лукавая арифметика, и вполне допустимо, что исследователь с другими идеологическими установками при желании сможет насчитать и 2%, а при особой изобретательности даже 3% ВВП, т. е. выйдет на объем ресурсов, сопоставимый с мировыми военными расходами.

И это сравнение очень показательно. Зачем человечество вообще тратит деньги на военные нужды? В целом потому, что так исторически сложилось, что некоторые группы людей, всевозможными способами захватившие власть в разных географических точках, боятся и не доверяют друг другу. С точки зрения человечества в целом никакого рационального объяснения, зачем нужны военные расходы, не существует. В то время как меньшие по масштабу расходы на сверхпотребление можно рассматривать как плату за эффективную работу экономической системы.

Другая цифра для сравнения: расходы на обеспечение общественного порядка (полиция, тюрьмы, суды) составляют порядка 1,7% ВВП в ЕС и 2% ВВП в США, без учета частных расходов на охрану и безопасность, не говоря уже о юридических услугах (если суммировать все это по максимуму, можно достичь 5% ВВП). Данные расходы по сути своей представляют плату за негативные стимулы против нарушения установленных правил. Если представлять сверхпотребление в качестве платы за создание позитивных стимулов к труду, то реальные объемы расходуемых на него ресурсов кажутся удивительно скромными.

Таким образом, в целом следует отметить, что: 
а) объективные издержки на сверхпотребление, которые несет экономическая система, сильно преувеличены в общественном сознании; 

б) главные негативные последствия сверхпотребления носят больше моральный (раздражение основной массы населения), нежели экономический характер; 

в) наиболее эффективные способы ограничения сверхпотребления относятся скорее к плоскости общественной морали и культуры, нежели к вопросам экономической политики; 

г) даже если принять за аксиому предположение, что в экономических системах, базирующихся на высоком неравенстве, издержки сверхпотребления выше, чем в обществах, построенных на иных принципах, можно воспринимать их как плату за создание более эффективных стимулов, позволяющих обществу в целом жить более благополучно. И эта плата удивительно скромна.

Проблема рантье

Одним из жупелов для борцов с неравенством является прослойка рантье — богатых бездельников, прожигающих жизнь на модных курортах. Это картинка особенно контрастно смотрится на фоне честных трудяг, едва сводящих концы с концами.

С точки зрения объективных экономических издержек общества данная проблема крайне незначительна и сводится лишь к тому, что небольшой процент населения (рантье) не вовлечен в процесс производства реальных благ, а живет за счет доходов с унаследованных активов. Однако подобный факт вызывает раздражение как вопиющий пример социальной несправедливости, а потому за последние 200 лет о вреде праздных было написано столько книг, и этот образ настолько прочно вошел в массовую культуру и сознание, что мне сложно обойти его вниманием.

В 1899 г. Веблен Торстейн написал книгу «Теория праздного класса», в которой среди прочего обосновал паразитическую сущность и экономическую ненужность рантье (богатых и праздных в целом). И хотя за последние 120 лет экономическая реальность радикально изменилась, тезисы данной книги до сих пор совпадают с представлениями о жизни заметного большинства населения.

Современный разговор про рантье необходимо начать с вопроса о том, кого мы, собственно, понимаем под этим понятием и как отделить рантье от советского термина тунеядец? Напомню, что в СССР любой здоровый неработающий человек трудоспособного возраста назывался тунеядцем и мог получить за безделье реальный тюремный срок.

Если начать с простого определения неработающих здоровых людей трудоспособного возраста, то мы увидим, что самой большой группой подобных людей в развитых странах окажутся домохозяйки. В частности, в США 14,3% всех женщин в возрасте от 25 до 54 лет не работают и не пытаются трудоустроиться по причине того, что заняты домашними обязанностями. Понятно, что воспитывать детей — это большой труд, но далеко не у всех домохозяек есть дети, и тем более маленькие дети. В СССР большинство таких женщин могли бы судить за тунеядство. А множество других женщин, имеющих детей, находят время, чтобы работать.

Второй по численности категорией неработающих трудоспособных окажутся безработные, получающие пособия от государства. Понятно, что большая часть безработных искренне стремится найти работу, однако, особенно в Западной Европе, существует достаточно большая категория людей трудоспособного возраста, сознательно живущих на социальные пособия и не предпринимающих реальных усилий для того, чтобы куда-то устроиться. Число подобных людей измеряется единицами процентов от трудоспособного населения. Что интересно, многие левые активно ратуют за введение безусловного базового дохода, который очевидным образом увеличит долю населения, живущего на ренту от государства.

Отдельно стоит выделить группу т. н. структурных безработных, которые не всегда зарегистрированы как безработные и необязательно получают социальные пособия. Довольно распространенными примерами такого рода являются люди среднего возраста, успевшие в прошлом поработать на средневысоких управленческих позициях или в качестве высококвалифицированных специалистов. По разным причинам они сегодня не могут трудоустроиться на аналогичную позицию и работать с потерей уровня иерархии или квалификации не хотят. Сделанные ранее накопления, работа супругов, ожидание пенсии или текущие социальные пособия позволяют им не работать, где придется, а работу предыдущего уровня оплаты и квалификации им, возможно, уже не суждено найти. Стоит ли их считать рантье или тунеядцами?

Несомненно, обличающие рантье сторонники всеобщего равенства имеют в виду совсем не безработных и не домохозяек, поэтому давайте пройдемся по иерархии доходов несколько выше.

Юрист или бухгалтер, получающий зарплату выше среднего по экономике, в возрасте 40 лет решает, что хочет поменять образ жизни. Сдает в аренду свою квартиру в Нью-Йорке или Париже и переезжает куда-нибудь на Бали или Гоа, чтобы наслаждаться серфингом или просто ничего не делать. Такую социальную стратегию обычно называют дауншифтингом. Подобный человек не богат, доходов со сдачи квартиры и накоплений не хватило бы ему на достойную жизнь в развитой стране, однако уровень цен Гоа вполне позволяет ему жить без особой нужды в свое удовольствие. Законодательство СССР назвало бы подобного дауншифтера тунеядцем и приговорило к тюремному заключению.

Идем далее. Средней руки предприниматель в 50 лет после десятилетий рискованного бизнеса и ненормированного графика работы продал за несколько миллионов долларов созданную им компанию, купил домик в деревне и завел семью (раньше просто времени не было). Решил посвятить «золотую осень» своей жизни воспитанию детей. Шахтеры или летчики в соответствии с законом выходят на пенсию раньше других профессий, ибо работа вредная. Работа предпринимателя вряд ли полезней для здоровья.

Понятно, что такого предпринимателя, помимо советского законодательства, осудили бы и многие современные левые. Однако это тоже не настоящий рантье, все-таки сам заработал и в деревню уехал. Настоящие рантье с детства палец о палец не ударили, их основной тип занятий — на «феррари» в казино.

Проблема в том, что статистика развитых стран никакими способами измерений в принципе не может обнаружить в современной экономике сколько-нибудь заметной прослойки «настоящих рантье». Начнем с того, что средний возраст получения наследства, например во Франции, составляет 50 лет. Что сильно затрудняет соответствие условию «не работать с детства». И состоятельные родители, и общество в целом ожидают от богатых наследников учебы и построения самостоятельной карьеры.

Стратегия «с детства не работать» социально осуждаема и просто не модна. Молодые отпрыски богатых фамилий и правда иногда ездят на дорогих автомобилях в казино, однако параллельно учатся в престижных университетах, затем трудоустраиваются (в развитых странах преимущественно не в бизнесе родителей) и строят карьеры. Очевидно, что социальный капитал родителей способствует ускоренному карьерному росту детей, но до получения наследства в 50 лет в среднем, наследникам приходится довольно долго самостоятельно работать.

Если отталкиваться от исследований неравенства, сделанных левым экономистом Пикетти, то можно увидеть, что и среди 10% богатых и среди 1% самых богатых в развитых странах трудовые доходы сильно превышают доходы от капитала. Для того чтобы выявить долю населения, у которых доходы от капитала в среднем превышали трудовые, мы должны переместиться в зону 0,1% самых богатых людей, т. е. к каждому тысячному. Для выделения той части, у которой доходы от капитала бы превышали совокупность трудовых и смешанных доходов, следует сместиться в диапазон от 0,05% до 0,01% самых богатых (т. е. от каждого пятитысячного до каждого десятитысячного). Только в этой исчезающе незначительной группе преобладают состоятельные люди с основным доходом, получаемым от капитала, однако и среди них подавляющая часть работает.

Лишь 15% от всех живущих в США миллионеров унаследовали состояние, остальные заработали его сами. При этом подавляющее большинство из этих 15% наследственных миллионеров всю жизнь трудились. Уровень доходов обладателей 1% самых крупных наследств сегодня примерно равен уровню дохода обладателей 1% самых больших зарплат, в то время как течение XIX — начала ХХ вв. доходы 1% самых богатых наследников превышали уровень доходов обладателей 1% самых больших зарплат в 2,5–3 раза .

Таким образом, можно смело утверждать (если мы говорим о развитых странах, а не о монархиях Персидского залива), что те классические рантье, с которыми так долго боролись левые мыслители, практически отсутствуют в современной экономике. Борьба с рантье сегодня сродни созданию общества по уничтожению мамонтов, которое немного запоздало, ибо мамонты вымерли довольно давно. При самых невероятных допущениях число рантье, соответствующих хрестоматийным представлениям (т. е. одновременно богатых и практически не работавших), может измеряться сотыми долями процента населения развитых стран, в то время как число социальных иждивенцев, живущих на пособия государства, измеряется десятками процентов населения, а среди них те, кто мог бы работать, но сознательно предпочитает пособия поиску работы, — единицами процентов. Число «рантье от государства» в сотни, если не в тысячи раз превышает число «рантье от капитала». Как верно подметил российский экономист Владислав Иноземцев, «праздный класс» сегодня — это не богатые, а бедные».

И я не случайно начал разговор про рантье с домохозяек, дауншифтеров и советского законодательства о тунеядстве.

Во-первых, справедливое желание, чтобы в обществе не было иждивенцев, может принимать довольно жесткие, крайне нежелательные для большинства формы. Свобода самому определять соотношение между объемом работы и объемом потребления — одна из важнейших в современном мире.

Во-вторых, необходимо задуматься о том, является ли потенциальная (в большинстве своем не реализуемая на практике) возможность для каждого сотого бездельничать и жить на уровне верхнего среднего класса, а для каждого десятитысячного — бездельничать и жить роскошно излишней платой за то, чтобы у абсолютного большинства населения были достаточные стимулы к тому, чтобы работать и создавать больше, чем необходимо для текущего потребления? Редчайшими, единичными случаями современных рантье от капитала мы платим за эффективные стимулы в экономике. А за что мы платим порядково более частыми случаями рантье от социальных пособий?

Есть и еще один вопрос: а так ли были вредны те самые «мамонты»-рантье, которые давно вымерли? В XIX в. общество рантье и правда существовало в Европе, в тот период до 1% населения не просто не работало, ведя роскошный образ жизни, но и считало труд чем-то предосудительным, недостойным высших классов.

У этого общества были безусловные минусы, и ни один человек в здравом уме не будет сегодня предлагать вернуться в то состояние. Однако был один очень большой плюс: прослойка праздных образованных людей не зависела не только от государственной власти и необходимости работать, но и от популярности у широких масс населения. Большинство подобных рантье, конечно, пьянствовали и ездили по балам, но были и такие, кто не мог бездельничать, размышлял и творил, создавая свои шедевры для равных себе, не ориентируясь на то, купит ли книгу большим тиражом массовый читатель.